Ангел - Сергей Демченко

…- Всем, кто слышит! Говорит "Полярная сова". У аппарата сержант Дик Брэндон. База на полной стратегической консервации. Повторяю: База на полной стратегической консервации… — Поставив сделанную запись на автоматический повторитель, Дик зажёг спичку и поднёс её к большому вороху нарванной им бумаги, возлежащему на крышке стола в большой стальной кастрюле. На самом верху рукотворной мини-горки лежала широкая пластина с рядами кнопок, на которых были отпечатаны цифры и буквы алфавита. Ещё десять минут и уйму сил потратил сержант, чтобы открутить и вынуть из державшей его стенной ячейки блок контроля дверей. Теперь никто не сможет открыть убежища ни через год, ни даже через двадцать. Никогда. До этого он вызванным коротким замыканием спалил питающие ракеты электронные «мозги» пульта. Теперь ни от оружия, ни от убежища проку никакого пришельцам не было. Ракеты можно было пилить, бросать с высоты, рубить на них дрова… Без переработки они не могли дать необходимой для взрыва критической массы и детонации. Попасть сюда естественным путём невозможно. Значит, придётся взрывать могучие двери. А для этого случая и приготовил Дик неплохой сюрприз. Любая попытка грубого проникновения приведёт к тому, что убежище взлетит на воздух вместе со всеми, кто будет в него рваться. Две тонны хранящейся на складе взрывчатки и укреплённый на двери чувствительный механический активатор. Что поделать, — такова их солдатская служба. Дик улыбнулся своим мыслям. Впервые за много лет он чувствовал себя настоящим солдатом…

В динамике внутренней связи, через которые был подключён плейер, Дику пела о неразделённой, несбывшейся любви давно покойная Барбара Стрейзанд. Он сидел перед столом, на котором горела старая и пузатая рождественская свеча, неожиданно выкопанная им во всяком немыслимом хламе, имевшемся на складе. Нет, до Рождества ещё почти месяц, но ведь он его уже и не увидит, верно? А потому свеча, покрытая объёмным тиснением, изображавшим крохотную лесную елку, наряженную прямо под игрушечным снегом, негромко потрескивала и горела, а он держал в руках рюмку отменного коньяка. Хоре он более ни к чему, а потому Дик рискнул предположить, что ничего страшного не произойдёт, если сто пятьдесят граммов драгоценной влаги скрасят его последнее одиночество. До этого он неторопливо и аккуратно влил в коньяк пятьдесят граммов сильных сердечных капель и бросил половину таблетки клофелина. Он понимал, что если выпьет всё это, через несколько минут коньяк расширит сосуды, освобождая дорогу жизненно важной жидкости. Его вначале благодарное сердце под воздействием капель ускорится до предела, накачает в мозг, нагонит в артерии и каждый капилляр немыслимое количество крови…

И, не в силах более справляться с нагрузками, начнёт устало притормаживать, давать прерывистые сбои… Выросшее было давление сперва придёт в норму, упадёт до принятых стандартов, на некоторое время там зависнет, а потом покатится по почти отвесной кривой вниз, пока не достигнет пиковой точки, за которой сердце, не чувствующее собственной силы, недоумённо трепыхнётся и остановится. До этого он начнёт буквально засыпать от слабости… Засыпать, чтобы больше никогда не проснуться. Ну и что, говорил сам себе Дик, разглядывая полученную мутноватую жидкость на тусклое свечение дежурной лампы. Мне больше некуда торопиться, но и ни к чему особенно с этим тянуть…

Он не спеша прочёл молитву о матери с отцом, загасил оплывшую свечу. Затем спокойно поднёс к губам посуду с напитком…

…Бархатные голоса давно исчезнувших певцов всё ещё старательно страдали о любви и прелестях жизни, и их песни словно завораживали и без того печальную тишину… Наконец затих последний аккорд, и плеер послушно выключился. Вместо него установившийся покой комнаты через минуту взбудоражил чей-то торопливый и тревожный голос:

— "Полярная Сова", говорит «Буран»! Скажите, что сейчас происходит? У нас давно нет связи с командованием! "Полярная Сова"! Ответьте! Нам было обещано выслать спасательную группу, но её всё нет! Как нам поступить? Если у вас какие-либо инструкции на этот счёт сверху? "Полярная Сова"… Вы первые, кого мы слышим на этих частотах! Что у вас случилось? Кто такие «спящие»? Почему нам не следует открывать дверей?! Не слышу вас, «Сова»! В эфире только ваш автоматический позывной!… "Полярная Сова", ответьте…

Всего этого уже не мог услышать почти седой молодой парень в полной парадной форме, сидевший на стуле и устало свесивший на грудь голову. На его ссохшихся губах, с угла которых на белую ткань натекла тонкая бордовая полоска, застыла умиротворённая улыбка…

