Вечный зов. Том II - Анатолий Иванов

Он сел в одно из кресел, трость поставил между ног и по-стариковски сложил на неё обе руки.

Голоса Валентика и Лики стали приближаться, загремели в коридоре, в прихожей. И вот они ввалились в столовую, оба пьяные до изнеможения.

— А-а… — кивнул равнодушно Валентик, подошёл, шатаясь, к столу, налил полстакана коньяку. Он был в исподней рубашке, в форменных немецких брюках, в комнатных тапочках Бергера.

Шипова видела, что в столовой кто-то сидит, но различить, кто же это, кажется, не могла. На ней была лишь нижняя шёлковая, тоже немецкая, с обильными кружевами, рубашка, тесёмка на одном плече лопнула, и грудь почти обнажилась. Волосы распущены, растрёпаны, под глазами чёрные ямы. Она стояла у дверей, пытаясь натянуть клочок рубашки на грудь, хотя сквозь тонкое полотно вообще просвечивало всё тело, молодое, стройное, крепкое. Она, эта развратница, была красива даже в этом своём скотском состоянии, и Лахновскому вдруг стало жалко её.

— А если бы неожиданно господин зондерфюрер приехал? — спросил он.

— А-а… — пьяно отмахнулся Валентик, а Лика с облегчённым вскриком: «Арнольдик!» — оттолкнулась от стены, шагнула к Лахновскому. Тот хотел было встать, но она обхватила его за шею, прижалась к нему, осадила обратно в кресло.

— Арнольдик… милый мой старичок! — выкрикивала Лика, целуя его. — Я ни с кем так не была счастлива, как с тобой. Почему всё кончилось? Почему всё кончается?!

И она, уткнувшись всё ещё свежим, несмотря на бесконечные кутежи, лицом в плечо Лахновского, зарыдала, вздрагивая горячим телом.

— Безобразница ты, — по-стариковски проворчал Лахновский, отталкивая её. — Приведи себя в порядок. Если Рудольф неожиданно приедет…

— Ну и пусть! — с ненавистью вскрикнула Шипова, отскакивая. — Что он мне сделает? Пристрелит? Пусть, пусть, пусть!!

Она запрокинула голову с растрёпанными волосами и громко, в истерике, захохотала.

Валентик нехотя подошёл к ней, намотал её волосы на кулак, дёрнул, повалил на пол, поволок безжалостно, словно это был набитый чем-то мешок, по комнате и швырнул на диван.

— Ты что это, проститутка вонючая?! — рыкнул он голосом зловещим и вовсе не пьяным.

Лика вжалась в угол дивана, подобрала под себя голые ноги, обожгла Валентика нездоровым взглядом.

— А ты кто?! — выкрикнула она ему в лицо. И повернулась к Лахновскому: — А ты? А все вы тут?! Я телом торгую, а вы чем?! Страной своей! Предатели вы-ы!

Валентик размахнулся, ударил её, не жалея, кулаком в лицо. Лика от удара перелетела через валик дивана.

— Вста-ать! — взревел Валентик, стоя перед ней, сгорбившись, сжав кулаки. Спина его тряслась от гнева.

Она медленно поднялась, попятилась под его взглядом к стене, прилипла к ней спиной. И там вытерла ладонью окровавленный подбородок. Длинные, тонкие пальцы её при этом дрожали.

— Мы, по-твоему, предатели, а ты кто? — спросил негромко Лахновский.

— Ты что… шпионка русская?! — прохрипел Валентик, колотясь от ярости.

Лахновскому казалось, что он сейчас кинется на Лику, одним ударом переломит ей позвоночник с хрустом, разорвёт, как хищный зверь разрывает жертву.

Шипова стояла у стены вытянувшись, приподняв голову, глаза её горели непокорно и зло.

— Не беспокойтесь, я не шпионка, — сказала она хрипло, с горечью. — Я такая же мерзавка… такая же скотина, как вы. Только ещё отвратительнее, потому что женщина. У вас и у меня всё внутри сгнило.

Кривобокий Валентик шагнул было к ней, зловеще нагнув голову, но она вскрикнула сердито и властно:

— Не прикасаться ко мне! Часового позову!

И, мотнув спутанными волосами, повернулась, прошла мимо оторопевшего Валентика в спальню, закрыла за собой дверь, звякнула задвижкой.

Валентик, какое-то время постояв в нелепой позе, с вытянутыми вперёд обеими руками, опустил их, когда Шипова закрыла за собой дверь, шагнул к столу и ещё выпил коньяку.

— Её следует… — Он кивнул на запертую дверь спальни и одновременно почти чиркнул ребром ладони по своей толстой, распаренной баней и коньяком шее.

Лахновский лишь усмехнулся.

— Бергер не позволит. Она ему очень нравится.

— Она сломалась! Она может…

Лахновский встал.

— У неё в душе ничего целого никогда и не было. Как, впрочем, и у нас с тобой.

— Что-о? Вы… Ты что ж, тоже выдохся?

