Карл Маркс. История жизни - Франц Меринг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слабые стороны экономических воззрений Лассаля — мы указали только на несколько основных пунктов, — конечно, раздражали Маркса. То, что он давно уже выяснил, снова подвергалось сомнению. Некоторые его резкости по этому поводу были поэтому вполне объяснимы. Но, поддаваясь понятному чувству досады, Маркс упускал из виду, что Лассаль проводил по существу его политику при всех своих теоретических промахах. Маркс сам всегда советовал примыкать к конечной цели уже существующего движения для того, чтобы двигать его вперед, и в 1848 г. он сам следовал этой практике. Лассаль поддавался «непосредственным условиям времени» не в большей мере, чем сам Маркс в революционные годы. А когда Маркс утверждал, что Лассаль, как основатель секты, отрицал всякую естественную связь с прежними движениями, то это верно лишь в том отношении, что в своей агитации Лассаль никогда не упоминал о союзе коммунистов и о Коммунистическом манифесте. Но тщетно было бы искать ссылки на Союз и манифест и в нескольких стах номерах «Новой рейнской газеты».
После смерти Маркса и Лассаля Энгельс, правда косвенно, но тем решительнее, оправдывал тактику Лассаля. Когда в 1886 и 1887 гг. стало развиваться в Соединенных Штатах пролетарское массовое движение с очень неопределенной программой, Энгельс написал своему старому другу Зорге: «Первым крупным шагом, необходимым во всякой стране, вступающей в новое движение, является образование из рабочих самостоятельной политической партии, — все равно как — лишь бы это была особая рабочая партия. Если первая программа этой партии будет вначале спутанная и чрезвычайно невыработанная, то это неизбежное, но скоропреходящее зло». В таком же смысле он писал и другим партийным товарищам в Америке. Марксистская теория не единственно спасительная догма, говорил он им; она лишь излагает процесс развития; не следует усиливать хаотичность первого выступления навязыванием людям насильственным путем таких вещей, которых они теперь не в состоянии понять, но которым они скоро научатся.
Энгельс ссылался при этом на пример себя и Маркса в революционные годы: «Когда мы весною 1848 г. вернулись в Германию, то примкнули к демократической партии, так как это был единственный путь, чтобы привлечь внимание рабочего класса; мы были самым передовым крылом партии, но все же только крылом ее». И так же как «Новая рейнская газета» молчала о Коммунистическом манифесте, так и Энгельс предостерегал от того, чтобы выдвигать его в американском движении; этот манифест, как и все мелкие работы, написанные Марксом и им, говорил Энгельс, еще непонятны для Америки; американские рабочие еще только вступают в движение; они еще несведущие и очень отсталые в теоретическом отношении: «нужно непосредственно обращаться к практике, а для этого необходима совершенно новая литература. Когда они попадут более или менее на правильный путь, то манифест не преминет оказать свое действие; теперь же он воздействовал бы только на немногих». И когда Зорге указывал, возражая ему, как глубоко манифест подействовал при своем появлении на него, когда он еще был мальчиком, Энгельс ответил: «Вы были сорок лет тому назад немцем и обладали немецким теоретическим смыслом, поэтому манифест и оказал на вас такое действие, между тем, хотя его и перевели на английский, французский, фламандский, датский и другие языки, он не имел никакого влияния на все другие народы». В 1863 г. в германском рабочем классе осталось лишь немного этого теоретического смысла после долгих лет тяжкого гнета, и он также нуждался в продолжительном воспитании, чтобы снова понять манифест.
Агитация Лассаля была безукоризненна в том, что Энгельс, постоянно и вполне правильно ссылаясь на Маркса, определял как «главное» в начинающемся рабочем движении. Если Лассаль, как экономист, стоял далеко позади Маркса, то как революционер он равный ему. Порицать Лассаля можно только за то что бурный порыв революционной энергии перевешивал в нем неустанное терпение научного исследователя. Все его писания, за одним исключением «Гераклита», были рассчитаны на немедленное практическое действие.
Он строил свою агитацию на широком и прочном фундаменте классовой борьбы и ставил своей неизменной целью завоевание политической власти рабочим классом. Он совершенно не прописывал этому движению доктринерских рецептов, как его упрекал Маркс, а примыкал к «элементам действительности», которые сами по себе вызвали движение среди германских рабочих, а именно к всеобщему избирательному праву и к вопросу об ассоциациях. Лассаль гораздо правильнее оценил значение всеобщего избирательного права, чем в свое время Маркс и Энгельс, а что касается его производительных ассоциаций с государственным кредитом, то, что бы против них ни возражать, в основе их лежит верная мысль о том — цитируем подлинные слова Маркса, сказанные им несколько лет спустя, — «что кооперативный труд для того, чтобы оказаться спасительным для рабочих масс, должен разрастись до национальных размеров и, следовательно, его должно поддерживать государственными средствами». «Главарем секты» Лассаля делало — и то лишь по видимости — чрезмерное преклонение его приверженцев, и в этом отношении нельзя, во всяком случае, винить непосредственно его самого. Лассаль достаточно старался предупредить, чтобы «бараньи головы не принимали все движение за дело одного человека»; он привлекал к своей агитации не только Маркса и Энгельса, но Бухера, Родбертуса и некоторых других. Если же ему не удалось привлечь к работе духовно равного ему товарища, то вполне естественно, что благодарность к нему рабочих приняла безвкусную форму личного культа. Но Лассаль не был, конечно человеком, который оставляет свой светильник под спудом. Он не отличался самоотверженностью Маркса, для которого все личное отступало на второй план перед делом.
Следует обратить внимание еще на одно обстоятельство — на резкую по видимости борьбу либеральной буржуазии с прусским правительством, из которой и развилась агитация Лассаля. С 1859 г. Маркс и Энгельс стали уделять больше внимания немецким делам, но все же недостаточно вникали в сущность их, как это видно по их переписке до 1866 г. Несмотря на опыт, вынесенный ими из революционных лет, они все еще рассчитывали на возможность буржуазной и даже милитаристской революции; переоценивая германскую буржуазию, они недооценивали великопрусскую политику. Они не могли отрешиться от впечатлений своей молодости, когда их рейнская родина, гордясь своей причастностью к новой культуре, смотрела сверху вниз на старопрусские коренные области. Чем более их главное внимание обращено было на царские планы создания мирового господства, тем более они видели в Пруссии только русскую сатрапию. В Бисмарке они склонны были видеть только орудие одного русского орудия, того «таинственного человека в Тюильри», о котором они говорили уже в 1859 г., что он пляшет под дудку русской
