Генералиссимус князь Суворов - Александр Петрушевский

Если бы за поражением Турок при Рымнике последовали энергические наступательные действия за Дунай, к Балканам, то война, по всей вероятности, могла бы окончиться в том же году, так как главные силы Оттоманской Порты почти не существовали, разбежавшись по переходе через Дунай. Суворов и просил подкрепления, чтобы двинуться за Дунай, но безуспешно. Подобные взгляды и предположения далеко превышали уровень военных способностей Потемкина, который сверх того внес некоторую долю горечи в добрые отношения союзников, скрепленные было новой блестящей победой. Вечером 11 сентября, на поле сражения, принц Кобургский получил от него письмо с довольно резкими замечаниями на счет его, Кобурга, медленности и очень этим оскорбился.

Урон Турок 11 сентября простирался до 15,000 человек; в плен взято не больше нескольких сот. победителям достались 100 знамен, 80 орудий, целые стада скота, несколько тысяч повозок с разного рода имуществом; вообще добыча была очень велика. Потеря союзников определяется в 600 человек с небольшим, в том числе Русских меньше 200; но верность этих цифр подлежит сомнению, ввиду продолжительности боя и нескольких кровопролитных его фазисов. Во всяком случае она должна быть несоразмерно мала сравнительно с неприятельскою, так как громадную долю всей своей потери Турки понесли во время бегства и при переправах чрез реки.

Получив донесение о победе, Потемкин писал Суворову: «объемлю тебя лобызанием искренним и крупными словами свидетельствую мою благодарность. Ты, мой друг любезный, неутомимою своею ревностью возбуждаешь во мне желание иметь тебя повсеместно... Если мне слава, слава, то вам честь, честью...» Государыня была восхищена и того более, Отвечая на шуточное поздравительное послание принца де Линя, она назвала Суворова и Кобурга «loуаls et illustres chevаliers». Был отслужен в придворной церкви молебен при огромном стечении имеющих приезд ко двору; произведено 101 выстрел; архиереи говорили поздравительные речи; курьер Потемкина, подполковник Зубов, получил следующий чин. Екатерина даже цитировала окружающим письмо Суворова, полученное его дочерью, где говорилось, что в самый день рымникской победы, много лет назад он разбил Огинского. Еще сильнее был восторг Австрийцев. В одном современном письме читаем: «туживший об участи Кобурга цесарский посол (при Петербургском дворе), пробудясь аки от сна, предался вдруг веселию и, упоенный паче прочих радостью, имел при сем случае на счет разбитого визиря церемонияльный во дворец въезд». Безбородко пишет одному из графов Воронцовых, что «Австрийцы от сна восстали, но уже и загордились успехами;... не спорят однако же, что Суворов решил принца Кобургского атаковать Турок, а то было уже стали на оборонительную ногу». Признание это выразилось и в рескрипте императора Иосифа, Суворову, где сказано: «совершенно признаю, что я победою обязан наипаче вашему скорому соединению с принцем Кобургским». Факты эти многозначительны; подобные признания очень туго сходят с языка и пера, ибо затрагивают национальное самолюбие, Если они были сделаны даже в такой скромной форме, то значит истина резко бросалась в глаза 17). И действительно, не было возможности ее скрыть. Один австрийский офицер, участник рымникского сражения, писал, что «почти невероятно то, что о Русских рассказывают: они стоят как стена, и все должно пасть перед ними». Он приводит в пример русского бесстрашие такой случай (упоминаемый и другим писателем). Когда корпус Суворова, направляясь на Тыргокукули, перешел глубокий овраг и атаковал первое укрепление, то разразился ужасным, диким хохотом, «каким смеются Клопштоковы черти»; хохот этот смутил и потряс Австрийцев. рассказчик недоумевает, что бы мог значить этот неестественный смех, а между тем дело было по всей вероятности самое простое: наши смешливые солдаты заметили что-нибудь забавное и расхохотались. Конечно, для смеха в такую пору, под жерлами неприятельских пушек, надо иметь закаленную душу, но рассказчик не даром же сознается, что Суворовская пехота лучше австрийской.

