Аденауэр. Отец новой Германии - Чарльз Уильямс

Пленарные заседания Парламентского совета собирались редко, а поскольку единственной точно определенной официальной функцией Аденауэра было председательство на этих заседаниях, свободного времени у него было предостаточно. По совету Бланкенхорна он использовал его для того, чтобы завязать полезные контакты за рубежом. Порой никто в Парламентском совете даже не знал, где в данный конкретный момент находится председатель — то ли в Швейцарии, то ли в Люксембурге, то ли еще где… Его коллег, работавших до седьмого пота в комитетах, включая членов фракции ХДС, это, естественно, раздражало, но для Аденауэра было важно завязать диалог с теми, в чьих руках, говоря возвышенным языком, находилось будущее Европы. С некоторыми из них он познакомился еще на Гаагском конгрессе — среди них был, например, итальянский премьер де Гаспери. С другими он встретился впервые. Встреча с французским министром иностранных дел Робером Шуманом стала, пожалуй, для него — и для Европы — самой важной и значительной. Именно тогда зародился триумвират «великих европейцев» — Аденауэр, Шуман, де Гаспери.

Встреча Аденауэра и Шумана состоялась в обстановке чрезвычайной секретности. Местом для нее был избран замок в городке Бассенхейм на Мозеле; построенный в свое время для семьи миллионеров Оппенгеймов, он в описываемое время служил резиденцией французского губернатора Рейнланд-Пфальца де Буаламбера. Для пущей конспирации Аденауэра укрыли в машине большим пледом, а шляпу надвинули на самый лоб. Сам Шуман прилетел из Парижа почти что инкогнито; самолет доставил его на близлежащий военный аэродром Нидермендиг. Диалог двух политиков длился почти двое суток.

Они быстро нашли общий язык — и в буквальном, и в переносном смысле. Для Шумана, который родился в 1886 году в Люксембурге и мать которого была немка, немецкий язык был почти что родной; более того, высшее образование он получил в германских университетах — сперва в Меце (город в Лотарингии, территория которой после франко-прусской войны 1870–1871 годов отошла к Германии), потом в Мюнхене и Бонне. Он стал офицером резерва германской императорской армии, а во время Первой мировой войны хотя и не принимал прямого участия в военных действиях, но тем не менее исправно тянул служебную лямку во славу кайзера, вроде бы даже, как утверждали его политические противники, был членом военного трибунала. Когда Эльзас и Лотарингия но условиям Версальского договора были возвращены Франции, Шуман остался в Меце, занялся там юридической практикой и тогда же, в 1919 году, был избран депутатом Национального собрания от округа Мозель.

О его личных качествах трудно что-либо сказать с уверенностью. Во всяком случае, их с Аденауэром многое разделяло. Шумана отличала некоторая экзальтированность поведения — Аденауэр, напротив, всегда носил маску холодного достоинства; Шумана всегда интересовали всякие детали, даже мелочи — Аденауэр, казалось, был выше всего этого. «Странная, меланхолическая фигура, в нем есть что-то донкихотское, наполовину политик, наполовину кюре» — такую характеристику дал Шуману в свое время Гарольд Макмиллан.

При всем при том это был мужественный человек и настоящий патриот. После поражения Франции он был в сентябре 1940 года арестован гестапо, в 1942 году совершил удачный побег из лагеря и стал активным участником движения Сопротивления. Он примкнул к католической партии «Народно-республиканское движение» и сделал хорошую политическую карьеру в послевоенной Франции. Однако ко времени свидания с Аденауэром в душе его бродили сомнения насчет правильности избранного им внешнеполитического курса.

Аденауэр сразу сел на своего любимого конька: со старой враждой между Францией и Германией должно быть покончено; французские страхи насчет безопасности своих восточных границ вполне понятны, но экономическая интеграция должна лишить их всякого основания; такая политика имеет шансы на поддержку на западе Германии, где сильно влияние романской культуры и господствует католицизм; немцы на востоке больше подвержены воздействию марксизма и национализма. На Шумана эта аргументация произвела определенное впечатление, но некая толика скептицизма осталась. Он предпочел видеть Германию разделенной на три части и выразил недовольство позицией Аденауэра в отношении органа но Руру. Насчет Саара он проявил большую гибкость: в свое время, заявил он, эта область может быть возвращена Германии — при соответствующих гарантиях соблюдения экономических интересов Франции.

Никаких письменных соглашений во время этой встречи заключено, естественно, не было. Не было и никаких конкретных устных договоренностей. Главное — в установлении сердечных отношений между двумя политиками, основанных притом не на чистых эмоциях, а на рациональном расчете. В своем послании Шуману, написанном по свежим следам их совместных бесед, Аденауэр вновь подчеркнул, что рассматривает экономическую интеграцию как «самую надежную основу добрососедского сотрудничества». 24 ноября он изложил эти свои взгляды в беседе с американским политическим советником в Германии, послом Робертом Мэрфи, а вскоре, в декабре, — при первой встрече с генералом Клеем.

Пока председатель Парламентского совета осваивал дипломатический паркет, работа парламентариев почти что застопорилась. Карло Шмид и его комитет существенно отставали от графика, который имели в виду военные губернаторы. Правда, но основным положениям проекта Основного закона известный консенсус был достигнут. Роль позитивного фактора сыграло отсутствие Шумахера, который всю зиму проболел; иначе дискуссия была бы куда острее (да, пожалуй, и поинтереснее), но результат заставил бы себя ждать еще дольше. Однако и при наличии общности в главном между двумя основными фракциями — СДПГ и ХДС — оставались разногласия, устранение которых требовало времени.

Самый серьезный спор развернулся вокруг проблемы отношений центра и земель. В конечном счете все свелось к нескончаемым дебатам насчет принципов формирования бундесрата — верхней палаты будущего парламента. Естественной моделью был сенат США, в который избираются по два сенатора от каждого штата вне зависимости от численности проживающего там населения. Аденауэр внушал своим коллегам по фракции ХДС, что эта модель неприемлема: ее принятие приведет к тому, что большинство окажется у социал-демократов, особенно если в число субъектов федерации будет включен Берлин. Полемика была достаточно бурной, но в конце концов фракция ХДС приняла предложенный социал-демократами компромисс: депутаты бундесрата будут делегироваться правительствами земель, но число депутатов от каждой земли будет различным — в зависимости от численности населения. Аденауэр был крайне недоволен не согласованным с ним решением, но не стал возражать.