Пока мы не встретимся вновь - Джудит Крэнц

— Послушай, детка, я чертовски занят, но, если у тебя проблемы, я постараюсь выкроить время. Давай встретимся у «Липпа» в восемь тридцать, хотя нет, я лучше перекушу на месте — мы переснимаем сложную сцену. Приходи ко мне домой в десять. Если меня еще не будет, значит, я убил актера. Знаешь, где я живу? Отлично, увидимся вечером.

Знает ли она, где он живет? Да она уже полгода это знает. Дельфина десятки раз проходила мимо в надежде встретить его. Она могла бы доехать туда на автобусе, на метро, дойти пешком, даже доползти хоть через весь Париж. Тем не менее, Дельфина вызвала такси. Она не хотела, чтобы ее шофер задумывался над тем, почему она едет куда-то в десять вечера и возвращается через полчаса, как незадачливый вор-домушник.

Нет необходимости подбирать особый туалет. Что бы она ни надела, ему все равно. Но, чтобы изгнать нечистую силу, надо надеть черное платье. Что-то похожее на одежду священника, аскетическое, строгое. Новое платье от Шанель с одной ниткой жемчуга. Отличное платье, купленное в прошлом году по совету Бруно. Вторая нитка жемчуга тоже не повредила бы, но она будет выглядеть более… «Опять ты за свое, неисправимая дура! — обругала себя Дельфина. Зубы ее стучали, хотя в комнате было очень тепло. — Хочешь произвести впечатление на человека, которого невозможно пронять». Но платье от Шанель вселит в нее уверенность, решила она, надев эту жемчужину осенней коллекции. Армейские офицеры, представая перед трибуналом, надевали парадные мундиры. Даже Мата Хари старалась выглядеть эффектно во время казни. Так думала Дельфина, накладывая на лицо косметику дрожащими руками и причесываясь. Теперь она выглядела моложе своих двадцати лет и гораздо красивее, потому что глаза ее были испуганными, а лицо печальным.

Накинув черное пальто, тоже от Шанель, она решила, что в столь позднее время можно выйти без шляпы. Сидя в такси и пересекая Сену, чтобы попасть на левый берег, она пожалела о том, что не подготовила сценария. Для изгнания нечистой силы нужен сценарий, испытанный временем. Но ей ничего не приходило в голову, кроме мысли о том, что она должна избавиться от навязчивой идеи, пока с ней ничего не случилось.

Арман Садовски жил почти над «Липпом», в старом, довольно ветхом многоквартирном доме, будто нависавшем над бульваром Сен-Жермен. Дельфина с тоской посмотрела на публику на террасе «Кафе Флёр», располагавшегося напротив. Счастливые люди пили, подзывали официантов, болтали, наслаждались одним из последних теплых осенних вечеров. Она отвела взгляд от этой приятной картины и толкнула тяжелую дверь. Спросив консьержку, на каком этаже живет Садовски, она поднялась на самый верх.

Арман Садовски, странно возбужденный, открыл дверь в ту же секунду, как Дельфина нажала на кнопку звонка. Он был без пиджака, без галстука и небрит. Дельфина уже забыла, что он высокий, и растерялась, так неожиданно оказавшись в его квартире.

— Как тебе это нравится? — вместо приветствия спросил он, взмахнув перед ней газетой.

— Я еще не успела просмотреть вечерние газеты.

— Похоже, что мир. Немцы хотят воевать не больше, чем мы. Гитлер в конце концов подписал соглашение.

— Может, он испугался линии Мажино?

— Даже ты знаешь о линии Мажино? Потрясающе! — Усмехнувшись, он жестом пригласил ее войти в комнату.

— Нет человека, который не знал бы о линии Мажино. Французы только об этом и говорят. Да зачем я, собственно, пришла?

— За советом. Ты сказала, что у тебя проблемы с новым режиссером.

— Дело не совсем в этом.

— Я так и подумал. Скорее, у него проблемы с тобой. Что тебе налить?

— Джин, без всего.

— Американцы, — сказал он, качая головой, — только американцы пьют чистый джин.

— Англичане тоже, — устало ответила она. Ничего более остроумного она не придумала.

— Да, детка, садись. Извини, забыл предложить.

Он протянул ей стакан и указал на большое кожаное кресло. Даже не бросив взгляд на большую неприбранную комнату, Дельфина опустилась в кресло и сделала глоток.

— Ну так почему ты пришла? В чем проблема?

— Я люблю тебя.

Оказалось, что произнести эти слова гораздо легче, чем она думала. Дельфина сказала это по-французски, а на всех языках, кроме английского, это звучит совсем иначе. По-английски она не смогла бы этого сказать. Осушив стакан, Дельфина бессмысленно смотрела на него.

Садовски задумчиво снял очки и несколько минут внимательно смотрел на нее.

— Похоже, что так, — наконец сказал он. Его тон подтвердил ее худшие опасения.

— Тебя это даже не удивило! Боже мой, какой эгоцентризм! — Неожиданно ее захлестнула злость, долгожданная злость.

— Долго же ты ходила вокруг да около, — сказал он, словно не поняв ее состояния.

— Это ты говоришь обо мне? — подозрительно спросила она.

— С какой стати?

— Ладно, неважно. Хорошо, теперь ты знаешь. Тебе есть что сказать?

— Ты невероятно избалована.

— Я это знаю. Что-нибудь еще? — резко спросила Дельфина.

Его слова о ее избалованности не избавляли от наваждения. Вот если бы он пожалел ее! Зачем, черт возьми, он снял свои очки! Ей хотелось погладить слабую вмятину на его носу и те вмятины, что остались возле глаз, таких необыкновенных, то ли близоруких, то ли дальнозорких. Ей хотелось потереться щекой о его поганую однодневную щетину, схватить его за длинные спутанные волосы, притянуть к себе и прижаться к его губам.

— Ты избалована привилегиями, которых ничем не заслужила, кроме того, что хороша собой. Ты всегда извлекала, извлекаешь и будешь извлекать из этого выгоду. Отвратительно!

— Это не моя вина. Я ничего для этого не делаю.

— А я этого и не говорил. Я сказал, что это отвратительно.

Он замолчал, размышляя.

— Какое все это имеет отношение к тому, что я тебя люблю? — снова заговорила Дельфина.

Первый раз он, кажется, не обратил внимания на эти слова.

— Я слышал, ты многим причинила боль.

— Что мне делать, если мужчины влюбляются в меня? Я не могу ответить им тем же по команде, — возразила Дельфина. «Что ему наговорили? В каком свете ее выставили?»

— Я понял, что ты сексуально опасна, детка. Когда ты даешь волю чувствам, надо вывешивать предупреждение о шторме.

— Я никогда никого не любила, — призналась Дельфина.

— Это не оправдание.

— Ты говоришь, как моя мать.

— Ну и что? Как я понимаю, ты специализируешься на режиссерах, а в промежутках не брезгуешь продюсерами.

— Это гадко.

— Но соответствует действительности. Я не собираюсь вписываться в мир твоих иллюзий и становиться еще одним режиссером, которому ты оказала честь.