На этот раз Государыня, всегда щедрая, выказала свое благоволение особенно; главные награды однако все-таки были продиктованы ей Потемкиным. Сентября 22 он ей пишет: «ей, матушка, он заслуживает вашу милость, и дело важное; я думаю, что бы ему, но не придумаю. Петр Великий графами за ничто жаловал; коли-б его с придатком Рымникский?» В другом письме он советует Государыне наградить победителя еще Георгием 1 класса. Екатерина пожаловала Суворова графом Русской империи с прозванием Рымникского, назначила ему орден Георгия 1 класса, бриллиантовый эполет и весьма богатую шпагу, пояснив: «хотя целая телега с бриллиантами уже накладена, однако кавалерии Егорья большого креста посылаю по твоей просьбе, он того достоин;... осыпав его алмазами, думаю, что казист будет». Но и этого Государыне казалось мало; в тот же день, 18 октября, она пишет Потемкину третье письмо, говоря: «к вещам для Суворова я прибавила еще перстень, буде вещи тебе покажутся недовольно богаты». Сообщая Суворову о монарших награждениях, Потемкин пишет: «вы конечно во всякое время равно приобрели славу и победы, но не всякий начальник с равным мне удовольствием сообщил бы вам воздаяние; скажи, граф Александр Васильевич, что я добрый человек: таким я буду всегда». Суворов, вообще знавший себе цену, тем не менее был изумлен такою оценкою его заслуг и отвечал Государыне на её рескрипт: «неограниченными, неожидаемыми и незаслуженными мною милосердиями монаршими Вашими, великая Императрица, я теперь паки нововербованный рекрут»; он обещает ей служить до смерти и в заключение говорит: «великодушный мой начальник, великий муж князь Григорий Александрович, да процветет славнейший век царствования Вашего в позднейшие времена». Не менее восторженно было его письмо к правителю канцелярии Потемкина, Попову. Указывая на какую высоту он, Суворов, поднялся из темного ничтожества, он говорит: «Долгий век князю Григорию Александровичу; увенчай его Господь Бог лаврами, славою; великой Екатерины верноподданные да питаются от тука его милостей. Он честный человек, он добрый человек, он великий человек. Счастье мое за него умереть» 18.

Украшенная бриллиантами шпага была пожалована Екатериною и принцу Кобургскому. Австрийский император тоже высказал свою признательность победителям, пожаловав Суворову графский титул Священной Римской империи, а Кобургу звание фельдмаршала,

С понятною гордостью написал Суворов своей дочери письмо, начав его словами: «графиня двух империй». Но не эта награда произвела на него наиболее глубокое впечатление, т.е. отвечала его затаенным желаниям и надеждам, а Георгий I класса. «Скажи Софье Ивановне (начальнице) и сестрицам (институткам), у меня горячка в мозгу, да кто и выдержит! Слышала ли сестрица, душа моя? Еще от моей mаgnаnime mere рескрипт на полулисте, будто Александру Македонскому, знаки св. Андрея тысяч в пятьдесят (за Фокшаны), да выше всего голубушка, первый класс св. Георгия: вот каков твой папенька за доброе сердце. Чуть право от радости не умер». Да и как было не радоваться; это не было только милостью, знаком благоволения, какие доставались Потемкину и иным; это было засвидетельствованием действительной, выходящей из ряда заслуги перед отечеством. Но подобное признание заслуги имеет свои неудобства, свои тернии: оно возбуждает зависть и зарождает в завистниках желание, — найти несоответственность между заслугой и её оценкой. Такое случилось и с Суворовым. Пожалованное ему графское достоинство особенно раздражило и обеспокоило завистников; в Петербурге больше прежнего стали говорить. что успехом своим он обязан не дарованиям, а исключительно счастию. Одно из доверенных лиц Потемкина, сообщая ему эту заметку, прибавляет, что такой взгляд распространен впрочем только в чиновном люде 19; к этому надо еще прибавить, что конечно только в высших сферах.