Проигравший.Тиберий - Александр Филимонов

Одной из первых жертв Тиберия стала женщина по имени Маллония. Он выбрал ее не потому, что она так уж сильно распалила в нем похоть, но потому, что, встретив ее на улице, Тиберий был разгневан, когда увидел, каким неприязненным взглядом она его окинула. Судя по всему, Маллония уже знала о пристрастиях императора. Тиберий последовал за этой благочестивой женщиной до ее дома, затем вошел следом, захватив пять гвардейцев-батавов с собой, а остальным приказав караулить снаружи. Дома у Маллонии были кроме нее только два ее малолетних сына и слуги, которые, конечно, не могли противостоять звероподобным германцам. Тиберий надменно предложил испугавшейся, но державшей себя в руках женщине выбор — или она отдастся сама, или отдаст кого-нибудь из сыновей. Маллония, видя, что старый пакостник не шутит, отдалась ему на глазах охранников — страх за детей оказался сильнее брезгливости. Тиберию же было мало просто насытиться и уйти — он начал принуждать Маллонию к неким неприемлемым для римской матроны вещам, к которым его пристрастили шалуны спинтрии и Приск. Маллонию спасло лишь то, что она, не выдержав позора, упала в обморок, а Тиберий не любил обморочных.

Но спасение Маллонии от надругательств не стало ее спасением вообще. На следующий же день по приказу Тиберия Сеян организовал донос на нее по обвинению в прелюбодеянии, а заодно и оскорблении величества. Хотя эта история уже была известна всему Риму, ни один из сенаторов не посмел возразить против привлечения несчастной женщины к суду.

Тиберий, которому уже было шестьдесят восемь лет, никогда еще не чувствовал свою власть и почти божественное могущество с такой остротой. Ощущение было удивительным: можно все и не следует ничего бояться — ни мук совести, поскольку ее нет, ни мести закона, так как нет законов, кроме твоего желания, ни людского презрения, потому что на людей наплевать. Тиберий принял в суде над Маллонией активное участие — главным образом ради того, чтобы полюбоваться рожами других судей, на которых написана восхитительная смесь с трудом скрываемого омерзения, подобострастия, растерянности и облегчения оттого, что под судом находится не их жена или дочь. Тиберий развлекался, постоянно обращаясь к Маллонии с вопросом, не жалеет ли она, что не выполнила его требований, и наблюдал, как другие судьи, не понимая, как им надо поступать, начинают хихикать, словно на представлении скабрезной пьески в ателланском амфитеатре. Наконец Маллония пришла в такое состояние, что перестала бояться даже неминуемой смерти.

— Ты — старый вонючий козел, а не император! — закричала она на Тиберия, не ожидавшего отпора ни от кого, а уж от Маллонии в особенности, — Грязный старик с похабной пастью, вот ты кто! А вы, господа, что собрались здесь и меня судите, — вы ничем не лучше! Надеюсь, что и вашими дочками этот козел попользуется! Все боги, наверное, отвернулись от Рима, раз до сих пор вас не испепелило молнией! А теперь я иду домой, и пусть только кто-нибудь попробует меня удержать!

И она выбежала из здания суда. Действительно, даже гвардейцы не осмелились преградить ей дорогу. Прибежав домой, Маллония попрощалась с детьми, попросила родственников о них позаботиться — муж Маллонии погиб на войне — и заколола себя кинжалом.

На следующий день Тиберий произнес в сенате жалобную речь.

— Вы видите, отцы сенаторы, как меня оскорбляют, — тянул он, едва не плача. — Женщина, испорченная до мозга костей, при всех назвала меня вонючим… нет, я даже не могу повторить того, что она сказала… Я — несчастный больной старик и прошу вас только об одном, если вы не можете меня защитить, то тогда отпустите на покой и позвольте где-нибудь в захолустье тихо дожить до моей смерти, а она, я уверяю вас, уже совсем близко…

Он долго жаловался, а сенаторы сидели на скамьях, не отваживаясь прервать его. Потому что рядом с Тиберием находился Сеян и внимательным взглядом обводил притихшую курию[73], высматривая тех, кто недостаточно сочувствует императору, а значит, является врагом отечества.

Только когда речь Тиберия закончилась, все заговорили. Единодушно сенаторы принялись просить, чтобы он не покидал их, а уж защиту они ему гарантируют. Пусть возьмет себе еще больше охраны, пусть даст сенату дополнительные полномочия, равные императорским, чтобы верный и надежный помощник Сеян мог применять любые меры к любому — будь то хоть консул или жрица девственных весталок. Тиберий, кряхтя и охая, после долгих капризных отговорок, согласился еще немного побыть императором. Немедленно Сеяну были даны полномочия. Растроганные сенаторы устроили по поводу своей победы настоящий триумф — радостные возгласы, всхлипывания и хлопанье дощечек для письма долго еще после ухода Тиберия раздавались под древними, много повидавшими сводами сенатского здания.

