Враг мой (Авторский сборник) - Барри Лонгиер

Я шепчу, не слыша себя: несправедливо. Эта война, все эти ужасы, невозможность мира — конечно же, несправедливо! Но вслух я этого не произношу, чтобы не получить очередную отповедь, почерпнутую в Талмане. Не помню, из какого она предания, из какой Коды. Кажется, что-то насчет невинных забав Малтака Ди. Один из уроков предания в том, впрочем, и состоит, что вера в справедливость — признак повреждения рассудка или тупости.

Опять слезы на глазах. Наверное, этому действительно не будет конца. Мой родитель, друзья, боевые товарищи мертвы, это какой-то бесконечный парад трупов. Сколько еще полков отправится на тот свет? Присоединиться ли мне к траурному шествию или спрятаться по примеру Зенака Аби на вершине какой-нибудь неприступной горы? Но смогу ли я жить дальше, зная, что столько уже умерло, столько умирает, столько еще умрет?

Даже в такой мирной пещере, как эта, мне не дали бы покоя призраки. О призраках мы узнали от людей. Ни один ковах, нащупывающий пути по всем правилам науки, не признал бы, что бывают какие-то бесплотные призраки. Ну и что? Я-то их слышал. Я вижу их сейчас. И наплевать мне на чужое мнение — извольте сначала поползать по Амадину…

Аби кладет мне на голову свою теплую руку.

— Откинься, — приказывает он. — Откинься и расслабься. Сейчас я поделюсь с тобой еще кое-чем, почерпнутым у людей.

Я отстраняюсь от джетаха и хмуро гляжу на его улыбающееся лицо.

— Что ты собираешься делать?

— С тобой не все в порядке. Возможно, я сумею тебе помочь.

— Я болен?

Аби смеется, размышляет.

— Наверное, это даже хуже болезни, Ро. Первым делом ты у меня расслабишься. А потом я попытаюсь помочь осуществиться главному твоему желанию. Где-то на этом пути тебе, возможно, предстоит погибнуть. А теперь ляг и успокойся.

Мир или смерть. То и другое привлекательнее настоящего. Я ложусь, закрываю глаза и позволяю руке джетаха погрузить меня поглаживаниями в странное забытье. Но еще не забывшись, я слышу странный звук: кожа, скребущая по мостовой. Я пытаюсь пошевелиться, изготовиться к отражению нападения, но не могу двинуть даже пальцем. Я беспомощен перед собственными мыслями.

5

Серый свет, превращающийся в туман, вьется вокруг древесных стволов, тянется вверх, ко мне. Он окружает меня, и я ничего больше не могу разглядеть. Я пытаюсь позвать на помощь, но не могу издать ни звука. В сером тумане я различаю желтый мазок. Я смотрю на него и вижу, как он растет, ширится, превращается в линию горизонта с силуэтами жалких строений под набухшими тучами.

Я снова в Гитохе, снова наблюдаю, как лезвия зеленого света поджигают в небе очередной военный вертолет людей. Отвратительные завывания сирен сотрясают мои кости.

«Ро! Ни тин! Ро!»

Родитель вбегает в комнату и стаскивает меня с подоконника, чтобы, плача, поставить посредине дома и отчитать. Он прижимает меня к груди, стискивает, целует в шею.

«Прости меня, Ро. Я так перепугался! Слушай: при звуках сирены нельзя приближаться к окнам и к дверям!»

Я отвечаю Язи Аво, что со мной все в порядке, мне ничего не угрожает. Стреляют где-то очень далеко. В собственном доме мне ничего не грозит. Позже я узнаю о судьбе своего приятеля Идоха: тот любовался из окна сражением и был превращен шальным импульсом с вертолета в кровавое месиво.

Мгновения в обществе родителя. Он снова и снова читает мне одну из наших немногочисленных книжек, обнимает меня, я сладко сплю в его объятиях. А потом, когда уже начиналась весна, разразилась битва за Гитох, и через нас ринулись орды солдат Фронта Амадина, потому что у нас было совсем мало бойцов Маведах, да и те — только противовоздушная оборона.

Дым, крики, огонь. Тишина. Я сталкиваю с себя безжизненное тело Аво. От нашего дома остался только обугленный край одной из немногочисленных книжек Аво.

Я кричу, недоумевая, как кто-либо, будь то драк или человек, способен слышать такие звуки и не броситься на помощь. Проходит много времени после того, как я устал надрываться, и солдат Маведах сажает меня в фургон. Там уже много детей. Все мы — сироты. Фургон трогается и покидает Гитох, но нам никто ничего не говорит. Мы сбиваемся в кучку и рыдаем. Но большинство невозмутимо ждет новых ужасов, надеясь, что они уже не застанут их врасплох.

Ковах для детей-сирот, расхаживающий по бараку сортировщик. Ужасы тренировок, бесконечные сражения, стычки, атаки, засады, искалеченные и убитые товарищи — некоторых я знал, большинство мне неизвестны. И вот уже я сам мечусь с ножом среди орущих человеческих детей. Их огромные темные глаза полны слез, лица искажены горем. Они ревут и не понимают, как кто-то, будь то человек или драк, может слушать такие звуки и не кидаться на выручку. Объяснить им что-либо невозможно, да и незачем. Те, кто выживет, все поймут сами.

Сломанная кукла в пыли перед горящими укреплениями Бутаан-Жи. Неподалеку от куклы лежит мертвая девочка, уставившаяся на солнце. Сидящий рядом с ней человек распевает надтреснутым голосом странные слова. Боль, которой пронизана его песня, не требует перевода. Он поворачивается, смотрит на меня. В его заплаканных глазах мольба, его песня не стихает. Он не ранен и вооружен. Оружие лежит у него на коленях. Я поднимаю свой энергонож и бью его лучом прямо в грудь. Он падает замертво. Я удивлен, почему он не попытался спастись. Его песню я запомнил навсегда.

Ночное нападение на Стальной Город на Дорадо. Я смотрю в иллюминатор древнего боевого корабля. Поверхность континента затянута тучами. Тут и там их озаряют снизу взрывы, и я вижу яркие вспышки — белые, оранжевые, красные. Вспышки опоясывают всю планету. Нам предстоит нырнуть в сплошной огонь. Когда начинается снижение, Пина берет меня за руку.

Безымянный командир другого подразделения отводит глаза, чтобы не глядеть на нас виновато.

Женщина с ребенком-драком в бункере. Поле смерти и разрушения, убийца из Маведах, потерявший способность убивать, потому что отказывается продлевать это безумие. Ребенка зовут Суриток Нан. Себя женщина не назвала. Я отпускаю ее, потому что не вижу больше причин для убийства. Что станет с ее маленьким драком? Возможно, он превратится в ключик к будущему миру между драками и людьми. Возможно, изобретет снадобье, которое заставит все расы слиться в единую семью. Но гораздо более вероятно, что он и его мать-землянка погибли вскоре после того, как я перестал их видеть…

Я вижу многое, относящееся ко мне. Это набор из вещей разной величины. Любовь — небольшая вещица. Еще меньше жалость. Ненависть гораздо больше: это гора, чернеющая на фоне пылающих небес. Но еще выше, чём эта гора, — то, от чего меня тошнит, то, что сводит меня с ума, превращает в несмышленыша. Это что-то безразмерное, неуклюжее, это разнузданное чудище, вопящее: «Взгляните на все эти страдания, на всю эту смертельную бессмыслицу! Так не должно быть! Это несправедливо!»