Исторические портреты. 1613 — 1762. Михаил Федорович — Петр III - А. Сахаров (редактор)

Приехав из Москвы с огромным обозом, семья вдовой царицы Прасковьи поселилась в приготовленном для нее доме на Петербургской стороне, неподалеку от Петропавловской крепости. Дом был построен в новом западном стиле и потому жителям Измайлова казался неуютным и неудобным. Это был совсем другой, незнакомый мир, бесконечно далекий от Измайловского убежища. Но делать было нечего. Против воли царя не пойдешь, как и не признаешься ему, что побаиваешься воды.

В туманном, сыром Петербурге, которому от роду было всего пять лет, кончилось для дочерей Прасковьи детство. Наступила юность. Девиц стали вывозить в свет. Вчерашние Измайловские затворницы теперь участвовали в придворных празднествах, посещали ассамблеи, плавали на шлюпках и яхтах по Неве, бывали с дядюшкой в Кронштадте. Новый, непривычный мир!

Анне жилось невесело. Здесь, в Петербурге, особенно отчетливо проявилась неприязнь к ней матери. Средняя дочь чем-то постоянно раздражала царицу Прасковью. Она росла молчаливой, даже угрюмой, несклонной к сердечным беседам с матушкой. Кажется, что само присутствие угловатой, некрасивой дочери выводило Прасковью из себя. Зачастую неприязнь к одному ребенку — верный признак чрезмерной любви к другому. Так оно и было: царица без ума любила старшую дочь Екатерину, которую называла в письмах «Катюшка-свет». Веселая хохотунья и болтушка, Екатерина всегда была с матерью.

В целом же атмосфера дворца Прасковьи была тяжелой. Здесь царили сплетни и склоки придворных, которые Прасковья с удовольствием самолично разбирала. Особенно неуживчивым был брат царицы Василий Салтыков. Он заправлял всеми делами при дворе, и его происков Анна боялась больше всего. «Истенно, матушка моя, доношу, — писала Анна. Курляндская герцогиня, царице Екатерине I из Митавы, — неснозна как нами ругаютца! Если бы я теперь была при матушке, чаю, чуть была бы жива от их смутак". Жалуясь на свою жизнь, герцогиня Курляндская просит добрую к ней царицу помочь, но при этом предупреждает: „Еще прошу, свет мой, штоб матушка не знала ничево“. Читателю, знающему по общему курсу русской истории только угрюмую, капризную и подозрительную Анну-императрицу, следовало бы задуматься — а откуда могли прийти сердечность, теплота и обаяние к этой женщине, бывшей с малых лет нелюбимым ребенком в семье, обузой, от которой стремились как можно скорее избавиться? Если бы Анна родилась не в конце, а в начале XVII века, то ее судьба была бы известна с первого часа и до последнего: царские палаты зимой, загородный дворец летом, церковь почти ежедневно, а к старости — монастырь и, наконец — фамильная усыпальница в Кремле. Царевен — царских дочерей и сестер — не выдавали замуж. Православие не позволяло им выйти за иностранного принца и переменить веру, а старинный, обычай запрещал заключать брак царской дочери с русским вельможей, ведь все подданные русского царя считались рабами.

Но с Петра Великого в династической политике начались новые, революционные времена. Петр решил накрепко связать Романовых кровными узами с иностранными династиями. В 1709 году при встрече с прусским королем Фридрихом I он договорился о женитьбе племянника короля, герцога Курляндского Фридриха Вильгельма, на одной из своих племянниц. Выбор невесты царь предоставил царице Прасковье, и она вопреки традиции решила первой выдать замуж не старшую, любимую Катюшку, а среднюю дочь — Анну. К тому же приехавший в 1710 году в Петербург жених будущей теще не понравился: слишком молодой, худосочный, выпивоха. Да и герцогство его было бедное, разоренное войной владение, меньше нашего Рязанского уезда! В общем, жених незавидный, Прасковья решила — пусть идет за него Анна.

О ее чувствах к жениху никто не спрашивал — принято не было: царь-дядя с матушкой порешили выдать замуж, вот и все. Свадьба была назначена на осень 1710 года. Тридцать первого октября началась торжественная церемония, какой еще не видали берега Невы. Венчание состоялось во дворце Меншикова на Васильевском острове, где сыграли и свадьбу. Руководил всем действом сам царь. Гремела музыка, салютовали войска и корабли с Невы. Никогда раньше наша героиня — «гадкий утенок» русского двора — не попадала в центр всеобщего внимания. Одета она была эффектно и по-царски великолепно. Смоляную черноту ее волос оттеняла бриллиантовая корона, а белая бархатная роба и длинная, тоже бархатная, подбитая горностаями мантия очень шли к ее высокой и ставшей вдруг величественной фигуре. В белом с золотом кафтане был и юный жених.