— Не тыкать мне, подонок! — взвизгнул Лахновский, приподнимая трость. Но Валентик не знал этого зловещего жеста и потому не побледнел, не обратил даже на его движение никакого внимания. Это Лахновского даже развеселило. — Не тыкать, а то я тебе ткну…

Собственные слова развеселили Лахновского ещё больше, со странной, какой-то хищно-плотоядной улыбкой он шагнул к Валентику, держа трость на весу, остриём книзу. Почувствовав наконец что-то необычное в поведении Лахновского, Валентик, не на шутку растерявшись, попятился к стене, пока не упёрся в неё, как только что Шипова, спиной. Неуловимым движением Лахновский вскинул трость — остриё упёрлось чуть ниже левого соска, проколов рубашку. Валентик охнул, схватился обеими руками за холодный стальной стержень, но Лахновский чуть надавил и одновременно хохотнул скрипуче:

— Хе-хе… Пожалуй, не дёргайся.

По белой рубашке Валентика потекла чёрная струйка крови.

— Арнольд… Михайлович?! — Лицо Валентика сделалось белым как мел.

— Вот что, милейший, объясню я вам, — так же скрипуче заговорил Лахновский. — У меня в армии двести таких подонков, как Леокадия… только мужского пола. Мы умные люди и должны понимать — другого человеческого материала у нас нет и не будет. Но скотина тем и удобна для человека, что лишена способности размышлять. Корову, к примеру, можно доить, с барана стричь шерсть. А при необходимости можно прирезать, мясо съесть, из шкуры сшить сапоги или полушубок. Это вы можете понять куриными своими мозгами? А какие сейчас сапоги с этой Шиповой?

— Арнольд Михалыч! — взмолился Валентик, всё ещё держась обеими руками за трость, впившуюся ему в грудь. — Я понимаю, понимаю…

— Опустите руки тогда! — приказал Лахновский.

Валентик повиновался.

— Вот так. А то до сердца сантиметр один… Ну-с, так вот что я хотел спросить. Что это за Полипов из газеты при дивизии полковника Велиханова? — Лахновский достал из кармана смятый тетрадный листок и показал Валентику.

— Не знаю. Я его никогда не видел. Он только что назначен редактором газеты. И на всякий случай я упомянул о нём в донесении.

— Ага… Молодец, что упомянул. Только донесение такого рода секретнейший документ. И черновики даже в моём кабинете не следует забывать.

Лахновский наконец выдернул трость из его тела.

— Сядьте к столу!

Валентик, сломленный, покорно сел, зажал ладонью неглубокую ранку, из которой сочилась кровь. Лахновский сел напротив, опустил маленькую голову с жиденькими и тонкими, как у ребёнка, бесцветными волосами, с минуту молчал, о чём-то раздумывал.

— Ну что ж… — Он вздохнул и поднялся. — Если это тот человек, которого я когда-то знавал… то, возможно, такой нам и необходим.

— Для чего? — спросил Валентик.

— А пищу готовить. Поваром поставим.

Валентик понял, что задал глупый вопрос.

— Во всяком случае, я хотел бы с ним повидаться.

— Каким, интересно, способом? — спросил Валентик.

— Способ на войне в таких делах один. Надо без шума взять его и доставить сюда. Возможно, тебе это и поручим…

Тыкая остриём трости в крашеные половицы, Лахновский, сгорбив спину, пошёл к двери. На ходу, не оборачиваясь, сказал:

— Сходи в лазарет, пусть тебе ранку йодом помажут.

Военная судьба Петра Петровича Полипова до середины 1943 года была лёгкой и даже приятной. Оказавшись в армии, он сразу же был аттестован в звании батальонного комиссара, но был отправлен, к его, надо сказать, удивлению и даже при некоторых попытках воспротивиться этому, не в действующую армию, а глубоко в тыл, в Узбекистан, под городок Термез, где находилась одна из горнострелковых дивизий, и стал ответственным редактором дивизионной газеты.

Части и подразделения дивизии располагались в каменистом ущелье невысокого горного хребта. Место было до того знойное, камни до того накалялись, что, прислонившись как-то голым плечом к пышущей жаром глыбе, Полипов вскрикнул невольно от резкого ожога, а через некоторое время обнаружил на плече порядочный волдырь.

Потом ему сказали, что здесь бывает самое жаркое лето в стране, температура в 50 градусов самое обычное явление, но старики утверждают, что жара бывает и намного выше, однако измерить её нет возможности, ибо нет, не существует соответствующих термометров.

— Что и говорить, райское местечко, — буркнул, обливаясь потом, редактор.

Однако вскоре он убедился, что место это не такое уж гиблое. Адская, невыносимая жарища стояла лишь в середине дня, несколько часов. Жизнь на это время замирала вокруг, притихала даже в дивизии, люди прятались от солнца. А в первой половине дня было вполне терпимо, во второй же, особенно ближе к вечеру, вообще разливалась приятная прохлада, горы делались синими, в разных местах хребта в небо поднимались столбы дыма, тоже синие, — жители кишлаков готовили ужин.