Однажды ты узнаешь - Наталья Васильевна Соловьёва
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Последний урок как назло задержали – учили делать перевязки. В те годы военщины было много: тренировались надевать противогаз – сдавали норматив. Изучали оружие, отравляющие вещества. До сих пор помню их названия: газообразных – хлор, хлорпикрин, фосген, дифосген и жидких – иприт, люизит. Как раз шел фильм «Если завтра война…», там немцы применили отравляющие газы, а наш герой погиб, не успев надеть противогаз. После заключения с немцами пакта о ненападении фильм тут же сняли с показа – мне это почему-то запомнилось.
Еще выполняли нормативы ГТО – «Готов к труду и обороне». Попробуй не выполни… Накануне, до сильных морозов, сдавали нормы по лыжам. Норма – 22 минуты, а я прошла за 20. Срезала углы в трех местах, но никто не заметил. Тогда мы не задумывались, нужно – не нужно. Делали – и все. Время было такое. У нас была сандружина – учились переносить «раненых», оказывать первую помощь, собирать санитарную сумку. В начале войны с этими знаниями многие пошли санитарками на фронт.
Мне эта военщина казалась невыносимо скучной. Помню, как крутила в руках размотанный несвежий бинт и вспоминала вчерашний поход в консерваторию, бедного Рахлина. Эту неприятную встречу с папиным начальником и его холеной женой. Начальники в моем представлении были с залысинами, с посеребренными висками, в строгих, часто старомодных костюмах. Только такие приходили к нам в дом. А Гумеров что ж? Молодой франт с женой-дылдой. Почему папа так боялся его? Или мне показалось?
В тот день нас учили делать перевязку головы – такую шапочку из бинтов. А я думала: теперь уж папа разрешит – стану журналисткой, так на что мне эта шапочка? Кровь, гной, бинты… Сказали бы мне тогда, что стану акушеркой, – ни за что бы не поверила.
Наконец зазвенел звонок, и мы подхватились на Чистые пруды. Добежали – а каток оказался закрыт из-за мороза. Что за невезение?
Ну что же – отправились к Тате Малышевой. Жила она на Чаплыгина, в роскошной квартире на третьем этаже. И была у Таты мачеха, почти ровесница, и под стать квартире, такая же роскошная. Высокая, светлые волосы, уложенные замысловатой волной, наманикюренные длинные пальцы, держащие мундштук. Марья Николавна, а попросту Мура, хорошо к нам относилась, угощала папиросами, одежду давала примерять – это и было тогда наше любимое развлечение. А одевалась Мура, на минуточку, в Московском Доме моделей у самой Надежды Макаровой – была до замужества ее любимой манекенщицей. Академик, старше на тридцать лет, оказался тем еще ревнивцем: не выпускал жену из дома, так что висели эти тряпки по большому счету в шкафу. Одинокую, скучающую Муру, я думаю, забавляло покровительствовать нам, учить нас, девчонок.
Она показывала нам, неофитам в женском деле, как правильно ходить, садиться, чтобы мужчины обращали внимание. Чтобы это не выглядело ни вульгарным, ни слишком кокетливым, но оставалось при этом женственным. Учила, как красиво краситься – в нашем распоряжении была вся ее косметика – помады, пудры «ТэЖэ». Особенно запомнилась мне тогда помада «Красный мак» в серебряном тюбике. Мура очень следила за собой в отличие от моей матери.
Напились мы с Кирой чаю с морозу, Мура плеснула нам капельку вина «Абрикони». Мы развалились на диване и принялись курить. Нам тогда казалось страшно важным научиться курить женственно. Я сидела закинув ногу на ногу и старалась держать папиросу манерно, как в кино, дугой выгибая пальцы. Кира сосредоточенно выдыхала дым, пытаясь выпустить колечко. Мура хохотала над нашими с Кирой потугами, как мы старались не кашлять, как слишком часто нервно стряхивали несуществующий пепел в хрустальную вазу. Тата же полулежала в кресле и задумчиво перебирала пухлыми пальчиками страницы нового журнала мод с фотографиями – мы как раз обсуждали, какая прическа подошла бы к ее круглому лицу. Она не курила с нами, говорила, что не нравится вкус табака. Но мы знали: боялась отца. Хоть и академик, а поколачивал ее – не раз мы с Кирой замечали у Таты синяки. А она каждый раз придумывала нелепые объяснения: поскользнулась в ванной, ударилась о шкаф, упала с кровати. Все было понятно без слов. Думаю, медлительная троечница Тата раздражала папашу-академика. Но что поделать – природа.
Наконец Мура предложила переодеваться. Обычно она вела кого-то из нас в хозяйскую спальню, а остальные, зрители, сидели в гостиной на диване и ждали представления. Первой пошла, а вернее побежала, дрожа от нетерпения, я. Мура щедро распахнула плотно забитый нарядами шкаф с невыветриваемым нафталином первой академической жены – можно было брать все что вздумается.
Я задумалась и вспомнила вчерашнюю фифу в файдешине. Как она себя держала! Такая уверенная в себе! Мне захотелось соорудить что-нибудь этакое: я нахлобучила на голову шляпку с перьями, Мура набросила мне на плечи китайский халат, предложила шелковые чулки, пристегнула их к поясу. Как в настоящем борделе! Я видела летом на даче такие фотографии у мальчишек.
Наконец я оценила себя в зеркале: самую малость распахнутый халат, шелковые чулки, папироса в руке. Почувствовала себя неотразимой. Очень взрослой. Сексуальной. Хотя тогда еще не знала этого слова.
И вот я вышла, вихляя бедрами, – а в коридоре стоит папин начальник, усмехается. И тут на меня нашло: не подала виду, что смутилась, а наоборот, азарт взял. Как будто я – не я. А роль такая. И я актриса в театре. По меньшей мере Любовь Орлова. Подумаешь – начальник. Покажу тебе Рахлина! Остановилась, улыбнулась ему и говорю как ни в чем не бывало:
– А, Алексей Петрович! Здравствуйте! Как поживаете?
Он нисколько не смутился, стал подыгрывать мне:
– Чайку не нальете, Нинон?
Что тут началось! Насилу его Мура вытолкала. А потом напустилась на меня:
– Ты что? Он же муж Надьки Гумеровой – живут в нашем доме, у ней папаша зам. наркома! Что он про тебя подумает?
– Да ничего не подумает – тоже мне, – начала оправдываться я.
– А вдруг Надьке расскажет? Ну дела!
Тата от удивления раскрыла рот:
– Неужели ж расскажет?
Мура уже успокоилась, села в кресло и закурила:
– Жалко ее… Надька ведь бездетная. Он ее по молодости заставлял аборты делать, чтобы фигуру не испортила. Зато теперь платья на ней сидят – первый сорт.
– Вот гад, – злобно цыкнула Кира и нервно забарабанила пальцами по подлокотнику – была у нее такая привычка.
– Откуда он появился вообще? Как черт из табакерки, – перебила
