Убить Бин Ладена - Олег Якубов

В итоге, да и то не без стараний влиятельных родственников, Ахат Маннапович осел директором обычной средней школы. Работающая здесь пожилая женщина-завуч с гордостью носила на лацкане жакета значок отличника народного образования, и беззаветно влюбленная в педагогику, с удовольствие тянула всю работу сама, радуясь, что новый директор, от которого постоянно исходил острый пряный запах мускатного орешка, ни во что не вмешивается.

Ахат Маннапович учеников своей школы не различал, но вот «вундеркинда», поразившего его воображение, запомнил накрепко. Он даже на переменах выходил из своего кабинета, чтобы отыскать на школьном дворе смышленого мальчишку и заговорить с ним, предпочитая арабский язык. Класса с пятого Ахат Манннапович стал приглашать Лучинского домой, обучал его арабской письменности, давал читать книги по истории, привил любовь к русской классике. Он искренне привязался к этому чужому мальчишке, видимо, компенсируя тем самым отсутствие собственных детей. Он, первым, пожалуй, разглядел в своем ученике уникальные способности к языкам, великолепную память, блестящую восприимчивость к любому изучаемому предмету, и старался дать этому мальчишке все, что мог — знания, житейский опыт, мужскую, по сути отцовскую, любовь.

Примерно тогда же появилось у Романа новое увлечение. Увидев в каком-то журнале схему и описание транзисторного приемника, он решил собрать его сам. Весь класс писал контрольную работу по математике, когда в тишине, где лишь перья поскрипывали, во всю мощь грянул разухабисто-молодецкий хор военного ансамбля: «Раскудрявый, клен зеленый, лист резной…» Это, после целого месяца неудач, ожил, наконец, первый Ромкин транзистор, который он умудрился впихнуть в кем-то выброшенную старую мыльницу. Математичка была недавней выпускницей пединститута, детей боялась пуще огня и из всех методов воспитательного воздействия усвоила пока только один. «Лучинский, немедленно выйди из класса и отправляйся к директору», велела она.

К Ромкиным чудачествам одноклассники вскоре привыкли и прозвище ему дали Китаец, когда он однажды на уроке химии с пеной у рта доказывал, что порох изобрели китайцы, а учительница с непонятным упорством его опровергала. Китаец жил в своем, изолированном от внешнего влияния мире. Когда сверстники торопились в спортзал или на стадион, он отправлялся к Ахату Маннаповичу, где часами обсуждал на арабском языке недавно прочитанную книгу. В то время, как его одноклассники шли на танцы или прогуливались по аллее парка с девчонками, Китаец корпел над сборкой какого-нибудь сверхсложного радиоприемника. Силища в нем была недетская — постоянное общение с железками у кузнеца Максуда давали себя знать. А вот на уроках физкультуры он с трудом преодолевал гимнастического «коня», и на беговой дорожке его обгоняли даже девчонки. Однажды ребятам для комплекта не хватило одного игрока и они попросили Китайца выйти на футбольную площадку. Первый же удар по оказавшемуся у его ног мячу завершился вызовом «скорой помощи» и загипсованной голенью.

Девчонкам он поначалу нравился — высокий, стройный, широкие прямо развернутые плечи, смуглая бархатистая кожа, а ресницы такие, что представительницам прекрасного пола только завистливо вздыхать приходилось. Но как только они оказывали ему какие-либо знаки внимания, он недоуменно пожимал плечами. Да один его непонятный взгляд чего стоил. Уставится своими серыми глазищами и смотрит подолгу, не мигая. Ни слова доброго не скажет, ни улыбнется, Так что интерес к дальнейшему общению пропадал также быстро, как и возникал.

А мама Шоня с каждым днем все отчетливее понимала, что внешне сын становится точной копией отца. Рост, фигура, строение ладоней, даже походка и поза во сне — все напоминало Джамала. Вот только сдержанностью и молчаливостью пошел он в нее. Джамал, тот велеречивым был, способным разговорить кого угодно, а уж как комплименты расточал, словно стихи слагал.

Когда Роман учился в десятом классе, Ахат Маннапович все настойчивее стал поговаривать о том, что его любимому ученику нужно поступать на востфак, тот самый факультет, который некогда заканчивал и сам Раззаков. А однажды учитель высказался напрямую: «Ты добьешься того, чего не сумел сделать я, станешь настоящим дипломатом. — И пообещал твердо. — Я помогу тебе подготовиться.

А вот мама Шоня, узнав о выборе сына, почему-то опечалилась.

— Зачем тебе, Роман, этот факультет? — Арабский язык ты и так знаешь. Поступал бы лучше в какой-нибудь технический вуз, вон всем соседям радиоприемники и телевизоры чинишь, руки у тебя золотые, все говорят.

