Царь муравьев - Андрей Плеханов

– Так он что, необычный человек был, этот Варенцов? – спрашиваю.

– Можно сказать и так. Извините, у меня нет возможности обсуждать этот вопрос. Давайте подпишемся о неразглашении и закончим.

– Так точно, – говорю я, с трудом удерживаясь от того, чтобы ёрнически встать навытяжку и отдать честь.

Глава 3

Со времени смерти Варенцова прошел месяц. Про суровый наказ В.В. Валяева я забыл моментально – какое мне было до этого дело? Сам я запахов не чувствовал, не приказывать же санитаркам обнюхивать каждого поступившего больного на предмет аромата васильков? Если бы господа из УВД потрудились объяснить, что произошло на самом деле, я, может быть, и заинтересовался бы. А так – нет. Я не слишком любопытен, годы работы с уголовными элементами отучили меня совать нос не в свое дело.

Время шло, день перетекал в ночь, ночь в день. Днями я отсыпался, ночами работал, и не могу сказать, что был недоволен. Метроном моей жизни ритмично отщелкивал дни и недели. Я, относительно свободный человек (никто из нас не может быть свободным полностью, к сожалению), проводил время так, как хотел, и ни на что не жаловался. Мне не хватало любви, хотя секс присутствовал регулярно. Снять подходящую девчонку на ночь не так трудно, можно сделать это почти бесплатно. То есть ты не платишь ей, она отдается тебе за интерес, за улыбку, за душевное тепло, за хорошо проведенное время, за умение говорить и прочие умения, которыми ты обладаешь, но покормить и напоить девушку в любом случае придется за свой счет. А любовь – нечто выше простого секса, и вот именно любви не было, хотя я старался влюбиться, мечтал об этом. Меня хотели многие – в качестве мужа. Я не хотел никого – в качестве жены. Никого из тех, кто встречался мне тогда. Я сильно ожегся на Любке, был весь в ожогах и не хотел ошибиться еще раз.

Я сентиментален. Я хотел истинного чувства, обоюдного и глубокого, и неизменно натыкался на противоречие, которое сам вырастил, выстроил своими руками, словно стену из прочно сцементированных кирпичей. К своим годам я стал слишком искусен в обольщении, научился улыбаться и говорить нужные слова, был физически развит, душевно опытен и не слишком уродлив. Глупые девушки клевали на меня как золотые рыбки, давались мне легко. Большинство моих глупых девушек были красивы, но мне не хотелось таких – глупых. Во всяком случае, не хотелось надолго, больше, чем на несколько ночей. Я хотел чего-то другого, носил в душе некий абстрактный идеал, но никто не соответствовал ему. Мой идеал был противоречив – обладал инфантильной внешностью подростка и умом зрелой женщины. Такое встречается крайне редко, только разве в любовных книжках. В книжках можно придумать и написать все, что угодно, и если у автора есть талант, то он заставит читателя поверить в свою сказку.

Как бывает с холостыми людьми моего возраста, я стал слишком разборчив. Дрянное качество. Во всяком случае, оно не приносило мне радости, только проблемы.

Однажды я увидел девушку, которая произвела на меня глубокое впечатление, если не сказать больше: запала в душу. Она была чем-то похожа на Любку, но, не поверите, еще лучше. На мгновение показалось, что это воплощение моего идеала. Всего на несколько мгновений, потому что кадр сменился и она пропала.

Я увидел ее по телевизору.

Я так и не понял, кем она была. Всего лишь лицо, мелькнувшее в деловой хронике нашего города. Меня словно током ударило, я оцепенел, слегка оглох и чуток ослеп, а она стояла и что-то говорила корреспонденту там, в хорошо отделанном офисе, при свете софитов, и я не помню, что говорила. Я только вдруг понял, что она – та, которую я ищу. Похожа на Любку, но лучше. Правильнее. Правильнее для меня.

Я запомнил ее прелестное полудетское личико, отложил его в памяти, словно сфотографировал. И, конечно, горько пожалел, что никогда не увижу эту девушку живьем.

Ждать пришлось недолго, я увидел ее всего лишь через два дня. Не сказать, что совсем живьем, скорее полумертвой. На очередном дежурстве прикатила скорая, и на носилках вперед ногами вынесли мой идеал, истекающий кровью.

Это была она, я сразу узнал ее. Те, кто избил девушку, каким-то образом почти не задели лицо, только пара царапин на лбу, хотя все остальное пострадало основательно. Девчонка умирала, дышала слабо, ее пульс едва прощупывался.

Что бы вы сделали на моем месте? Раскисли бы, предались соплям и чувствам? Лично я встрепенулся, зажал нервы в кулак, мобилизовался и начал работать так, как, кажется, не работал никогда в своей жизни. Мне нужно было ее спасти.

Опять всякие подробности, просто история болезни. А куда деваться? Если ты врач, то вся твоя жизнь – истории болезни людей, проходящих, проползающих и проносимых пред тобой. Толстые и тонкие папки, бесчисленные желтые разлинованные странички, разрисованные непонятными непосвященному взгляду синими буквами. Коряво подклеенные листы, облитые жидкостями разных цветов, обслюнявленные уставшими пальцами, обсмотренные устало моргающими глазами. Истории болезней, истории мук и страданий, хождения по кабинетам и неуверенности, и не так уж часто – истории выздоровления. Такова судьба. Врачей принято считать циниками, но никто не осознает, что внешний цинизм – лишь защита, необходимая оболочка, позволяющая выжить самому врачу.

Врачу тоже хочется выжить, и это не так просто.

Хотя встречается в медицинской жизни и забавное. Вот к примеру, на титульном листе любой истории болезни, в самой середине обложки, написано жирным шрифтом: «Доставлен в состоянии опьянения: 1 – алкогольного, 2 – наркотического». Так вот категорично. Это строки – первое, что бросается в глаза, даже если вы берете историю мэра или замгубернатора, или еще какого-нибудь известного человека. И сразу думаешь: в каком же именно состоянии он был доставлен? Что не так уж далеко от истины – я имею в виду алкоголизм, конечно. Наркомания среди политиков не встречается.

А еще помню начало анамнеза одной больной, доставленной нам из района: «Больную запырял бык». Супер! Больная, кстати, была такой комплекции, что сама могла запырять не то что быка, но даже носорога. Мы зашили ее и выписали через неделю.

Но, смею заметить, в тот час мне было вовсе не до шуток. Хотелось побыстрее узнать, что с девочкой, и можно ли ее спасти. Девушку отвезли в палату, раздели. Я с облегчением вздохнул, увидев, что проникающих ранений и открытых переломов нет (почему-то сразу вспомнил того парня, Варенцова). Вероятно, самой тяжелой травмой был удар по голове, из-за которого она потеряла сознание. И еще закрытый перелом левого предплечья, и здоровенный синяк на грудной клетке, и множественные ушибы. И кровью она, оказывается, не так уж истекала – рана в плече была глубокой, но из-за таких ран не умирают.