Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха - Тамара Владиславовна Петкевич

У Нели был редкостный талант к языкам, поэтому она с завидной лёгкостью включалась в беседы, которые велись на французском, немецком и даже на испанском. Мне же оставалось только догадываться, что́ веселит, а что́ заставляет в удивлении поднимать брови увлечённых беседой людей. И конечно, я была благодарна Неле, когда в паузах она успевала что-то для меня перевести.

По дороге домой, желая выказать свою осведомлённость, я спросила у Нели:

– Всё в их доме такое дорогое, подлинное – почему же на Элизабет не настоящие драгоценности?

– Что значит «не настоящие»?

– Ну вот эта позолоченная дуга на шее…

– Но ведь все её украшения из чистейшего перуанского золота! – залилась смехом Неля, развеселив и меня.

Ранней осенью в Испании устраиваются карнавалы. Увидеть это было, конечно, везением. Перед днём Fiesta de la Merce (праздник в честь покровительницы Барселоны) нам посоветовали: «Если поедете в Барселону, наденьте на себя что похуже». Мы решили, что нас разыгрывают, и, наоборот, – принарядились.

Занимавшиеся в Нелином мастер-классе актёры, мексиканка Юлия и её муж, немец Франц, провели нас до начала празднеств по городу, показали места, откуда брали старт марши и шоу. Я была изумлена, увидев, что основную работу организаторы карнавала поручают юнцам и девушкам лет шестнадцати-восемнадцати, обученным пиротехнике и досконально изучившим план города со всеми его улицами и завитками переулков. Им вменялось в обязанность до секунд просчитывать время продвижения колонн, чтобы в определённой точке города одни шествия могли слиться с другими.

Вовлечённые в атмосферу праздника, люди следовали за бутафорскими, огромных размеров драконами, птицами и ящерами. Я и вообразить не могла, что почтенные граждане могут так самозабвенно предаваться карнавальным утехам. Неожиданно мы с Нелей попали в весёлый, бездумный людской водоворот, выдавивший нас с центральной улицы в параллельный переулок, по которому тоже проносили макеты чудищ, изрыгавших огонь. Искры разлетались во все стороны. И только в кутерьме и тесноте узкого переулка мы оценили совет одеться похуже. Заряженная бесшабашным весельем, пропитанная зноем дня публика призывала жителей квартала обливать их с балконов водой, что те охотно и делали. Кто-то шарахался прочь, кого-то толпа прижимала к стенам домов. Меня вдруг куда-то оттеснили от Нели, и я совсем потеряла её из виду. Толпа растекалась по незнакомым улицам и переулкам. В числе немногих меня в конце концов вынесло на главную улицу, по которой чеканили шаг юные оркестранты в красных мундирах с позолотой и киверах с кистями…

Я искала глазами скамью, чтобы сесть и обдумать, что следует предпринять. Наобум свернула на улицу, ведущую к небольшой площади, также забитой людьми, и вдруг заметила Юлию и Франца. Когда же минут через пятнадцать в многотысячной бурлящей толчее мы увидели Нелю, то ничем, кроме мистики, объяснить это не могли.

– Ваша собака из моря обернулась невидимкой и вывела нас друг к другу, – высказала Неля свою версию этого чуда.

Из вечерних представлений карнавального дня мне было предложены на выбор фламенко, оперные певцы, гитары и классическая музыка с цветными фонтанами у Национального дворца.

– Последнее! – выбрала я.

Симфонии Моцарта, Гайдна сопровождались то взвивавшимися ввысь, то ниспадавшими, то скрещивавшимися разноцветными струями могучих фонтанов. Зрители сидели здесь на ступенях лестницы, ведущей к королевскому дворцу. Тут же, на площади, шла торговля веерами, масками, пирожками, мороженым. С желающих художники при электрическом свете писали портреты. Всё чаще вглядываясь в черноту неба, я уже хотела выпасть, отделиться от буйства звуков и красок, очутиться в тишине Эль-Масноу.

Не понравившийся мне болгарин Митко раза три сопровождал нас в Барселону. Был малоинтересен, но – ненавязчив. Присутствовал, казалось, и всё. И тем не менее не оставляло ощущение: происходит что-то непонятное.

В Барселоне на бульваре продавались билеты на кресла, в которых можно было отдохнуть, наблюдая жизнь города. Во время одной передышки я спросила Нелю, где тут поблизости может быть почта. Я хотела опустить письмо живущим здесь ленинградским друзьям – Асе Латышевой и Борису Ротенштейну. Неля пожала плечами: не знаю, сейчас, мол, не время. Случайно оглянувшись на Митко, я заметила мелькнувшее в его глазах сочувствие. По-русски он не понимал. Но едва мы встали с кресел, как Митко будто случайно увидел конверт и, обратившись к Неле по-испански, предложил отправить моё письмо.

Когда мы оказались в Барселоне в следующий раз, Неле предстояла очередная встреча с актёрами, а я хотела побывать в соборе Святого Семейства Гауди. Митко вызвался меня сопроводить.

На входящих в собор с горельефа – сверху вниз – взирает Христос. За его затылком – не до конца зашторенный проём. Христос как бы посредничает между нами и мирозданием. Поскольку пять сужающихся кверху башен за оградой собора существуют независимо одна от другой, то, перешагнув порог, оказываешься не под крышей собора, а под открытым небом. Укрыться от Божьего ока – негде. Так мне увиделся замысел архитектора. Возможно, я что-то дофантазировала, но впечатлением хотелось поделиться. Спутник вежливо пережидал, пока я подыскивала нужные английские слова, а затем с расчётом на эффект на отменном русском языке произнёс:

– Интересное наблюдение. Мне это в голову не приходило.

Насколько же я здесь расслабилась, отключила своё «больное воображение»! Мысль о слежке ни разу не пришла в голову. Да и по возрасту я, честно говоря, считала себя уже «снятой с учёта». На неожиданное саморазоблачение Митко внешне я не отреагировала. Зачем? Мы молча дошли до места встречи с Нелей. Прощаясь с нами у эскалатора метро, он сказал, что возвращается в Болгарию – и больше мы не увидимся. Мне он явно демонстрировал «дружелюбие» и мелькнувшее уже однажды усталое сочувствие. По-видимому, старая методика сосуществования надзирающего и поднадзорной отживала своё. Требовались «новые формы». И они, несомненно, были задействованы и давали высокотехнологичные результаты.

Я не решилась сказать Неле, что Митко прекрасно говорит по-русски, что он был ко мне – или к нам обеим – «приставлен»: это значило бы напомнить ей то, от чего она уехала в эмиграцию. Поэтому про «болгарина» я рассказала ей только при следующей встрече.

В двухнедельных впечатлениях от Испании было в избытке «и ситца и парчи». Мне оставалось встретиться с ленинградцами, которым было адресовано опущенное Митко письмо.

Отъезд режиссёра Бориса Ротенштейна из Ленинграда в Испанию был вызван разного рода притеснениями. Для постановок он, с точки зрения начальства, не всегда брал рекомендованную драматургию, а если «рекомендованную», то «не так» её ставил. Дружба с правозащитниками, конфликты с чиновниками. Смирным он не был и не обещал стать. Попал в творческую блокаду, подвергся обструкции – и уехал. В Барселоне ему