До трех часов утра гости пили-ели, плясали, курили трубки. Каждый тост сопровождался залпом орудий, и по обычаю петровских времен к концу свадьбы залпы звучали все чаще и чаше, так что упившиеся гости едва могли держать в руках заздравные чаши. Ночное небо озарялось фейерверком, который поджег с риском для жизни сам царь. Наконец уставших новобрачных проводили в опочивальню.

Потом состоялась грандиозная (если можно применить здесь это слово) свадьба царского карлика Екима Волкова. Специально на эту потешную свадьбу свезли со всей страны более семи десятков лилипутов. Думаю, что Анне, как и всем гостям, понравились и церемония венчания, и пир карликов. Ведь зрители были детьми своего века и от души потешались над разнообразием человеческого несчастья, видя в этом «кунст» (редкость), забавную живую карикатуру на нормального человека. Мы ничего не знаем о том, как семнадцатилетние молодожены начинали свою совместную жизнь. Возможно, они стали уже привыкать друг к другу и к своему новому положению, может быть, они бы и слюбились, если бы…

Петр не дал молодоженам прохлаждаться в Петербурге. Спустя два месяца после свадьбы — 8 января 1711 года — герцогская чета отправилась домой, в Митаву. Но доехала она только до первой почтовой станции — Дудергофа. Там Фридрих Вильгельм, утомленный непрерывными петербургскими попойками, внезапно умер. Тело герцога повезли в Митаву, в родовую усыпальницу, а несчастная юная герцогиня, ставшая на третьем месяце своего супружества вдовой, в слезах вернулась обратно, во дворец своей матушки, что, надо полагать, не доставило обеим радости. Правда, Анна могла облегченно вздохнуть: ведь ей теперь уже не нужно было ехать в «чужую землю, басурманскую». Но будущее казалось ей мрачным — печальной и унизительной была на Руси судьба бездетной вдовы. Если не находили для нее нового супруга, она должна была уйти в монастырь.

Впрочем, Анна надеялась на дядюшку — он, мол, не оставит ее без внимания и что-нибудь придумает. А пока она жила то в Петербурге, то в Москве, то в Измайлове с матерью и сестрами. И только через полтора года Петр окончательно решил участь племянницы: он приказал ей ехать в Митаву и жить там. Поначалу царь намеревался отправить с Анной в Курляндию и ее мать, и обеих сестер — Екатерину и Прасковью, но потом передумал, и летом 1712 года Анна одна снова отправилась на чужбину.

Наивно было бы думать, что герцогство стало ее владением, где она могла бы чувствовать себя полновластной хозяйкой. Курляндия была государством, сопредельным Пруссии, Польше и России. И каждая из этих держав мечтала прибрать ее к рукам. Царь много сделал для усиления русского влияния в герцогстве. Брак Анны с Фридрихом Вильгельмом был одним из шагов на этом пути. Петр давно бы оккупировал Курляндию, но обострять отношения с Пруссией и Польшей не хотел, и поэтому действовал осторожно и осмотрительно. Присутствие в Митаве племянницы — вдовы герцога — устраивало царя: он теперь всегда мог прийти ей на помощь и не допустить ничьих посягательств на герцогство.

Вместе с Анной в Митаву приехал русский резидент П.М. Бестужев-Рюмин. Он-то и стал настоящим хозяином Курляндии и, согласно указу Петра, мог в любой момент вызвать солдат из Риги для защиты интересов герцогини. Положение же юной вдовы было незавидное. Своевольное Курляндское дворянство без восторга встретило свою новую повелительницу. Приехав в Митаву, Анна была вынуждена остановиться в заброшенном мещанском доме — герцогский дворец к ее приезду подготовлен не был. Доходы с домена были ничтожны, и их едва хватало на содержание двора. Взыскивать их удавалась с большим трудом: Курляндия была совершенно разорена в Северную войну, сильно пострадала от эпидемий.

Для Анны это была чужая, холодная страна. Ей было неуютно и тревожно жить в Митаве, особенно поначалу. Существование Анны в Митаве можно охарактеризовать тремя словами: бедность, неопределенность, зависимость. Отправив племянницу в Курляндию, царь мало думал об ее обеспечении там деньгами. Между тем она должна была как герцогиня содержать штат придворных, тратиться на приличные государыне туалеты. Каждая поездка в Петербург или Москву становилась проблемой. Всякий раз Анне приходилось выпрашивать на дорогу лошадей и денег. Прижимистый царь Петр баловать племянницу не хотел, и лишней копейки у него было не выпросить. Вообще ее держали в большой строгости. Без ведома царя, его секретаря или Бестужева она не могла истратить ни рубля.