Не уймусь, не свихнусь, не оглохну - Николай Чиндяйкин

3 мая 1993 г., Рим

День рождения А. А. Тяжелейший день. Кризис. Не может собраться. Наедине пытался найти какие-то слова, что-то сказать… но все очень сложно. Временами мне начинает казаться, что это болезнь, в самом тривиальном клиническом смысле… Ход мыслей записать просто невозможно, только на магнитофон. Потом останавливается и произносит совершенно трезво… но… все это — ерунда. «Всему причина — моя психическая болезнь». И опять — о невозможности работать… жить… и т. д. Часто повторяет о самоубийстве, вчера, например, просто сказал: я выброшусь из окна, у меня этаж высокий… Дальше: все бросили, все предали… меня окружают хамы… я сам из хамов, вышел из хамов и туда же вернусь… Много цветов. Итальянцы принесли кучу сладостей, шампанского две бутылки и колы… Что-то пытались петь, как-то поздравлять. Стоял мрачный… насилу выдавил «спасибо». Веселья не получилось. Потом полтора часа на террасе я уговаривал его пойти на репетицию… Невозможный диалог.

В конце концов пришел к нам, молча долго сидел… начал по слову выдавливать по поводу нашего вчерашнего ночного показа (показ, по-моему, был замечательный). Актеры по-своему чувствуют, что ситуация непростая… Спокойны, но напружинены… Мне все они нравятся сейчас, как люди, как актеры… как компания.

Потихоньку, кажется, раскручивается, говорит о вчерашних монологах.

«Тон вчерашней репетиции был очень неплохой, им нужно пользоваться… в дальнейшем.

Если бы спросили, а зачем вы это играете, что доставляет вам удовольствие? — вы бы ответили, мне доставляет удовольствие сочинять игру! Вот какой это текст. То есть искусство для искусства — с одной стороны, но и — красота самой жизни — с другой! Пафос в этом! В невозможности ее исследования, расчленения и т. д. Для этой пьесы — в игре должна быть надежда, чтобы можно было сказать: это и есть жизнь!

В конце концов… вы бы сказали, я сочиняю для того, чтобы спровоцировать силу жить, я верю, что если правильно буду играть — спровоцирую саму жизнь».

4 мая 1993 г., Рим

В 12-м часу закончилась открытая репетиция (10-я по счету), и после короткого перерыва началась наша репетиция (то есть русской группы), итальянцы ушли домой спать.

А у нас показ. Васильев сидит и смотрит молчаливо. Показывают 8 работ. Очень скучно и долго. Я бы никогда не смог все это высидеть и досмотреть, у него какая-то специальная способность смотреть скучные, бесконечные и беспомощные работы.

За эти дни делал записи в другой тетради, к сожалению. Старался что-то зафиксировать из этих безумных, идиотских дней. Эта римская история — невероятная история, хотя, конечно, она никак не кончится, то есть кончится, по обыкновению, хило и благополучно.

Только вот к своему преклонному возрасту стал определенно видеть, как нелогична, абсурдна, безнаказанна эта петрушка под названием жизнь.

Я устал. Чисто физически устал. А труппа (или группа, не знаю, как сказать) просто бездыханна. Вялые молчаливые тени, совершенно анемичные и безразличные.

Расписание составлено совершенно безграмотно, дико. Просто как будто вредители составляли, чтобы все провалить. Собственно расписания, в строгом смысле слова, никакого и нет. Просто жизнь по армейскому принципу: мне неважно, чтобы ты работал, важно, чтобы мучился…

Важно, чтобы актеры с утра до ночи находились в театре, не имели возможности отдохнуть и поесть и вообще, чтобы не было радости на лицах. Особенно раздражает радость и какие бы то ни было жизненные проявления… и т. д. Впрочем, ну что писать про это… Пусто.

