Форма жизни - Андрей Ливадный

Она сидела у окна, глядя на город, который сначала медленно расцветал феерией огненных красок ночной жизни, а потом начал постепенно угасать, становясь серым, блеклым, утилитарным.

Она не могла заставить себя спать.

Всё, что было дорого, значимо, внезапно оказалось в прошлом. На фоне обрушившегося горя бледнели проблемы дня вчерашнего, казались надуманными и смехотворными его радости, стали не нужны назначенные встречи и планы на ближайшее будущее.

Уже за полночь ей позвонил Пит.

Они собирались встретиться в ночном клубе, но Мари после известия о смерти отца и посещения морга не могла даже помыслить о том, чтобы идти на какую-то вечеринку.

— Ну ладно, извини… — выслушав её, произнёс он. — Хочешь, я приеду?

— Зачем? — сжимая трубку мобильного коммуникатора похолодевшими пальцами, тихо спросила она.

— Ну, поговорим, посижу с тобой…

— Спасибо, Пит… Не нужно. Я сама… — Она машинально коснулась сенсора отключения и без сил опустилась в кресло, придвинутое к окну.

Он тоже не испытывал боли. Он был чужим человеком.

Мари не понимала, что с нею творится. Питер, которого она ещё вчера считала славным парнем, вдруг вызвал острую неприязнь, и она отчётливо осознавала — это чувство уже не забудется, не пройдёт. Моральные удары следовали один за другим, в ней всё больше надламывался некий внутренний стержень, и в конце концов ближе к утру она не выдержала.

Нужно было как-то пережить это горе, найти новую точку опоры в пошатнувшемся мире.

Блеклая полоска зари зажглась у горизонта, подкрасив розовым серые облака, цепляющиеся за вершины города-мегаполиса. Она оделась и вышла в сонную прохладу загазованного осеннего утра.

Люди уже проснулись и спешили по своим делам.

Город на глазах превращался в шевелящийся муравейник. Мари некоторое время бесцельно брела по улице, но потом увеличивающаяся толпа прохожих начала затирать её. Темп городской жизни не подразумевал бесцельных пеших прогулок в утренние и вечерние часы, когда миллионы людей спешили к транспортным развязкам уровней, чтобы успеть на очередной пневмопоезд.

С трудом выбравшись из стремнины людского потока, Мари, растрёпанная и помятая, прижалась к холодной стене фасада многоэтажного здания.

Она всегда строго относилась к своей внешности. Хорошо выглядеть, следить за собой — означало в её представлении возможность испытывать чувство внутреннего комфорта, быть уверенной и спокойной.

Сейчас её волосы растрепались и спутались. Мари медленно приходила в себя, стоя у стены здания. Несколькими раздражёнными движениями она попыталась привести в божеский вид предмет своей недавней гордости, но спутавшиеся волосы, мокрые от постоянно моросящего дождя, плохо подчинялись движению пальцев…

Внутри неё рос непонятный протест. Она чувствовала: ещё немного такого состояния — и жизнь окончательно потеряет свой смысл… Требовалось немедленно что-то сделать, встряхнуться так, чтобы вытравить из души народившееся в эту ночь равнодушие к самой себе, к окружающему миру, к смыслу жизни…

Заметив тускло сияющую вывеску, Мари пошла в том направлении.

Салон красоты только что открылся, и посетителей ещё не было. Навстречу Мари вышла девушка примерно её лет, помогла снять пальто, пригласила в кабинет. Мари прошла, села в кресло, несколько секунд смотрела на своё отражение в огромном зеркале, а потом произнесла, вздрогнув от глухого звука собственного голоса:

— Я хочу подстричься.

— Как? — с милой улыбкой спросила девушка, протягивая руку к терминалу, память которого содержала каталоги причёсок.

— Не нужно, — остановила её Мари. — Под машинку.

Что это было? Форма внутреннего протеста? Способ встряхнуть свою психику или осознанное действие, смысл которого ускользал от неё в данный момент?

Мари не нашла немедленного ответа на данный вопрос. У неё были прекрасные волосы, которые она растила несколько лет. Теперь их не будет, и на свет появится новая Мари… Может быть…

Через десять минут, выйдя на улицу, она остановила такси.

— К гаражам Восемьсот шестнадцатого квартала, пятый городской уровень, — произнесла Мари, опускаясь на заднее сиденье.

Она собиралась взять свою машину и съездить к маме.

Там, где жизнь и смерть неразличимы, рождаются новые, неизвестные ранее чувства.

Мари ощущала, что её тоскливое безумство затягивается и затягивает её, словно чёрный водоворот, вырывающийся за рамки сознания.

Она остановила машину у бетонных ограждений, выкрашенных в кричащую жёлто-красную «зебру».

Ветер ерошил её коротко остриженные волосы, холодил непривычную к таким прикосновениям кожу головы, и это ощущение было острым, непознанным, как дальнейшая судьба…

Она прошла несколько шагов, оперлась о холодный шероховатый бетонный блок и застыла, глядя в прозрачную осеннюю даль.

Они с отцом приезжали сюда… Поначалу часто, потом реже — ведь время, как известно, лечит душевные раны.

За прерывистой стеной из бетонных параллелепипедов начиналось мёртвое пространство, посреди которого находилась остекленевшая коническая воронка, полная чёрной стоячей воды.

Мари не видела её — эпицентр взрыва заслоняли мёртвые коробки частично обрушившихся домов. Руины городских окраин обрамляли центр города, словно иззубренный венец, обронённый на землю великаном.

Чего я жду? — со страхом и внутренним смятением думала Мари, глядя на руины. Скорбь этого места смешивалась с её свежим личным горем, делая его ещё более невыносимым.

Неужели всё так просто, так окончательно, так жестоко? Зачем же тогда мы живём, мучаемся, ненавидим, к чему-то стремимся, дышим, надеемся, любим?..

Зачем, если настанет миг и всё исчезнет вместе с нашим сознанием?

Мари не понимала, что толкает её именно на такие мысли. Она была измучена суетой города, узостью его стен, ей хотелось покоя, тишины, какого-то простора… И вот она нашла это место — неподалёку от почерневших, закопчённых стен, у символической ограды, призванной отделять живых от мёртвых…

Это несправедливо — с какой-то ребяческой, полудетской обидой думала она, глядя на руины города, где когда-то погибла её мать.

Только повзрослев, она смогла связать воедино два факта: смерть молодой женщины, которую она едва помнила, и кадры страшной видеохроники, запечатлевшие вспышку ослепительного света, возникшую среди скопления высотных домов, и порыв неистовой, всесжигающей силы, дуновение которой вдруг вырвалось из тысяч окон сверкающей крошкой разбитого и испаряющегося уже на лету стекла…