Очерки Боза, Наш приход - Чарльз Диккенс

«Динь-динь-динь!» Занавес судорожно задергался, но вверх не пошел. Зрители захихикали; миссис Портер покосилась на дядюшку Тома; дядюшка Том глянул на всех вообще и покатился со смеху, потирая руки от удовольствия. Колокольчик продолжал звенеть — так упорно, словно торговец пышками обходил со своим товаром длинную-предлинную улицу. В то же время со сцены доносилось перешептывание, стук молотка, и чей-то голос громко требовал веревку и гвоздей. Наконец, занавес поднялся: мистер Семпрониус Гэтлтон стоял на сцене совершенно один в костюме Отелло. Его встретили троекратным взрывом рукоплесканий; мистер Семпрониус, приложив правую руку к левому боку, раскланивался на самый изысканный манер, а затем шагнул вперед и сказал:

— Леди и джентльмены! Позвольте заверить вас, что я глубоко скорблю о том, что должен с глубоким прискорбием сообщить вам, что мистер Яго, который должен был играть Уилсона… Прошу прощенья, леди и джентльмены, я, естественно, несколько взволнован… (Аплодисменты.) Я хотел сказать мистер Уилсон, который должен был… то есть предполагал играть Яго… Одним словом, леди и джентльмены, дело в том, что я только что получил записку, из которой явствует, что Яго сегодня вечером никоим. образом не может отлучиться из почтовой конторы. В виду вышеизложенного я возлагаю надежду… поскольку… э… спектакль у нас, так сказать, любительский… и другой… э… другой джентльмен взялся исполнить эту роль… обстоятельство, требующее… э… некоторого снисхождения… я, повторяю, возлагаю надежду на доброту и любезность английского зрителя. (Оглушительные аплодисменты.)

Мистер Семпрониус Гэтлтон удаляется, занавес падает.

Зрители, разумеется, были настроены чрезвычайно добродушно, ведь они пришли позабавиться, и с величайшим терпением просидели до начала спектакля еще час, подкрепляя силы пирожными и лимонадом. Как объяснял впоследствии мистер Семпрониус, задержка не была бы столь продолжительной, если бы в ту минуту, когда подставной Яго был уже почти одет и спектакль должен был вот-вот начаться, не появился вдруг подлинный Яго, после чего первый вынужден был раздеться, а второй — одеться, а так как подлинный Яго никак не мог влезть в костюм, то это заняло бог знает сколько времени. Наконец, спектакль все-таки начался и шел довольно гладко, вплоть до третьей сцены первого акта, где Отелло обращается к сенату. (Правда, Яго, у которого от жары и волнения страшно отекли ноги, не мог втиснуть их ни в одну пару театральных ботфорт и вынужден был выйти на сцену в обыкновенных сапогах, что выглядело несколько странно при его пышно расшитых панталонах.) Но вот, когда Отелло начал свою речь перед сенатом, — почтенное это собрание, кроме дожа, было представлено еще двумя парнями, приглашенными по рекомендации садовника, плотником и каким-то мальчишкой, — коварной миссис Портер представился случай, которого она с таким нетерпением ждала.

Мистер Семпрониус провозглашал:

Сановники, вельможи,Властители мои! Что мне сказать?Не буду спорить, я не говорун…

— Правильно он читает? — шепнула миссис Портер дядюшке Тому.

— Нет, неправильно.

— Так поправьте же его!

— Сейчас. — Дядюшка Том возвысил голос: — Сем! Не так, мой мальчик.

— Что не так, дядюшка? — спросил Отелло, совершенно забыв о своей ответственнейшей роли.

— Ты тут пропустил: «Не буду спорить, дочь его со мною…»

— Ах… Да, да… — пробормотал мистер Семпрониус, безуспешно силясь скрыть свое замешательство, в то время как зрители столь же безуспешно пытались замаскировать душивший их смех внезапным и неудержимым приступом кашля.

… дочь его со мною.Он прав. Я браком сочетался с ней.Вот все мои как будто прегрешенья.Других не знаю…

(В сторону.) Почему вы не суфлируете, папаша?

— Я куда-то засунул очки, — отвечал несчастный мистер Гэтлтон, еле живой от духоты и треволнений.

— Ну, вот, а теперь идет: «Я не говорун», — не унимался дядюшка Том.

— Да, да, знаю, — отозвался незадачливый постановщик и продолжал дальше по роли.

