Подружка №44 - Марк Барроклифф

– Для кого это все?

Слова пришли ниоткуда, будто по волшебству, – возможно, возникли в результате моей возни с листовками.

Женщина посмотрела на меня как на дурачка.

– Для вас, – пожала плечами она, – вам остается лишь решить, чего вам хочется.

И, показав пальчиком на рекламки, улыбнулась любезной, строго выдержанной улыбкой полковницы, отдающей туповатому ординарцу распоряжения насчет сельского праздника.

Она была права. Все это для меня, только протянуть руку и взять. Я подумал о Джерарде; сейчас он как раз едет через Челси, и остается лишь догадываться, когда из самого счастливого человека в Лондоне я превращусь в разносчика никому не нужных объявлений. Этого я ему не позволю, особенно после того, как добился всего, о чем только мог мечтать.

День выдался жаркий и влажный, и я чувствовал, как майка прилипает к спине. Женщина по-прежнему смотрела на меня как на психа. Мне хотелось двух вещей: чтобы пошел дождь и убить Джерарда, причем об убийстве я думал вполне конкретно, четко и хладнокровно. Из-за какой-то мелочи он вознамерился лишить меня счастья, просто чтобы мне было так же плохо, как ему. Наказать ни за что, за то, чего я и делать-то не хотел. Мне предстояло выбрать: или и мне, и ему остаться ни с чем, или одному из нас не жить.

Орлиным взглядом Джеймса Бонда я взглянул на циферблат своего «Симастера». Да, я и часы купил новые, разве я не упоминал об этом? Джерард уехал всего пять минут назад. Сейчас семь часов вечера. В восемь придет Элис.

У моего мотоцикла предельная скорость 170 миль в час, а до ста он разгоняется быстрее, чем отъявленный обжора приканчивает большую упаковку чипсов «Принглз». 7.05 – если не терять времени, я смотаюсь туда и обратно за полчаса.

Джерард работает в Уиттингтонской больнице. Я знал, что он всегда едет через Гайд-парк, потом по Мэрилебон-роуд, трехрядному шоссе с вечными пробками, потом огибает Риджентс-парк, где автомобилисты получают последний шанс разогнаться от души перед заторами Кэмдена. Я видел, как некоторые выжимают там 60–70 миль в час. Если Джерард в неудачный момент свалится с велосипеда, ему конец. А поскольку он собрался сломать мне жизнь, то, резонно рассудил я, смерть – единственная форма личностного роста, доступная ему в ближайшие полвека.

Не то чтобы меня совсем не мучила совесть – мучила, разумеется, но, как говаривала моя тетушка, откуда ты узнаешь, что тебе это не нравится, если не попробуешь? И если я его догоню, а довести дело до конца духу не хватит, по крайней мере, я с приятностью прокачусь по парку.

Я бегом вернулся в квартиру, схватил свой мотоциклетный шлем и кожаную куртку Джерарда, не такую заметную, как мой дорожный прикид, и бросился в гараж. В десять минут восьмого я уже выезжал на Фулхэм-роуд. В четверть девятого промчался по извилистым дорожкам Гайд-парка, благополучно миновав все ограничители скорости. Гневом божьим пронесся по Мэрилебон-роуд, с непревзойденной ловкостью лавируя между потоками машин. Затем свернул в Риджентс-парк и при выезде на длинную, сквозную георгианскую аллею заметил вдалеке Джерарда, мерно крутящего педали старомодного драндулета с высоким рулем, который, как рассчитывал Джерард, сделает его милее для девушек, чем обычный горный с двадцатью четырьмя передачами. Он напомнил мне старинную заводную игрушку или что-нибудь еще, столь же безнадежно устаревшее.

– Ну, давай, – шепнул я мотоциклу, включая сцепление. Дорога подо мною пропала, ветер засвистел в ушах, и я чуть не влетел ему в заднее колесо, успев снизить скорость буквально в полусотне метров от него. Есть в автомобилях и мотоциклах нечто, заставляющее вас, если вы за рулем, забывать об их существовании. Они продолжение вашего тела, а не механизм. Это вы можете без усилий мгновенно разогнаться от нуля до шестидесяти миль в час. Это вы, а не ваша машина, мощнее сотни быков и втрое быстрее леопарда. Я чувствовал, что волен протянуть руку и одним пальцем переломить Джерарду хребет. Естественно, я ошибался. Для этого пришлось бы убрать руку с рукоятки сцепления, отчего я неминуемо остановился бы и упал.

Джерард сбавил ход, чтобы повернуть направо, в Кэмден, и остановился у ворот парка. Машины летели по шоссе навстречу ему всего в полуметре от его переднего колеса. Чуть подтолкнуть его вперед – и все, привет, а потом я скроюсь. На аллее парка ни пешеходов, ни машин. В шуме и суматохе никто и не заметит мотоцикла. По беговой дорожке Риджентс-парка я домчусь домой, не успеете вы и глазом моргнуть. А что скажет полиция? «Его убил мотоциклист, а у вас тоже мотоцикл» – для Королевской системы правосудия не довод. Кроме того, они трогательно, по-детски не способны отличить факт от вымысла, так что моя безопасность стопроцентно гарантирована.

Я уже поравнялся с Джерардом. Он даже не заметил меня, да и зачем бы, если мотоциклисты и велосипедисты часто оказываются рядом на светофорах и поворотах.

Поток машин почти иссяк, и нога Джерарда зависла над педалью. Тут из-за поворота, куда метили мы, показалась машина, и Джерарду пришлось остановиться. То был «Мерседес» с низкой подвеской, затемненными окнами и подсветкой под кузовом. Из окна тяжко ухал какой-то первобытный ритм. Тот, кто внутри, изо всех сил старался быть похожим на торговца наркотой. Возможно, он и был наркоторговцем: теперь они не считают нужным прятаться. Джерард проводил автомобиль негодующим взглядом. На дверце мелькнула надпись: «Крутые «мерсы» – тел. 0181 КрутМерс для КЛЕВЫХ ребят!»

– Крутые «мерсы», – повторил Джерард вслух; я, впрочем, заметил только, как шевелятся его губы. Последний раз такой презрительный оскал я видел у нашего пса, когда мы водили его к ветеринару чистить зубы.

– Крутые «мерсы», – рассмеялся я. Тоже терпеть не могу такие тачки.

Всю жизнь я делал, что говорили, и никогда не шел на риск. Из школы в колледж, год спустя после колледжа – на работу. Обычный конвейер, с которого я ни разу не сошел. Лишь прихоть судьбы избавила меня от пожизненной тупой рутины тележурналистики. Я положил руку на плечо Джерарду. Машин на дороге прибавилось, по крайней полосе с ревом несся «Роллс-Ройс». Вот и подходящий для него конец, подумал я, – буквально погибнуть под колесами капитализма. Впервые в жизни я брал на себя ответственность. Пусть я все еще смеялся над «крутыми «мерсами», но сознавал, что смеяться и ребячиться осталось недолго. Отныне своей жизнью распоряжался я сам.

Вот только было мне от этого как-то не по себе. Я – дитя развитой системы обслуживания. Никогда не случалось мне во гневе замахиваться гаечным ключом, я сам не покрасил ни одной рамы, не приготовил обеда. Это делали за меня профессионалы. И вот я задумал убийство – тоже работка не для любителя. Чтобы оно получилось, необходимо правильное развитие. Года в четыре таскать газеты у почтальона, затем издеваться над пенсионерами, постепенно дорасти до грабежа и наконец, выучившись на детских ошибках, идти на большое, серьезное, мокрое дело.