…Карминово-красная, словно бурно, толчками исторгаемая израненным телом венозная кровь, трава. Стыдливо присыпанная редким колючим снегом. Каменный низкий и широкий «помост» — оплывший, замшелый и угрюмый… Больше похожий в свете последних тёмно-оранжевых лучей закатного солнца на жертвенник, залитый мучительными смертями невинных, чем на естественное природное образование. И насупленное низкое небо, хмуро и с угрозою взирающее на непрошенных гостей, что дерзнули нарушить доверительно приоткрывающий, шепчущий Вечности свои страшные тайны, покой Минувшего…

Место, завещанное им однажды Пра…

Кафых обводил огромное, пугающее размерами и мрачностью силуэтов урочище выпученными глазами. Здесь всё, абсолютно всё было не так, как в «нормальной» тайге. Поваленные и давным-давно окостеневшие остовы деревьев, словно отпрыгнувшие из последних сил от центра огромной поляны в стороны, упавшие в агонии… и не смогшие более подняться. И лишь несколько одиноких исполинов, что чудом перенесли здесь когда-то гнев рождения Пра, остались стоять, будто бросая неосторожный вызов безбрежности величия сильного…

Злобно-колючие, низкие и неприветливые неведомые кустарники, будто уместные быть лишь на помпезном празднике потусторонних сил гости, туго переплели свои жилистые нити. Как если б старались этим прикрыть безобразные опухоли и нарывы давно и без надежды на исцеление больной земли, старательно жались к зольной почве. Не давая людям пробиться к конечной точке своего пути, — к углублению в жирном теле каменного образования, который знающий человек назвал бы достаточно чуждым этим местам лавовым сгустком. Там, словно разверстый зев вечно голодной, ненасытной Пустоты, чернел округлый провал, по форме и ширине идеально подходивший для несомого Кафыхом «яйца». Откуда-то тот знал, что именно в это углубление и стоило опустить Хранилище Духа…

Чувство щемящего одиночества и беспричинного страха, замешанного к тому же на древнем суеверном ужасе, охватило людей. Болезненные уколы чего-то чужеродного, болезнетворного, к чему так тонки аборигены и так непонятно были нечувствительны белые чужаки, ежесекундно давали о себе знать. Тошнота, внезапная слабость в ставшими вдруг безвольными мышцах, отчаянное головокружение, ещё на самых дальних подступах к урочищу охватившие привычных к большим нагрузкам охотников, — всё это не шло ни в какое сравнение с острыми уколами в области сердца и настырно бухающим в висках кровяным молотом. Послало последний извиняющийся привет и упало за горизонт дневное светило. Момент торопящихся спрятаться сумерек сменился затяжным пиршеством тяжёлой и тревожной ночи…

С трудом переводя дыхание и беспрестанно озираясь, словно по пятам за ними шествовало терпеливое кровожадное чудище, время от времени вожделённо нюхавшее их свежие следы, Кафых и его сыновья торопливо вышли почти к центру поляны. И остановились в нерешительности. Казалось, отвага покинула их, и всё, что они желали более всего, это скорее, как можно скорее убраться из столь страшного места. Но едва только возникла эта несмелая пауза, что-то настойчивое и властное подняло голову, будто оторвавшись от собственных дремучих мыслей, и повелительно выдохнуло ледяным ветром в сторону группки людей, замерших в какой-то паре сотен шагов от цели. И все они, не сговариваясь, разом, — потея и нервно дрожа, — вновь быстрым шагом двинулись вперёд, не осмеливаясь более задерживаться. Страшась даже ослушаться этого, молчаливого и кошмарного в своей неотвратимости, приказа. Чуть не бегом преодолели охотники расстояние, отделявшие их от бугристой плоскости камня, освещаемого скудною луною, урывками пробивающейся сквозь рваный облачный плед. И замерли в десяти шагах от него, не смея двинуться дальше. Лишь глава рода продолжал шагать почти наугад, пока его ноги не упёрлись в край основания. Смотреть на Кафыха без жалости в этот момент было невозможно. Грязный холодный пот, обильно стекающий из-под куньего капюшона, разрисовывал его бледное лицо в замысловатую полоску. Искажённое гримасой откровенного страха, который глава рода и не думал скрывать от своих детей, оно нервно подёргивалось. Выпученные глаза дико озирались вокруг, кося, как у выискивающего засаду зайца. Еле заставив себя взойти на подгибающихся ногах на неровности каменной площадки, Кафых преклонил колени, а точнее попросту упал на них, не в силах удержаться на подгибающихся ногах. И с максимальной осторожностью и торжественностью, что только мог он себе позволить в таком состоянии, погрузил свою ношу в нащупанное впотьмах отверстие…