Граждане Рима - София Мак-Дугалл

Затем они прошли по подъездной дорожке к небольшой вилле, ворота которой были украшены изваяниями дельфинов и морских раковин. Точно, раковины, подумал Дама, и презрительно рассмеялся в лицо дому:

— Тогда он казался побольше. Похоже на торт, верно. — Он обернулся и посмотрел вниз, на восток. — Порядок. Это сюда.

Когда они нашли виллу Луция, то еще прежде, чем двое совершавших обход преторианцев свернули прямо перед ними и вошли в скрипучие ворота, они догадались, что это здесь. И не по тому, что внешнее убранство виллы сияло великолепием, а именно по его отсутствию. Часть виллы, открывшаяся их взглядам, смотрела на них слепыми, безумными окнами, ничего, в отличие от дворца, не выставляя напоказ. Перед ними высились только ничем не украшенные стены, обрамленные густой живой изгородью, за которой виднелся только краешек крыши и верхушки нескольких деревьев. Несмотря на все это, было непохоже, что дом усиленно охраняется, да и через стену вполне можно было перелезть. Но на крыше они заметили камеры, нацеленные вниз, туда, где вполне мог оказаться не сад, а защитный ров, окружавший главное здание.

Они отступили к северной стене и спрятались за деревьями.

— Что скажешь? — спросил Сулиен.

Уне не хотелось думать, что Марка здесь нет, — иначе что еще они могли предпринять? Но она не чувствовала его присутствия за стенами виллы, по крайней мере пока.

— Может, если мы снова вернемся к входу, я, по крайней мере, смогу подобраться поближе к преторианцам, — печально пробормотала она.

Они видели, как стража входит в усадьбу с восточной стороны, значит, теперь она должна была приближаться вдоль западной стены.

— С той стороны кто-то есть, — сказала Уна. — Он идет.

До сих пор они не делали ничего незаконного, однако охранникам, само собой, не понравилось бы, узнай они, что кто-то слоняется возле виллы, а времени добежать до ближайших деревьев не было. Инстинктивно все трое вжались в основание стены, отбрасывавшей густую тень.

— Преторианцы? — шепотом спросил Дама.

— Да. Возможно. Что-то вроде этого, но…

Кто-то, стараясь, чтобы его не заметили, крался, отделенный от них только стеной, высматривая, но кого — их или других незваных гостей? Уна вздохнула и неохотно принялась внушать ему, какого направления придерживаться, повторяя — вот так, хорошо, думай о том, как тебя разозлили — о префекте, Лавинии, просто беда. (Это явно был преторианец или офицер охраны, Уна плохо понимала разницу.) Да, ни о чем другом он уже не мог думать: эта жуткая ссора с Лавинием, его карьере конец…

От волнения у нее перехватило дыхание — у офицера мелькнула мысль о Марке, который находился в доме.

Теперь они увидели его; высокая тень мужчины в темном, но не в форме, он приближался медленно, косясь, как и они, на фонари. Но почему он так злится, почему не знает, что ищет?

Если он пройдет еще немного, то врежется прямо в них. Он действительно был настолько мрачен и настолько погружен в подробности ссоры с начальником, что мог пройти в нескольких футах от них, не заметив мелких сигналов бокового зрения, но он по-прежнему машинально огибал периметр стены, что, казалось, делал уже по крайней мере один раз, так что, если они не побегут, в случае чего окажутся прямо у него на пути, ему достаточно будет отодвинуть рукой ветку и коснуться их.

Уна чувствовала, что Дама напрягся и весь дрожит, и не сомневалась, что это не только от страха, но и от отвращения: эту дрожь могла вызвать всего лишь мысль о том, что это преторианец или офицер охраны.

Затем мужчина в нерешительности остановился, прислонясь к стене, скорбно закрыв лицо рукой, и подумал, а по сути дела почти простонал вслух:

— Что я делаю?

И просто не верилось, но он свернул в парк, и Уне припомнился рассказ Дамы — как он был уверен, что мастер оставит гаечный ключ и он без помех сможет вывести подъемник из строя, странное вынужденное везение, которое помогло этому произойти.

Но в данном случае мужчина был несчастен и жалок, обременен виной и приглушенной яростью.

— Не волнуйтесь, — ободряюще шепнула Уна остальным. — Но никто не знает, что он здесь, и надо с ним поговорить.

Сулиена едва ли не меньше удивило это заявление, чем свирепость, с какой Дама попытался остановить Уну, молча, отчаянным движением схватив ее своей правой рукой: он был в таком ужасе, что даже забыл, что пальцы его неспособны ничего удержать.