С этого дня Тиберий почти не появлялся в сенате. Все, что считал нужным, передавал через Сеяна, а сам жил как вздумается. По-прежнему он разгуливал по улицам, окруженный германскими телохранителями, и выбирал себе жертву. Город был весь в его власти. Впрочем, насчет бедных кварталов и окраин, заселенных отставными солдатами Августа, сказать с уверенностью такого было нельзя — Тиберий там не бывал. Но районы, где жили люди обеспеченные, просто погружались в оцепенение, как только Тиберий появлялся там. Весть о том, что по такой-то улице идет император, разносилась мгновенно — закрывались двери и ворота, захлопывались ставни, Преторианские патрули, в чьи обязанности входила защита граждан от разного рода насилия, завидев вдали высокую и сутулую фигуру Тиберия, как огородное пугало среди капусты, торчавшую среди батавов, деликатно сворачивали в первый попавшийся переулок, а то и поворачивали назад, стараясь уйти, пока не послышались крики о помощи и мольбы о пощаде. К чему было вмешиваться? Разве жалованье преторианской гвардии платили здешние жители? Нет, его платил император, из собственного кармана. Да и с германцами связываться не хотелось — варвары, что с них взять, только и умеют, что протыкать копьями приличных людей.

Но бывали дни, когда Тиберию словно наскучивало терроризировать население. Он покидал столицу и несколько недель мог жить на своей вилле, развлекаясь плясками спинтрий и долгими застольями с Цестием Галлом, которого за его разврат и мотовство клеймил позором еще Август, да с неизменным Цезонием Приском. Римом в эти дни распоряжался всесильный Сеян.

С течением времени Тиберий все чаще замечал, что его поведение все же вызывает у некоторых людей желание протестовать. По городу стали ходить стихотворные пасквили, да такие злые, что Тиберий расстраивался до слез, когда ему их пересказывал Сеян. Название «старый козел» понемногу становилось общепринятым, то есть стоило его произнести — и даже малому ребенку было понятно, о ком идет речь. Сеян утверждал, что автором большинства эпиграмм и стишков была сама госпожа Ливия Августа, но Тиберий не очень верил этому. Он не замечал раньше у матери таких литературных способностей. А некоторые из преступных стишков были просто талантливы, и Тиберий, всегда любивший литературу и понимавший в ней толк, знал, что талантливое живет в веках, поэтому анонимные эпиграммы и огорчали его. Все-таки он хотел, чтобы о нем вспоминали без злобы. Он этого действительно очень хотел.

Жизнь в Риме больше не привлекала Тиберия. Кроме того, обратившись, как обычно, за предсказанием судьбы к Фрасиллу, Тиберий услышал нечто конкретное. Фрасилл с определенностью сказал, что если Тиберий хочет прожить еще много лет, то должен навсегда покинуть столицу. Приближаться к Риму, сказал Фрасилл, можно на сколь угодно близкое расстояние, но не входить в город. Там Тиберия ждет опасность.

Что ж, Тиберий и сам подумывал о том, что ненависть римских граждан может однажды во что-нибудь вылиться. Слишком многие желают его смерти, и желают ее особенно страстно, когда видят Тиберия живьем. Молят богов и — кто знает — вдруг что-то выпросят? Этого бы не хотелось.

Тиберий, разумеется, не знал, что это Сеян посоветовал Фрасиллу напугать хозяина мрачным предсказанием. Сеяну давно уже не терпелось убрать «старого козла» из столицы, чтобы понемногу начать подготовку к захвату императорской власти. Собственно говоря, он мог бы попробовать прямо сейчас, убив Тиберия и объявив о том, что боги приказали ему избавить Рим от чудовища. Но Сеян знал, что, во-первых, люди неблагодарны (даже те, кого он освободит от страха перед Тиберием, могут припомнить Сеяну очень многое), а во-вторых, еще живы были законные наследники — Нерон, общий любимец, и Друз, постоянно добивавшийся благосклонности Тиберия подхалимством. Юного Калигулу Сеян пока не брал в расчет. Следовало получше подготовить почву.

Чтобы для отъезда Тиберия из столицы найти приличествующий повод, Сеян посоветовал ему заявить, что он едет в Капую — освящать храм Юпитера, а потом в Нолу — освящать храм Августа. Такова была официальная версия.