Благословенный Камень - Барбара Вуд

Увидев, что произошло, незнакомец в мантии бросился в погоню.

— А ну, стоять, мерзавцы! — крикнул он, догнав их и схватив за воротники двоих последних. Воры побросали добычу, вырвались и исчезли в толпе.

— Вас не покалечили? — спросил незнакомец Катарину на латыни, международном языке путешествующих христиан.

— Все в порядке, благодарю вас, господин, — ответила Катарина, взволнованная более близостью незнакомца, чем внезапным нападением.

— Я дон Адриано из Арагона, рыцарь Братства Марии. А он — турок? — И он махнул головой в сторону доктора Махмуда.

Катарина, не отрываясь, смотрела на незнакомца. Вблизи он производил еще более сильное впечатление. Черты его лица были не столько красивы, сколько необычны. А страстная тоска и одиночество были еще заметней.

— Доктор Махмуд из Испании, господин, как и вы.

Но это, судя по всему, мало его заинтересовало.

— Куда вы отправляетесь?

— Сперва — в Хайфу, а оттуда в Иерусалим.

Он вновь внимательно посмотрел на нее. Девушка с волосами цвета золотой пряжи и наивная, как младенец. Что она делает в обществе старого араба, зачем едет в Иерусалим? Он бы не стал задавать себе эти вопросы, если бы она не была христианкой, направлявшейся в Святую Землю, потому что он дал обет помогать паломникам, держащим путь в Иерусалим.

— Я могу взять вас с собой до Хайфы — сказал он и быстро добавил: — Но только вас. Старика я не возьму.

— Но я не могу оставить доктора Махмуда!

Дона Адриано удивила твердость, с которой она говорила. Вряд ли эту девушку и старика соединяют кровные узы, так что же их может связывать? Он задумался. Семья дона Адриано участвовала в изгнании мавров из Испании. Его отец умер, сражаясь с мусульманами. А братство, к которому он принадлежал, поставило себе целью изгнать из Святой Земли варваров мусульман и вновь возродить в ней христианство.

Наконец все же, решив выполнить долг перед паломницей-христианкой, он коротко кивнул. Но пусть старик плетется сам по себе. Дон Адриано не будет отвечать за его безопасность.

— Подождите здесь, — сказал он и зашагал прочь, а его белая мантия с голубым крестом развевалась на ветру. Катарина наблюдала, как он что-то горячо говорит капитану корабля, а капитан отрицательно качает головой. В конце концов дон Адриано, отличавшийся высоким ростом и внушительными манерами, да и, кроме того, его звание и положение не вызывали никакого сомнения, видимо, все же настоял на своем, потому что капитан неохотно кивнул в знак согласия.

Вернувшись, испанец сказал Катарине:

— Я убедил капитана, что мусульманин на борту — неплохая страховка на тот случай, если на нас нападут берберы, потому что тогда они пощадят не только своего единоверца, но и его спутников. Помогло еще и то, что ваш друг — врач. Но капитан сказал, что его команда не согласится взять на борт женщину. Моряки — народ суеверный. Если что-нибудь случится, они обвинят в этом вас, сеньорита. Он сказал, что возьмет вас только в одном случае — если вы переоденетесь.

— Переоденусь? Но в кого?

— Вы взойдете на корабль под видом внука этого старика.

Дон Адриано отвел их в маленькую таверну и оставил там, заплатив хозяину флорин, чтобы тот за ними приглядывал. Немного погодя он вернулся и повел Катарину и доктора Махмуда в глубь порта, где, убедившись, что их никто не видит, вручил ей пузырек со зловонным темным содержимым.

— Это придаст вашим волосам каштановый цвет, — сказал он и ушел.

Пока Катарина занималась волосами, доктор Махмуд порылся в своей дорожной сумке и извлек просторную галабею, длинное и свободное египетское платье, хорошо скрывавшее фигуру. Из шали Катарины он соорудил тюрбан, под которым она спрятала свои только что окрашенные волосы. Она вышла из-за груды бочек, за которыми переодевалась. Махмуд осмотрел ее взглядом опытного анатома. Потом достал из своего чемоданчика бинт и, протянув его Катарине, сказал, чтобы она как можно туже затянула грудь.

Закончив переодевание, они вернулись на причал и увидели дона Адриано, который, заметив Катарину, в удивлении раскрыл рот — ее можно было принять за мальчика.

Он купил несколько бутылок с водой, хлеб, сыр, фрукты и нарезанную соломкой сушеную говядину, потому что пассажиры сами обеспечивали себя едой. Когда они взошли на борт корабля — пожилой мусульманин, его внук и рыцарь христианин, — солнце уже клонилось к горизонту, и моряки готовились к выходу в море.

Это был португальский корабль, который только что привез из Африки слоновую кость, а теперь держал курс в Индию, нагруженный медными самородками, предназначенными для бомбейских медников. Они слегка задержались, потому что капитан приказал снять груз с корабля и погрузить его заново: если медные самородки будут трястись в трюме в открытом море, корабль может дать трещину. Убедившись, что груз уложен как следует, он отдал приказание поднять паруса. Потом команда стала молиться, и Катарина видела, как искренно они произносят «Отче Наш», потому что, хотя морское плавание и было самым быстрым способом передвижения, оно было и самым опасным. Затем двое мальчиков заиграли на флейте и барабане, а моряки крутили лебедки под ритмичные мелодии. Наконец они отчалили и вышли из лагуны в открытое море. И, стоя на носу корабля, подставив лицо ветру, Катарина думала не о родном городке и знакомых людях, оставшихся в прошлом, а о своей семье, ждавшей ее в неизвестной земле.

Они спали, так же, как и моряки, — в гамаках, растянутых между ящиками с грузом, в трюме корабля. Там было очень тесно. Ели они за маленьким столиком, втиснутым между двумя пушками. Но большую часть времени, если позволяла погода, трое пассажиров проводили на палубе, на свежем воздухе.

Катарина не переставала удивляться их спасителю, потому что хотя дон Адриано и постоянно находился рядом с ней и доктором Махмудом и своим внушительным присутствием показывал, что они под его защитой, он тем не менее не имел с ними ничего общего. Она заметила, что он не притрагивается ни к мясу, ни к вину, и решила, что, может быть, это как-то связано с обетами, которые дают в его братстве; увидев же, как он молится — опустившись на одно колено и вытянув перед собой меч, который он держал обеими руками и рукоятка которого напоминала распятие, — Катарина подумала, что, наверное, он глубоко религиозен.

Только несчастен.

У него на лице были морщины, которые она вначале приняла за следы умудренности и жизненного опыта. А позднее поняла — это печать скорби. И этот полный тоски взгляд, когда он часами смотрел за море. Что он там видел? Что искал? Адриано наблюдал за закатом, смотрел, как темнеет небо и в небе одна за другой загораются звезды, подняв кверху лицо, — как будто надеялся там что-то прочесть. Он ничего не рассказывал ни о себе, ни о своем рыцарском ордене. Он кутался в молчание, как в мантию. Для того ли, чтобы показать что-то или же, наоборот, утаить? Или и то, и другое? Катарина никогда раньше не задумывалась о том, что может таиться в душе человека. Она никогда не интересовалась тем, о чем думает Ганс, никогда не пыталась заглянуть к нему в душу. Она принимала то, что видела на поверхности. Ей никогда не приходило в голову, что под внешней оболочкой могут скрываться тайны и кипеть страсти. А теперь она не могла перестать думать об этом таинственном незнакомце, который с каждым днем все больше казался не от мира сего, как будто обитал в собственной стране, в собственном мире своей души.