За 24 дня работы не сделано ничего! Фантастика! Васильев очень гордится итальянцами, их достижениями в свободной импровизации. У меня нет такого определенного взгляда. Мне кажется, 3–4 симпатичных лица. Несколько способных молодых людей. О профессии говорить пока просто не приходится. Все довольно мило… но для режиссера с мировым именем хиловато, прямо скажем. Но, действительно, итальянцы ходят, разговаривают, органично существуют, иногда с юмором, в какой-то стилистике (несколько месяцев труда все-таки).

А с русской труппой просто завал. Сам он ничего не делает, не хочет. Иногда приходит, высказывает свое отвращение и уходит. В лучшем случае поговорит о сцене какой-нибудь.

24 мая 1993 г., Рим. Точнее, уже 25-е, потому что третий час ночи/

Вчера сыграли 24-е представление… Сколько спектаклей? Сколько репетиций? Развести трудно. Считается, что 27-го, 28-го, 1-го, 2-го и 3-го были спектакли и еще осталось 4-го, 5-го и 6-го, то есть три. Я не записывал подробно эти дни… даже программы не зафиксировал. Не знаю, насколько это необходимо. Были такие программы: «1-я — 6-я картины», «8-я сцена» в четырех составах, 7-я сцена (дубль) плюс 1-я сцена 2-го акта плюс часть экспромта.

В общем, все довольно неплохо. Некоторые из этих представлений были поживее, и публика весьма контактно существовала… Хороший прием в конце (хотя это и мелочь). Иногда провисало… Останавливалось все. В таких случаях Васильев «прикрывает» действие, вводит музыку, пение, пантомиму и т. д.

Но все это в конце концов не так важно. Все это пройдет и очень скоро закончится, так или иначе. А вот все, что касается нашей жизни… взаимоотношений, работы… все, что касается отношений Васильева и труппы (русской), вот это — катастрофа.

Невозможно, просто невозможно физически записать бесконечные его монологи… Говорит он бесконечно, бесконечно… по сути, только это и происходит все эти дни. И по вечерам, вернее по ночам, когда мы возвращаемся в гостиницу, эти монологи продолжаются, в такой же горячке, истерике. Так что иногда я вижу сумасшедшую картину… По ночному Риму движутся две уставшие фигуры, с сумками на плечах, и одна из них орет и трясется, размахивая руками, почти со слезами на глазах, на непонятном языке… Обалдевшие карабинеры сбавляют скорость, проезжая мимо, и долго смотрят на эту странную сцену… Не могу описать также и бессмысленность, абсурд каждодневного расписания… Т. е. никакого расписания просто нет! Нет вовсе! Трудно это представить. Главное, чтобы все торчали в театре — с утра до ночи… с 10.30… до 2-х, 3-х или 4-х ночи… Его жутко раздражает даже то, что нужно отпускать людей на обед… и он говорит об этом! Но уж ничего не может поделать с этим, ничего… (Замечу в скобках, что сам ест регулярно и капризно, как бы ненавидя этот процесс; но тем не менее Фая вовремя приносит ему обед, ужин и почти все время чай с печеньем, фрукты.)

Позавчера, когда репетировали ночью экспромт… опять же условно: «репетировали»: 90 % времени, конечно же, ушло на размазывание собственных студентов, дикое, безграничное размазывание, уничтожение… При этом все время повторяется: «Это все я устроил… вы думаете, это я вам..» и т. д. и т. д. Границ мерзостям, допустимости выражений, ну, не знаю, как сказать — просто не существует… Глупо об этом говорить, когда выискивается самое гнусное, самое невозможное… чтобы бросить в человека; мне иногда кажется, да не кажется, это так и есть, что часто он с трудом сдерживается, чтобы не ударить… Так вот, вчера ночью он просто не удержался и сказал (прохрипел) студентке своей: «Откуда в тебе столько г…?» При этом рядом стоят другие студенты — Игорь, Галя… Ну что тут еще говорить… Что?