Антикварий - Вальтер Скотт

— Милорд, вы получили полное прощение, — ответил мистер Олдбок. — Как вам, вероятно, известно, в то время я, подобно другим, не знал, что вступил в соперничество с вашей светлостью, и, полагая, что мисс Невил находится в зависимом положении, думал, что она, возможно, предпочтет ему независимость, приняв руку честного человека. Но я попусту трачу время. Я был бы рад, если бы мог верить, что и другие питают к ней такие же честные и достойные чувства.

— Вы судите очень строго, мистер Олдбок!

— Не без причины, милорд! Когда я, единственный из судей графства не имевший ни чести быть родственно связанным с вашей могущественной семьей, ни низости страшиться ее, хотел расследовать обстоятельства смерти мисс Невил, — я вас взволновал, милорд, но я должен говорить ясно, — то, должен признаться, я имел все основания думать, что с ней очень плохо обошлись и либо обманули ее фиктивным браком, либо тщательно позаботились об уничтожении доказательств подлинного союза. И я в душе не могу сомневаться, что эта жестокость со стороны вашей светлости, проистекала ли она от вашей личной воли или от влияния покойной графини, ускорила решение молодой леди прибегнуть к отчаянному поступку, оборвавшему ее жизнь.

— Вы заблуждаетесь, мистер Олдбок, в ваших выводах, которые на первый взгляд вполне естественно вытекают из обстоятельств. Поверьте мне, я относился к вам с уважением даже тогда, когда был в большом затруднении в связи с вашими деятельными стараниями расследовать наше семейное несчастье. Вы показали себя более достойным мисс Невил, чем я, так как благородно стремились восстановить ее доброе имя даже после смерти. Однако твердая уверенность в том, что ваши благонамеренные усилия могут привести лишь к разглашению истории, подробности которой слишком ужасны, побудили меня помочь моей несчастной матери скрыть или уничтожить все доказательства законного союза, заключенного между Эвелин и мной. А теперь давайте присядем на эту скамью, ибо я больше не могу оставаться на ногах, и будьте добры выслушать, какое поразительное открытие я сегодня сделал.

Они сели, и лорд Гленаллен в кратких словах поведал печальную семейную трагедию, рассказав о своем тайном браке и об ужасном обмане, посредством которого его мать рассчитывала сделать невозможным союз, тогда уже заключенный. Он подробно описал, с каким коварством графиня, имея в руках все документы, касавшиеся рождения мисс Невил, показала лишь те, которые относились к периоду, когда отец графа по семейным причинам выдавал молодую леди за свою внебрачную дочь. Граф рассказал, что у него не было ни малейшей возможности раскрыть или даже заподозрить обман матери, подкрепленный клятвами ее прислужниц Терезы и Элспет.

— Я покинул отчий дом, — закончил он, — и умчался так, словно все фурии ада гнались за мной. Я несся с бешеной быстротой, сам не зная куда. Из моей памяти совершенно изгладилось, что я делал и где побывал, прежде чем меня разыскал мой брат. Не буду докучать вам рассказом о своей тяжкой болезни и выздоровлении или о том, как — много позже — я осмелился спросить о той, которая делила мое несчастье, и узнал, что она нашла ужасное средство избавиться от всех житейских невзгод. Впервые я начал задумываться, когда прошел слух о том, что вы ведете расследование этого мрачного дела. И вы едва ли удивитесь, что я, веря внушенной мне версии, поддерживал шаги, предпринятые братом и матерью, чтобы прекратить это расследование. Сведения, которые я им дал относительно обстоятельств и свидетелей моего тайного брака, помогли им поставить преграду вашему рвению. Священник и свидетели, как люди, старавшиеся только угодить могущественному наследнику Гленаллена, конечно, не устояли перед посулами и угрозами. Их так вознаградили, что они без возражений покинули страну. Что же касается меня, мистер Олдбок, — продолжал бедный граф, — то с этого времени я считал, что вычеркнут из книги живых и не имею больше ничего общего с внешним миром. Мать всяческими ухищрениями пыталась примирить меня с жизнью и доходила даже до намеков, в которых я теперь вижу попытки вселить в меня сомнение в достоверности той ужасной истории, которую она сама же сочинила. Но я истолковывал все, что она говорила, лишь как выдумки, продиктованные материнским чувством. Я воздержусь от упреков, — ее ведь больше нет на свете, и, по словам ее жалкой пособницы, она не знала, насколько отравлена была пущенная ею стрела и как глубоко она могла поразить. Но, мистер Олдбок, если все эти двадцать лет на земле влачил жизнь несчастный, заслуживающий вашего сострадания, этим несчастным был я. Еда не укрепляла меня, сон не освежал, молитвы не успокаивали; все, что радует человека и необходимо его душе, превращалось для меня в яд. Мне были ненавистны даже редкие и краткие встречи с другими людьми. Мне чудилось, что я несу этим веселым и невинным людям заразу противоестественной и неизъяснимой вины. Бывали мгновения, когда мои мысли принимали иное направление и я готов был подвергнуться превратностям войны или опасностям путешествия по диким странам с вредоносным климатом, вмешаться в политические интриги или удалиться в суровое уединение отшельников, исповедующих нашу религию. Все эти намерения сменялись в моем уме, но все они требовали энергии, которой после перенесенного мною сокрушительного удара я больше не обладал. Я прозябал кое-как в своем углу; воображение, чувства, ясность суждений и здоровье постепенно разрушались, подобно дереву с содранной корой, на котором сперва вянут цветы, потом отсыхают ветви, пока оно не становится похоже на тот прогнивший, умирающий ствол, который вы видите перед собою. Так теперь вы пожалеете и простите меня?

— Милорд, — ответил глубоко тронутый антикварий, — вам не приходится просить о моем сострадании или прощении, ибо сама ваша печальная история не только вполне оправдывает все, что могло казаться загадочным в вашем поведении, но и представляет собой повесть, способную вызвать слезы и сочувствие у ваших злейших врагов (а я, милорд, никогда к ним не принадлежал). Но позвольте спросить вас, что вы теперь собираетесь делать и почему вы почтили меня, чье мнение не может иметь большого веса, своим доверием?

— Мистер Олдбок, — ответил граф, — поскольку я не мог предвидеть характер той исповеди, которую я сегодня услышал, я, конечно, не имел заранее в мыслях советоваться с вами или кем бы то ни было о своих делах, так как не мог даже подозревать, что они примут такое направление. Но у меня нет друзей, я лишен делового опыта, а из-за столь долгого уединения незнаком также с законами страны и обычаями нынешнего поколения. И когда так неожиданно я запутался в вопросах, в которых совсем не разбираюсь, я, как утопающий, схватился за первую представившуюся мне опору. Эта опора вы, мистер Олдбок. Я всегда слышал о вас как о человеке сведущем и умудренном жизнью. И я сам знал вас как человека решительного и независимых взглядов. Кроме того, есть еще одно обстоятельство, — добавил он, — которое должно было бы в известной мере объединить нас: мы оба когда-то отдали дань высоким душевным качествам бедной Эвелин. Вы предложили мне помощь, когда я в ней нуждался; к тому же вы знаете, как начались мои несчастья. К вам поэтому я и прибегаю за советом, сочувствием и поддержкой.