Мстислав, сын Мономаха - Олег Игоревич Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не ведаю. Кто их, князей да бояр, разберёт?
Побывал Ходына и в церкви, где похоронен был Иванко, говорил и со священником, но всё было напрасно.
Тогда, поразмыслив, собрал он котомки и отправился в Речицу.
Глава 82
Гробовая чудовищная тишина стояла в Речицких дворах. Терем зиял пустыми чёрными окнами. Скамья у ворот, на которой любил когда-то сидеть Ходына, услаждая слух красавицы песнями, покрылась мхом и чуть ли не вросла в землю. Ни собачьего лая, ни голоса, ни шороха не было слышно окрест, только вдали за рекой раздавались крики проснувшихся галок.
Стоял ранний утренний час, лес дышал свежестью, могучие сосны шумели под порывами ветра. На востоке за лесом ярким багрянцем отливала заря. Ходына, осторожно открыв надрывно заскрипевшую дверь, прошёл в сени. В тереме царили хлад и сырость. Древесина на стенах покрылась плесенью, в углах висела паутина. Ходына поднялся по лестнице наверх, заглянул в покои Марии, затем в опочивальню, где некогда лежал раненый Велемир, но везде встречали его пустота и мрак. Ничто не говорило о том, что последние три-четыре года здесь жили люди.
«Верно, преставилась Марьюшка. Перепутал старый черемис. Да и немудрено ему».
Удручённый песнетворец покинул терем и скорым шагом, стараясь заглушить душевную боль и скорбь, пошёл прочь. Теперь у него оставалась одна дорога – назад, во Владимир, к другу Олексе.
Но до Владимира Ходыне добраться было не суждено. По пути заглянул он в Стародуб, где в те дни шумела весёлая ярмарка. Горожане узнали его, дали гусли и уговорили спеть. И хотя камень лежал на сердце, Ходына всё-таки, превозмогая себя, пел – о былых битвах с погаными, о сладкозвучном Бояне, о славных витязях. Какой-то проезжающий мимо не по годам дородный юноша, облачённый в дорогое платно с золотым узорочьем и сафьяновые сапоги, нежданно остановил возле Ходыны коня, спешился, долго стоял, слушая его песни, затем подошёл к нему и вытащил из сумы золотник.
– Ты, стало быть, и есть Ходына-певец? – спросил он.
– Да, он самый.
– А я князь здешний, Глеб, сын Ольгов. Очаровал ты меня песнью своею. Вот тебе, держи златник. Куда путь держишь?
– Во Владимир-Залесский.
– Кто тамо у тебя? Отец, мать, невеста?
– Нет никого.
– Так чего тебе тамо деять?! Оставайся лучше у меня. Я песни люблю. Да и народец в Стародубе тихий, покладистый. Я тебя не обижу. Избу поставишь, на пирах петь мне будешь. Ну?
– Подумать надобно, – пробормотал смущённый Ходына.
– Ну, коли надумаешь, приходи. И я, и княгиня моя, и бояре тебя, яко родного, примут.
Князь взобрался на коня и ускакал, а Ходына сидел, потупившись, и без смысла перебирал перстами струны.
В самом деле, – размышлял певец, – что делать ему во Владимире? У Олексы – свои дела, у Редьки – свои, а более никому он и не нужен там. Да и годы уже не те, чтоб ходить по Руси из конца в конец, и ничего не умеет он, кроме как слагать песни. А здесь, в Стародубе, и дом у него будет, и пенязи всегда будут звенеть в калите. Никогда не думал, что придётся служить, как Боян, князьям, а видать, другого не остаётся. Как жить иначе?
Ходына решил согласиться на предложение князя Глеба.
…С тех пор прошло немало лет. То были годы мирные. Если же и случалась на Руси какая беда, то Стародуб она неизменно обходила стороной. Ходына жил себе тихо и скромно, а князь Глеб Ольгович щедро одаривал его за песни серебром. Вроде стало и забываться былое, но вот единожды, когда стареющий песнетворец грелся на скамье у ворот своего дома, подставив лицо под лучи ласкового вешнего солнца, рядом, громыхая, остановился боярский возок. Кучер, видно, плохо знал дорогу и, окликнув Ходыну, спросил:
– Эй, человече! Скажи, как к гостиному двору проехать.
– Да вот он, – указал Ходына на соседний дом. – Здесь купцы да бояре проезжие становятся.
– Купцы, бояре! – состроив презрительную гримасу, передразнил его кучер. – Да наша боярыня иным не чета. У неё волостей столько, сколько и князю твоему захудалому не снилось.
– Полно хвастать-то, – рассмеялся Ходына. – Чегой-то, сколь тут живу, ни о какой такой боярыне и слыхом не слыхивал.
– Да где тебе, темнота!
– И вовсе я не темнота, но певец княжой! – обиделся Ходына.
Кучер не стал с ним больше спорить, махнул рукой и подбежал к дверце.
Поддерживаемая слугами, из возка вышла грузная боярыня в дорогом летнике. И тут… У Ходыны захолонуло сердце. Конечно, это и есть Мария. Но, о Господи! Сколь переменилась она! Где былой тонкий стан, где прекрасные серые очи, кои воспевал он долгими часами?! На Ходыну искоса, с надменностью взирала совсем чужая женщина, во взгляде её читал он властность, презрение, холод. И понял тогда Ходына: нет более на свете той чистой непорочной девушки, которую он некогда беззаветно любил, которую спасал от торков, с которой укрывался в лесу. На какой-то миг он даже засомневался, подумал, что вовсе и не Мария стоит сейчас перед ним, но нет, это была она, но давно забывшая прошлое и утратившая всю былую прелесть.
Всё-таки Ходына решил спеть. В отчаянии схватив гусли, он ударил по струнам.
Свет ты мой ясный, краса ненаглядна,
Будто бы ангел, сошла ты с небес.
Тонка осинка в багрянце нарядном, –
Вновь очарован тобою певец.
Боярыня вдруг резко остановилась, Ходына увидел, как уста её дрогнули, она схватилась за сердце, но тотчас же выпрямилась и, ошалело глядя на него, шепнула:
– Ходына? Ты?
– Я, Марьюшка, – так же тихо отозвался песнетворец, отложив на скамью гусли.
Мария слабо улыбнулась.
– Зря ты… В прошлом се. Не поминай боле. Не трави душу. У меня топерича… Заботы иные. На вот.
Дрожащей рукой она положила ему на ладонь сребреник, расплакалась и, вытирая шёлковым платком слёзы, поспешила на гостиный двор.
Вскоре Ходына услышал властное:
– Лари несите, лиходеи! Выпорю, коли уроните что али попортите!
Ходына с горечью посмотрел на лежащий на ладони сребреник, тяжело вздохнул и направил стопы в корчму. Там велел он налить себе крепкого мёду и, выпив целый ковш, без памяти рухнул под лавку.
…На следующее утро ни Марии, ни возка её уже в Стародубе не было.
Глава 83
Искусным узором легло на серый камень замысловатое кружево. Редька, стряхнув пыль с