И все же он уступил настояниям директора школы, отнес документы в приемную комиссию университета. Первые три экзамена сдал легко, получив две «пятерки» и одну «четверку», а перед четвертым и вовсе не волновался. Абитуриентам было предоставлено право сдавать на выбор английский или арабский языки. Ромка, конечно же, выбрал арабский.

— После экзамена забежишь домой, порадуешь своих, а потом сразу ко мне, я плов приготовлю, — напутствовал его накануне вечером Ахат Маннапович.

Экзаменатор оказался довольно молодым мужчиной. Он согласно кивал головой, слушая ответы Романа, но с каждой произнесенной им фразой отчего-то хмурился все больше и больше.

— Достаточно, — наконец произнес он и, взяв экзаменационный лист, что-то быстро в нем начертал, сложил вдвое и протянул абитуриенту:

— Вы, юноша, явно переоценили свои возможности, выбрав для сдачи вступительного экзамена арабский язык. Я поставил вам «неудовлетворительно».

— Что вы мне поставили? — недоумевая, переспросил Рома.

— Я поставил вам «два», неужели не ясно? Подготовьтесь, как следует, и на будущий год попробуйте поступать снова, если, конечно, не заберут в армию.

До дома Ахата Маннаповича Роман брел пешком. Он перебирал в памяти каждую произнесенную им арабскую фразу и не понимал, где совершил ошибку. Директор распахнул дверь сразу, видно с нетерпением ждал появления гостя. Понурый вид Романа как губкой стер с его лица улыбку, а из глаз — выражение счастливого нетерпения.

— Что случилось, ты заболел?

— Здоров, — выдавил из себя Ромка. — Мне поставили «двойку».

— За что? Что ты натворил?

— Ничего я не натворил. Ответил на все вопросы, он гонял меня сначала по билету, а потом еще кучу дополнительных вопросов задал. И все равно — «два».

Предательская слеза скатилась на полосатую шелковую пижаму директора. Он обхватил голову руками и начал как-то странно раскачиваться из стороны в сторону. После чего Ахат Маннапович впал в настоящую буйную истерику. Он метался по комнате, извергая ругательства невесть в чей адрес, хватал трубку телефона, порываясь кому-то звонить. Потом умчался на кухню, извлек из холодильника запотевшую бутылку водки, опрокинул доверху наполненный стакан и угомонился.

Дома печальную новость восприняли на удивление спокойно. Мама Сима, конечно, повздыхала, что-то бормоча себе под нос, а мама Шоня ровным голосом посоветовала сыну прилечь и постараться уснуть. Через несколько дней он получил повестку из военкомата.

Результат медкомиссии ошарашил Ромку не меньше, чем двойка по арабскому. Врач заявил, что у призывника Лучинского плоскостопие и от службы в армии он освобождается. Никакого плоскостопия Ромка у себя сроду не замечал и лишь недоуменно крутил в руках пахнущий типографской краской новенький военный билет, в котором появилась единственная чернильная запись: «В мирное время не годен, в военное годен к нестроевой».

— Вот и армии мой сын неугоден, — не сказала, а прошептала мама Шоня, прочитав ту надпись. Потом спрятала военный билет в шкаф, где хранились все семейные документы и потянула сына за руку: «Пойдем, Роман, попьем чаю, да поговорим. Давно пора.

В тот вечер Ромка впервые узнал настоящее имя своего отца, историю любви своей матери. Мама Шоня рассказывала своему повзрослевшему сыну все без утайки — о внезапном и до сих пор непонятном исчезновении Джамала из ее жизни, и о тех мытарствах, которые ей пришлось перенести.

— Меня потом вызывали в КГБ, — вспоминала мать. — Якобы я неправильно написала ту бумагу, в которой обязалась никогда больше не интересоваться судьбой Джамала. Потом предложили мне подписать бумагу о сотрудничестве, когда я отказалась, грозили, велели подумать и сказали, что еще вызовут. Я попросилась поехать в колхоз на сбор хлопка, тогда как раз наших фабричных отправляли. В колхозе у меня чуть не случился выкидыш, положили в больницу на сохранение, так обо мне, видать, и забыли. А может, просто рукой махнули. На что им мать-одиночка с кроватной фабрики.

— Но я знала, что эта история нам еще аукнется, молила только, чтоб не на тебе. И вот… С университетом все ясно. На этот факультет, я узнавала, берут только особо проверенных. Да и в армию тебя не взяли все по той же причине. Уж им-то хорошо известно, кто твой отец. Уехать тебе надо, сын, вот что я скажу, — вдруг решительно заявила она.