Однажды ты узнаешь - Наталья Васильевна Соловьёва

– Тоже мне – без дела! Ну тогда я тебя побалую. Ты смотри, какая Москва красавица.

– Куда же мы едем?

– Да просто. Я тебе одно место покажу.

Мы несколько раз свернули. Я выглянула в окно и увидела Кремль, потом перед глазами пронеслась большая стройка – из земли вырастали большие величественные гиганты на металлических растяжках – строили Дворец Советов.

Мы свернули на Крымский мост, снова ехали по Садовому, а потом я перестала узнавать. Это была совсем другая Москва, незнакомая мне. И вот машина затормозила во дворе, как я потом поняла, где-то возле Сокольнического леса. Мы подошли к черному ходу кирпичного дома.

Алексей Петрович открыл дверь:

– Пойдем. Тут друг у меня живет. Чаю зайдем выпьем. Или кофе, как ты любишь.

– Как-то неудобно, Алексей Петрович, друга вашего тревожить.

– А мы не потревожим – его и дома нет.

– Как нет?

– Да так. Хм… Уехал. Мы ненадолго. Не переживай. Да и время еще раннее, просто стемнело. Зима…

Мне было неловко, я подумала о папе, что он непременно отругает, если пойду. И в то же время откажусь – и что он скажет, Алексей Петрович? Что не нужна такая журналистка? И как же заметка… Как неудобно! Я, обмирая от страха, все-таки пошла за ним. Алексей Петрович – он же папин начальник, он не может сделать ничего плохого.

Мы поднялись на второй этаж, никого не встретив. Алексей Петрович уверенно нащупал выключатель и зажег лампочку на кухне. Квартира была маленькая, с отдельным входом, и, видно по всему, холостяцкая, неприбранная: какая-то тахта в углу, на полу книги.

– Ты присаживайся. Не бойся. Не подумай… хм… ничего такого. Просто хочу поговорить с тобой… в другой обстановке. И не там, в кабинете, где все… хм… давит. И не при твоих подружках. Они другие. Ты знаешь… Я почувствовал… Нет, мне скорее показалось, что ты меня можешь понять. Да, такая драматургия.

Я хотела что-то возразить, но он перебил меня, усадил в кресло:

– Ты не представляешь, как я одинок, Нина. Вся эта жизнь… Можно сяду рядом? Да? Можно возьму тебя за руку? Простое человеческое тепло. Я так хотел почувствовать его. Ты не такая, как твои подруги. Ты – особенная.

Он говорил и говорил, и все его слова отзывались во мне. Я ведь тоже была очень одинокой. И вот этот взрослый человек говорил мне о том, что я сама чувствовала, переживала. Он будто знал, понял меня с первой секунды, он был такой же, как я, – родственная душа.

– Увидел тебя тогда в консерватории, совсем юную. У тебя нежная рука… Так и хочется поцеловать ее. Моя жена была такой же, молодой, красивой. Но вот как-то… Когда это произошло? Все изменилось, понимаешь? И вот я здесь… хм… все суета… И ты такая… От тебя пахнет молодостью…

Он наклонился и поцеловал мои волосы, стал гладить их. Я почувствовала, как колет лоб его легкая щетина, как дурманит его французский одеколон. Его на удивление мягкие, нежные пальцы прикоснулись к моим губам, провели по ним – и вот он уже целовал меня. Я целовала его и думала: интересно, я хорошо целуюсь? Правильно? А вдруг не так? И в этом не было неловкости, ничто во мне не возмутилось – я уже была в его власти.

Потом он стал расстегивать пуговицы моего школьного платья. И я испугалась. Но не того, о чем ты подумала. А того, что у меня некрасивый маленький бюстгальтер. И маленькая грудь. Я так мечтала о кружевном, но мать настояла на этом, мол, рано мне. И вот… Мне стало стыдно, я стала сопротивляться, но он это понял по-своему:

– Я просто хочу поцеловать тебя хм… туда. Просто поцеловать. Твою кожу. Мягкую. Ты пахнешь мылом. Тут ничего плохого нет. Только поцелую…

Вот так все и произошло. Ты думаешь, мы было страшно, стыдно? Нет, я была счастлива. С одной стороны, удивлялась: я наконец понравилась. Моя маленькая грудь, неприметная внешность, оказывается, не были помехой. Другие мысли вились в моей голове: «Вот какая я: соблазнила женатого мужчину! Я теперь женщина! Настоящая женщина! Завидуйте мне все-е-е! И не чета мне его женка в желтом файдешине! Он предпочел меня, меня! Я ль на свете всех милее?» Все во мне пело.

Потом он поцеловал меня и велел помыться, особенно «там». Чтобы от меня, по его словам, не пахло мужчиной. Мне стало не по себе. Что-то смутное стало терзать меня. Я вымылась, оделась и, стараясь не встречаться с Алексеем Петровичем взглядом, вышла из ванной. Потом мы спустились на первый этаж, он так же галантно посадил меня в машину. Всю дорогу я чувствовала у себя на бедре его пальцы. Его голодные, ненасытные пальцы, которым было мало. Они смущали меня, напоминали о том, что только что случилось.

Я поднималась по лестнице и боялась, что родители заметят, что со мной что-то случилось. Что они тогда со мной сделают? Как плохо я знала своих родителей!

Глава 5

Я не догадывалась, какая беда меня ждет. И лучше бы родители узнали сразу, в тот же день. Может, и не было бы таких последствий.

Было поздно, но дома не ужинали, ждали меня. Отец сразу набросился на меня:

– Что ты так долго? Что случилось, Нинон?

Мать сидела вялая, в последнее время часто была такая: все жаловалась, что неможется.

Я соврала:

– Да заговорились просто. Про ударников – зря вы волновались. Ничего про тебя он и не спросил. Успокойся, папка.

И это была правда: я думала, что Гумерова интересовала только я. Моя личность, мои мысли, мое мнение.

Отец пытался еще расспрашивать, но я беспечно разводила руками: мол, добавить нечего. Мать с сомнением рассматривала меня, но ничего не говорила. Наверняка что-то почувствовала, но не сказала.

На следующий день я встала, позавтракала и пошла в школу, виду не подала, что не спала полночи – переживала. И стыдно было, и страшно – что будет дальше? Подумав хорошенько, я засомневалась, что так уж ли «ничего такого не произошло», как уверял Гумеров. Мать со мной о таких вещах не говорила, но все же мораль никто не отменял: ложиться с мужчиной в постель надо после свадьбы. Я уже пожалела о том, что случилось, и стала думать о том, как бы все это забылось, как бы сделать так, чтобы никогда больше не видеть Гумерова? И желание это, надо тебе сказать, сбылось, но не