Суд идет - Иван Лазутин

Долгое время мне удавалось держать в тупике наших психиатров, но вся беда в том, что диагностика душевных заболеваний зависит не только от «чистого» поведения «актеров», но и от других, не зависящих от его воли функций организма. Я достиг того, что победил реакцию на боль. Я не подавал малейших признаков ощущения, когда кололи иглой. Но мои зрачки предательски реагировали на свет и темноту. Это было первое, что путало все мои карты.

Генсеналовый наркоз был второй подножкой в игре. Перед внутривенным вливанием я никак не мог победить страха, неестественно смеялся, уходил от ряда нежелательных вопросов. Я знал заранее, что в состоянии генсеналового опьянения я уже не буду руководить своими поступками, не в силах буду демонстрировать дефект мышления, что свойственно в этом состоянии душевнобольным.

По поводу моего «заболевания» в институте состоялась научная конференция. Она проходила в конференц-зале. Собралось множество врачей, доцентов, профессоров, председательствовал (как я узнал об этом позже) старый академик. И здесь многих удалось запутать. Может быть, до конца бы провел свою роль, если бы не профессор Введенская (фамилию ее узнал тоже только вчера, больные знают медицинский персонал только по имени и отчеству). Во время наших встреч она всегда ставила меня в такие неожиданные ситуации, что мне приходилось трудно. А на конференции она убедила тех своих легковерных коллег, которые видели в моем поведении определенную логику шизоидной личности.

Последним ударом был приход следователя. Записки мои он нашел на даче, на чердаке. Если бы не эти записки, может быть, со мной еще долго бы повозились. Но записи облегчили их работу. Шпионаж медперсонала усилился вдвойне.

Перевод в инсулиновую палату мог быть заключительным звеном в этом тяжелом кошмаре. Испытать на себе инсулиновые шоки — это не самое приятное ощущение. Да и зачем, когда всем уже было все ясно. Пришлось во всем признаться. В этот же день была комиссия».

Закончив читать, Бардюков положил протокол допроса и сел за стол.

— Вы написали о пребывании в больнице. Теперь расскажите, пожалуйста, гражданин Баранов, с какого момента начала действовать ваша «четверка?..

XXVIII

Секретарша беззвучно вошла в кабинет начальника следственного отдела Варламова и положила на его стол распечатанное письмо.

— Что это?

— Тоже по делу Анурова и Баранова.

Варламов развернул письмо.

«Прокурору города Москвы от следователя прокуратуры Н-ского района г. Москвы Шадрина Д. Г.

РАПОРТ

Считаю необходимым довести до Вашего сведения, что в ходе расследования преступных действий граждан Анурова, Баранова, Фридмана и Шарапова следствием установлено:

1) Сумма хищений государственной собственности, совершенных гражданами Ануровым, Барановым, Шараповым и Фридманом, превышает миллион рублей (см. заключение бухгалтерской экспертизы, лист дела 103).

2) Пытаясь уйти от наказания, подследственный Баранов в течение месяца симулировал душевную болезнь. Симуляция была вызвана также тем, чтобы, взвалив на себя большую долю вины в совершенном преступлении, тем самым облегчить положение обвиняемых Анурова, Шарапова и Фридмана (см. заключение экспертной комиссии института судебной психиатрии, лист дела 119).

3) Подследственный Ануров является родственником (по линии жены) прокурора района тов. Богданова. Согласно Уголовно-процессуальному кодексу РСФСР, расследование преступных деяний гражд. Анурова в прокуратуре, где прокурором его родственник, как известно, исключено. И, чтобы смягчить обвинение гражданина Анурова, прокурор Богданов толкал меня на ложную квалификацию преступления.

4) Гражданки Школьникова О. Г. и Мерцалова Л. П. под стражу заключены необоснованно. Причиной их ареста являются голословные, не подкрепленные фактами, ложные показания Анурова, Шарапова и Фридмана. На мой взгляд, здесь имеет место оговор.

Эти обстоятельства вынудили меня обратиться к Вам, как к прокурору города, с просьбой, во избежание нарушения закона изъять дело из производства прокуратуры Н-ского района и поручить дело Анурова, Баранова, Фридмана и Шарапова следователю прокуратуры города Москвы.

Д. Шадрин»

На рапорте Шадрина стояла резолюция прокурора города:

«Начальнику следственного отдела тов. Варламову.

Принять дело к производству».

