Меч на ладонях - Андрей Муравьев

Паломник уселся прямо на землю у ворот.

Солдат закрыл окошко, почесал затылок и пошел докладываться командиру. Идти напрямую ему мешала субординация, но и оставить такой приказ невыполненным было чревато. Глядя на закрытые ворота, гость улыбался блуждающей улыбкой. Путешествие и задание его подходили к концу.

– Так, говоришь, видение тебе было? – Тон старого патриарха был далек от сарказма, но и открытого радушия в нем не было. Отдели зерна от плевел – с этого надо было начинать.

– Да, ваше святейшество!

Голос вошедшего паломника был слегка суховат, но, слушая описание случившихся с пришлым блаженным событий, Урбан II не раз ловил себя на том, что начинает видеть все то, о чем повествовал ему странный гость. Было ли это наваждением, или это были видения Божьи – надлежало выяснить. Правдивым было только то, что свиток был заверен печатью настоятеля храма Гроба Господня. Верный Джакомо быстро разыскал в архивах последней переписки письмо из Святой земли и успел сличить печати. Ошибки не было. Вот только содержимое письма было не совсем тем, что мог послать настоятель дальнего храма главе церкви. И не то, и не таким тоном!

– И ты уверен в том, что видел?

Паломник склонил начавшую уже лысеть голову:

– И это верно, ваше святейшество.

Глава Вселенской церкви улыбнулся:

– Ну, а не мог ты ошибиться, добрый человек?

Человек, назвавшийся Петром из Амьена по прозвищу Пустынник, устало покачал головой.

Урбан начал постукивать по столешнице стола. Эта привычка появилась у него давно, и только самые близкие могли знать, что понтифик в эти моменты очень взволнован. Ничто другое не выдавало волнения, только еле слышный стук сухих старческих пальцев по деревянной поверхности.

– Да-да… Хорошо. – Папа принял решение. – Что ж, ты сам так и не прочитал послание?

Старик поклонился:

– Я уже говорил вашему святейшеству – я неграмотен. Могу только считать, да и то до пятидесяти[160]. – Он еле заметно покачал головой. – Да и не смог бы я себе это позволить, зная, кому это письмо.

Урбан милостиво кивнул:

– Что же. Ты сделал хорошее дело для нашей матери церкви. Иди сейчас на кухню, ибо вижу, что изможден ты чрез меру и устал от пути неблизкого. У нас еще будет время поговорить. Ты останешься при дворе моем, пока я не отпущу тебя. Ступай!

Петр поклонился, приложился к персту и ушел.

Урбан задумался. Письмо в корне меняло дело. Теперь у него прибавится забот, но, боже мой, какая ответственность на его старые плечи!

Старик слез с удобного венецианского кресла и опустился перед распятьем в углу. Ему должно хватить сил! Господь убережет, но о чистоте помыслов надо заботиться самому. Тишину комнаты нарушили рубленые рифмы старой латыни. Понтифик молился.

– Ну что? Очухался, мудак? – приветствовал начавшего подавать признаки жизни миланца жизнерадостный голос Малышева. За ночь тот отволок бесчувственное тело пленника от стен города в сторону небольшой балки, в которой, к счастью, не стояли многочисленные палатки и шалаши миланского воинства. То, что пленник долго не шевелился, всерьез озадачило «полочанина», и оживлению миланца он обрадовался, как ребенок подарку.

– Больше не бегай от меня, засранец! И будешь живее всех живых.

Миланец не понял, только испуганно заморгал глазами. Ростом он был по грудь Малышеву, значит, не более ста пятидесяти сантиметров. Одет нарочито богато. На вид связанному было не более двадцати лет, но точно Костя смог определить возраст только днем. Юнец! Весь в золотом шитье, камни на мече, перстни по пятьдесят граммов золота каждый.

Всю ночь после разгрома засады у стен Ги рыскали патрули миланцев, так что Костя решил отползти подальше, перекантоваться день в укромном месте и следующей ночью попробовать проползти к тому месту, где в город пробрался Захар, или вернуться с пленным в замок через тайный лаз.

Можно было бы попробовать и этой ночью, оставив связанного нетранспортабельного миланца или прирезав его, но в платежеспособности своего трофея русич не сомневался, а разбрасываться деньгами было не в его натуре. Так что внутрь стен города или замка они попадут только вдвоем.

Теперь надо было ждать.