Утомительно и бесполезно было бы пересказывать здесь все случаи, когда дядюшка Том, попавший, наконец, в свою стихию и подстрекаемый зловредной миссис Портер, исправлял ошибки актеров. Достаточно будет сказать, что раз дядюшка Том оседлал своего конька, никакая сила на свете не могла уже вышибить его из седла, и на протяжении всего спектакля он, словно неумолчное эхо, бормотал вполголоса все, что актеры произносили на сцене. Зрители потешались от души, миссис Портер была на седьмом небе, актеры совсем запутались, дядюшка Том был в полном восторге, а племянники и племянницы дядюшки Тома, невзирая на то, что являлись законными наследниками его большого состояния, никогда еще так горячо не желали ему провалиться в тартарары, как в тот достопамятный вечер.

Были и другие, хотя и не столь основательные причины к тому, чтобы актеры совсем пали духом. Все театральные костюмы оказались слишком узки, все сапоги слишком велики, а мечи самых невероятных форм и размеров, и актеры, с трудом натянув панталоны, еле двигались по сцене и боялись шевельнуть рукой, чтобы не лопнуло под мышкой. Мистер Эванс, и без того казавшийся высоченным на маленькой сцене, украсил голову черной бархатной шляпой с колоссальным белым пером, все великолепие которого пропадало даром за колосниками (шляпа эта, кстати сказать, имела еще одно неудобство: ее почти невозможно было утвердить на голове, а утвердив — невозможно было снять). И, невзирая на весь свой огромный опыт, мистер Эванс, упав, проткнул головой одну из боковых кулис, да так ловко, что впору разве только клоуну из святочной пантомимы. Пианистка не выдержала жары и духоты и лишилась чувств в самом начале спектакля, предоставив исполнение «Мазаньелло» флейте и виолончели. Оркестр жаловался, что мистер Харлей все время его сбивал, а мистер Харлей уверял, что оркестр не дал ему рта раскрыть. Рыбаки, нанятые для участия в спектакле, взбунтовались не по ходу пьесы, а за кулисами и наотрез отказались играть, если их вознаграждение не будет повышено на несколько бутылок, а когда это требование было удовлетворено, они в сцене извержения вулкана захмелели как нельзя более натурально. От фейерверка, зажженного на сцене в конце второго акта, зрители едва не задохнулись, а дом едва не загорелся, и спектакль был доигран в густом дыму.

Короче — как, ликуя, оповещала всех и каждого миссис Портер — вся затея окончилась «полным провалом». Зрители, от которых несло порохом и серой, разошлись по домам в четыре часа утра, надорвав от смеха животы и изнемогая от головной боли, а мистер Гэтлтон-старший и мистер Гэтлтон-младший легли спать с полуосознанным решением эмигрировать в Австралию в начале следующей недели.

«Вилла Роз» снова приняла свой обычный вид. В столовой мебель водворилась на место; столы опять отполированы до блеска; стулья с мягкими сиденьями чинно, как всегда, выстроились вдоль стен. А на окнах появились жалюзи, дабы помешать всевидящему оку миссис Джозеф Портер заглядывать в дом. О любительских спектаклях в семействе Гэтлтонов больше не заикаются. Разве что дядюшка Том нет-нет да выразит удивление и досаду по поводу того, что его племянники и племянницы совсем, как видно, потеряли вкус к прекрасным творениям Шекспира и никогда больше не цитируют стихов бессмертного барда.

ГЛАВА Х

Эпизод из жизни мистера Уотмипса Тотла

перевод М.Беккер

Общеизвестно, что брак-предприятие серьезное. Это — беда, в которую легко попасть, но из которой очень трудно выбраться, и в этом отношении брак подобен чрезмерному пристрастию к грогу. Человека, робкого в таких делах, бесполезно убеждать, что стоит только один раз прыгнуть — и все страхи окажутся позади. То же самое говорят в Олд-Бейли, и в обоих случаях несчастные жертвы извлекают из этих слов одинаковое утешение.

У мистера Уоткинса Тотла панический страх перед узами Гименея самым удивительным образом сочетался со всеми задатками примерного супруга. Это был джентльмен лет под пятьдесят, пухленький, свежий и румяный, ростом в четыре фута шесть и три четверти дюйма. Наружностью своей он напоминал виньетку к роману Ричардсона, а его манерам, безукоризненным как крахмальный воротничок, и фигуре, прямой как кочерга, мог бы позавидовать сам сэр Чарльз Грандисон.{82} Годовой доход мистера Тотла соответствовал получавшему его джентльмену по крайней мере в одном отношении — он был чрезвычайно мал. Рента вручалась Тотлу раз в две недели по понедельникам, и подобно тому, как часы с недельным заводом останавливаются на восьмой день, так он в начале второй недели неизменно прекращал свои платежи — до тех пор пока квартирная хозяйка, в довершение сходства, не заводила его снова посредством небольшой ссуды, после чего он, в точности как упомянутые часы, продолжал свой размеренный ход.