Варламов на минуту задумался, потом отложил рапорт Шадрина в сторону и решил еще раз перечитать письмо, которое пришло вчера из Прокуратуры СССР. Письмо было адресовано на имя Генерального прокурора.

«…Обращаюсь к Вам, как депутат Верховного Совета СССР, как коммунист с тридцатилетним стажем, наконец, ставлю на карту свой авторитет ученого и прошу о единственном: чтобы органы расследования объективно и справедливо разобрались в степени виновности моей внучки Мерцаловой Лилианы Петровны, которая в данное время содержится под стражей в Таганской тюрьме.

Ее привлечение к уголовной ответственности и арест считаю грубейшим произволом прокурора Н-ского района г. Москвы.

До окончательного расследования уголовного дела прошу под мое личное гражданское и депутатское ручательство освободить из-под стражи Мерцалову Л. П., ограничившись подпиской о ее невыезде.

Г. Батурлинов».

В левом верхнем углу заявления стояла резолюция начальника следственного управления Прокуратуры Союза ССР:

«Прокурору города Москвы.

Прошу разобрать и принять соответствующие меры.

Жалобу возьмите на особый контроль. О результатах доложить лично мне».

«Да, — подумал Варламов, вспоминая тот день, когда он был членом комиссии по распределению молодых специалистов, окончивших юридический факультет университета. Он хорошо помнил, как ему пришлось отстаивать Шадрина, которого один из членов комиссии уговаривал идти работать в Моссовет. — Не повезло тебе, молодой человек! Не повезло… Это было заметно и на партийном собрании, где тебя крыл помощник Богданова. Таким твердым и упорным в наше время иногда бывает трудно бороться за истинную законность. Но ничего, за такими, как ты, Шадрин, — будущее. На таких, как ты, можно опираться».

Варламов не заметил, как в кабинет вошла секретарша. Это была уже немолодая женщина, которая за свой долгий секретарский век в городской прокуратуре повидала немало слез посетителей. Может быть, поэтому так глубоко вкралась в ее темные глаза холодная серая грусть. Может быть, поэтому она не походила на тех классических, размалеванных и модных секретарш, которых часто рисуют в «Крокодиле», ставя их на одну грань со стилягами. Эта умела молчать. Вернее, ее научили молчать. И учителями были годы, люди, обстоятельства. Она ждала, когда прокурор кончит писать.

Варламов поднял взгляд на секретаршу.

— К вам посетитель.

— Кто?

— Врач Струмилин. Он по делу гражданки Мерцаловой, она содержится в Таганской тюрьме.

— Просите.

Секретарша вышла, и через минуту в кабинет вошел Струмилин. В руках он держал вдвое свернутый лист бумаги.

— Проходите, пожалуйста. Садитесь.

Струмилин сел.

— Что вас привело ко мне?

Струмилин волновался. Рассказывал он сбивчиво, время от времени вытирая платком со лба пот. Когда закончил и положил перед Варламовым жалобу, тот, горько улыбаясь, вздохнул.

— Вы уже третий ходатай по этому делу, товарищ Струмилин. Ваша просьба вполне законна. И я думаю: в чем не разобрались в районной прокуратуре, разберутся в городской. Вот, пожалуй, все, что я могу сказать вам. Если у вас будут какие-либо сообщения по делу Мерцаловой, пройдите к старшему следователю Гаврилову. Он будет вести это дело.

Голос Струмилина от напряжения дрожал:

— Так, значит… Так, значит, дело Мерцаловой будет передано в городскую прокуратуру?

— Да, — твердо ответил Варламов и встал, давая понять, что больше он ничего не может сказать Струмилину.

XXIX

Над Сокольниками шумела весна. Апрель выдался теплый, солнечный. От распускающихся деревьев веяло земляным настоем. Почки тополей набухли. Разотри пальцами такую почку — и на тебя пахнет сладковатый, слегка дурманящий запах тополиной смолки.

Ольга и Лиля сидели на скамейке пустынной окраины парка и молчали. Им было приятно даже молчать, подставив теплым лучам солнца исхудавшие побледневшие лица. Со стороны можно было подумать, что на прогулку вышли только что поднявшиеся с постелей больные.

За оградой парка пригрелся на солнцепеке старенький Ольгин дом.

Если бы Ольгу сейчас попросили подробно рассказать, как везли ее вместе с Лилей на суд, о чем спрашивали судьи и адвокаты, что отвечала она на их вопросы, как защищали ее свидетели — продавцы магазина, то вряд ли она смогла бы это сделать. Как во сне, выслушала она приговор.