Уже к полудню стало понятно, что ночная попытка прорыва к своим будет обречена на провал. Получив чувствительную оплеуху, миланцы решили не повторять ошибок и окружили город и замок целой системой секретов и блокпостов. Практически под каждым кустом теперь сидели вооруженные ополченцы, ожидавшие гонцов от осажденных, напротив ворот города и замка в спешном порядке строили широкие бастионы из земли и фашин, предназначенные для удержания осажденных от вылазок большими группами. Частокол из обтесанных заостренных бревен споро обсыпали землей. Захар попробовал выстрелами из винтовки остановить прыть землекопов. Но теперь на виду были только обычные крестьяне, согнанные из ближайших деревень, и рядовые ополченцы. Ни рыцари, ни гвардейцы, ни наемники не появлялись в пределах видимости со стены или замка. А отстреливать и так напуганных до смерти подданных баронессы – это была напрасная трата патронов. Выстрелы стихли, и работы пошли своим чередом.

В лесу весь день стучали топоры. Теперь даже ночью пробраться к стенам города было невозможно. Костя нехорошо посмотрел на золотые перстни на пальцах своего пленника. Если дела пойдут так и дальше, придется забрать все ценное и оставить тело в укромном уголке. Или все-таки связать и пускай живет?

Видимо, мысли и сомнения Малышева слишком ярко отражались на его лице, потому что связанный миланец знаками начал показывать, что хочет ему что-то сказать. Малышев с недоверием посмотрел на жестикулировавшего миланца. До вечера времени было много, делать было нечего. Костя достал из-за пояса короткий ножик, снятый вчера с пояса его пленника, и нагнулся к лежащему. Тот весь затрясся.

– Ну и что? – Костя приставил нож к горлу юнца и медленно вытянул кляп.

Тот молчал, испуганно моргая и сглатывая слюну.

– Как зовут тебя?

Малышев уже немного изъяснялся на той смеси латыни, норманнских диалектов и старого ломбардского языка, который здесь был в обиходе, но вопрос задал на более понятном немецко-норманнском.

Пленник тихо что-то проскулил. Костя даже не смог разобрать звуков.

– Как?

Тот испуганно выдавил:

– Бернард о… синьор колдун.

Малышев усмехнулся:

– Я не колдун. – Он с сомнением осмотрел трясущегося миланца. – Как думаешь, ты ночью сможешь дойти тихо во-он до той стены?

Бернардо мельком глянул на стену и испуганно затряс головой:

– Синьор, не надо! Ночью караулы удвоят. Солдаты напуганы. Они будут стрелять и бросать копья на каждый звук. – Он жалобно посмотрел на «полочанина». – Вы – колдун. Вам ничего не будет, а я умру.

Он жалостливо всхлипнул на грани срыва:

– А я не хочу умирать!

Костя сочувственно тряхнул связанного за грудки – только истерики ему не хватало.

– Ну-ну… Не умрешь! Мне надо к своим, а ты пойдешь со мной или останешься здесь. – Костя многозначительно посмотрел на связанного, отчего тот опять съежился. – В твоих интересах, парень, идти со мной. Без выкупа ты для меня только лишняя обуза!

Итальянец заскулил:

– Я… Моя семья… Мы не бедные. Отец – один из старшин цеха оружейников. Мастера Денаро Миссаглия все знают. У нас лавки по всему побережью и в Германии. За меня отец триста солидов отдаст, только не убивайте.

Костя хмыкнул:

– А почему именно триста? А не тысячу?

Пленник жалобно посмотрел на своего угнетателя:

– Тысячу не даст. Много! А триста даст. – Решив, что сумма может не заинтересовать страшного чернокнижника, он начал уговаривать «полочанина». – Триста солидов – это много. Да мои перстни еще солидов сто стоят. Да меч. Это очень большие деньги.

Деньги и правда выходили, по местным меркам, немалые.

Итальянец заюлил:

– Чего нам ждать здесь? Копья мне? – Он ткнул связанными руками в сторону лагеря миланцев. – Рыцари будут теперь вести bonna guerre[161], никому не охота под колдовские громы лезть. Осада, даст Бог, затянется. Пока то да се, мы с вами, уважаемый синьор колдун, как раз к Милану и сходим. А там я письмо отцу напишу, вы заберете деньги и отпустите меня, а сами сюда прилетите! Вам же все равно.

Костя скрипнул зубами.

– Не называй меня колдуном! – рявкнул он на притихшего от его гнева миланца. – А то я тебя… съем!

Бернардо сжался в тугой комочек от страха.

Тем не менее такую перспективу развития событий отбрасывать было нельзя. Уж очень плотно обложили замок и город миланские войска.

…Ночь они провели в бесцельных попытках нащупать разрыв в линии секретов итальянцев. Но те, наученные вчерашним боем, бдили на постах. Все караулы в темное время суток, как и говорил Бернардо, были удвоены, постоянно проходили переклички, по полю ездили конные разъезды. Проскочить мимо даже одному было практически невозможно…