Мужчина вздрогнул, виновато почувствовав, что его заметили, и как-то неловко, словно оправдываясь, пожал плечами. Он увидел, как женщина — нет, скорее просто девчонка, если приглядеться повнимательнее, выступила из темноты, а затем еще одна, две тени неохотно последовали за ней, выйдя на открытое пространство.

Может, пока они еще ничего и не натворили, но их явно не должно было быть здесь. Девчонка шляется ночью по частным владениям с двумя парнями — да куда только родители смотрят? Чутье подсказывало, что ему следует вышвырнуть их отсюда, и он даже почувствовал досаду, что придется делать за преторианцев их работу, но тут же он вспомнил, зачем он здесь, и застыл, растерянный и ошеломленный. Конечно, он сам подозрительно слонялся вокруг виллы и даже помышлял, сам себе не веря и боясь в этом признаться, о том, чтобы перелезть через стену. Он не хотел верить, что рыскает вокруг дома, принадлежащего члену императорской семьи, как обычный взломщик, что специально подыскал для этого темный костюм, выкопал шляпу, чтобы прикрыть слишком светлые волосы.

Но даже если все это было и неправда, он не знал, имеет ли больше прав выгнать отсюда малолетних плутишек, чем всякий другой гражданин. Он не знал, велит ли это ему отныне долг службы.

У Клеомена чесались руки — не то чтобы ему хотелось избивать людей, даже мысленно — нет, он бы побил, скажем, мебель, но он и этого не мог себе позволить. Круглые дни он обнаруживал, что кулаки у него непроизвольно сжимаются, а нога готовится нанести удар, по стене ли, столу, и он готов зарычать от ярости. Но до удара дело никогда не доходило. Его парализовала одна лишь мысль о том, что звуки насилия (даже против неодушевленных предметов) разнесутся по всему дому сквозь тонкие стены. Конечно, если подходить с практической точки зрения, он мог пораниться и сам, мог сломать вещи, которые потом было бы не по карману купить. Ему хотелось быть богатым, чтобы свободно крушить свое имущество. Но это не так заботило его во время и после катастрофической (а иначе и не назовешь) встречи с Лавинием в тот день, когда ему страстно захотелось смахнуть со стола шефа все бумаги, хотя на деле он просто вышел, яростно хлопнув за собой дверью, входить в которую теперь ему было заказано.

Он не мог сделать этого, потому что, несмотря на вспышки возмущения, ему постоянно казалось, что он — одну за другой — совершает чудовищные ошибки. Дела просто не могли обстоять так, как обстояли, а в том, что они обстоят именно так, он был все более уверен. Что ты делаешь? — в ужасе спрашивал он себя, в последнюю секунду удержав кулак, который, словно извиняясь, всего лишь легко постукивал по стене; ты сознательно губишь свою карьеру.

Если он был прав — если то, на что, как он думал, намекает Варий, было правдой, — то он сам скоро мог оказаться в опасности, если уже не оказался. Это предположение было настолько смехотворно, что уже одно это доказывало: он не прав. И все же вот до чего это его довело.

И все же — отчасти от неловкости, отчасти испугавшись (не дай бог!) свидетелей — он сделал такой жест, как будто хотел сказать «брысь!», причем старший из подростков ощетинился и встал в оборонительную позу, и произнес низким голосом:

— Убирайтесь, вам здесь делать нечего.

Это было настолько похоже на то, что он услышал в тот день от Лавиния, что он даже сам на себя рассердился.

Мальчишки между тем с нескрываемой поспешностью старались выполнить его приказы; тот, что пониже ростом, изо всех сил тянувший за собой девчонку, огрызнулся:

— Да уходим, уходим, просто дом хотели посмотреть, — но какая, готовая перехлестнуть через край ненависть прозвучала в этих словах! Должно быть, они и вправду попали в передрягу.

— Мы по делу, — сказала девочка. — Ищем Марка.

У Клеомена перехватило дыхание. Сначала он не нашел ничего лучшего как переспросить:

— Марка? — понимая, кого она имеет в виду, но не одобряя столь фамильярного обращения.

— Мы вправе его так называть. Мы его знаем. Он был с нами все это время.

На лице Клеомена медленно появилось недоуменно-хитроумное выражение, но на сей раз он промолчал.

— Мы, как и вы, подумали, что он может быть здесь. А вы пришли, чтобы узнать про Вария, верно?

— Кто тебе сказал? — снова задохнувшись, спросил Клеомен, не только ошеломленный, но и испуганный; на протяжении последних часов его мучил безотчетный страх, что о его намерениях, какими бы смутными они ни были, могут узнать и что с ним что-нибудь случится. Хотя постойте, каким образом эти маленькие оборванцы могли иметь хоть какое-то отношение — и к кому? к его товарищам по работе, людям, которых он знал? Опять все пошло наперекосяк.