Чуффеттино - Энрико Новелли

Этому-то капитану Манджиавенто и попались на глаза наши друзья, когда они взобрались на палубу.

— Это еще что! — сердито закричал капитан, подбочениваясь и обводя глазами свою команду. — Кто из вас принял на судно этого крохотного пассажира? Говорил я вам, или нет, что больше пассажиров я не беру!?

— Простите, но я не пассажир — проговорил Чуффеттино, подходя к капитану и снимая шляпу.

— Нет? Так кто ж ты такой?

— Я — Чуффеттино.

— А куда же ты отправляешься?

— Это уж я вас должен спросить, куда я отправляюсь?

— Ты спрашиваешь меня?! Какой ты забавный! Похож на анчоус!

— А вы похожи на гиппопотама.

В эту минуту судно сильно качнуло, Чуффеттино упал и покатился прямо под ноги капитана, у которого от приступа неудержимого гомерического хохота едва не лопнуло сердце. Он был такой весельчак, добрейший капитан Манджиавенто.

— Скажи же, откуда ты сюда явился? — спросил он, перестав, наконец, смеяться.

— Я и сам не знаю.

— А что ты делаешь?

— Ничего не делаю.

— Тут очевидно какое-нибудь недоразумение.

— Да и я это тоже думаю…

— Слушай: ты находишься сейчас на корабле, который отправляется на Антильские острова.

— Антильские острова… Простите, а что это очень далеко от Коччапелато?

При этих словах капитан так громко расхохотался, что Чуффеттино даже вздрогнул от неожиданности.

— От Коччапелато!.. От Коччапел… ой, ой!.. да какой же ты шутник!

— Может быть… Только это не ответ на то, о чем я вас спрашиваю.

— Ну, так вот слушай: Антильские острова за многое множество тысяч миль отсюда… понял, глупыш?

— В таком случае я охать не хочу. Мне надо вернуться.

— Вернуться теперь, когда мы уже вышли в открытое море, нельзя!

— А когда же мы туда доедем?

— Не знаю. Через месяц… Через два… Через шесть… Все будет зависеть от ветра.

— Но как же тогда… как же?! папа мой… мама! — И Чуффеттино отчаянно зарыдал.

Я уже говорил вам, что капитан был: очень добрым человеком. Слезы мальчика его растрогали. Он взял его осторожно на руки и приподнял к самой своей бороде, от которой страшно пахло табаком. Чуффеттино чихнул и продолжал плакать.

— Ну, ну… Брусколино… или как тебя там?..

— Чуффеттино.

— Перестань, Чуффеттино, не плачь… объясни мне в чем дело… Я не могу видеть, когда детишки плачут… будь умник… Увидишь, что мы все устроим… Не плачь. — Но Чуффеттино все чихал и все продолжал плакать. — Ты начинаешь, наконец, меня злить! Если ты не перестанешь сейчас плакать и не расскажешь все толком, я не дам тебе сегодня обедать… Слышишь, Брусса… то-бишь Чуффеттино!

Испуганный такой угрозой Чуффеттино рассказал все, что с ним было. Капитан слушал его, скрывая улыбку. Потом он сказал ему:

— Милый мой мальчик, твое прежнее поведение вполне заслужило полученные тобою тяжелые уроки. Скажу тебе вот что: ты останешься с нами на этом корабле, будешь работать, как все здесь работают, поедешь на Антильские острова и после года такой жизни вернешься домой излеченным от всей твоей прежней лени. У тебя будут мозолистые руки, бронзовое от загара лицо, ты выучишься трудиться, полюбишь ученье. Тебя никто не узнает. Отец твой, потеряв негодного бездельника, получит настоящего порядочного человека. И за все это он поблагодарит меня.

Помолчав с минуту, капитан прибавил:

— Ты, наверно, голоден, милый Буратино… то-бишь Чуффеттино. Ты любишь копченые селедки?

Чуффеттино сделал гримасу.

— Да? Но все-таки ты их будешь есть, так как на корабле нет ничего другого. Сейчас ты получишь две селедки, а твоя собака — миску хорошего супу… А вы, ребята, — за дело. Живо!

Таким-то образом, после целого ряда различных перипетий, происшедших по вине его сумасбродной головенки, — нашему другу пришлось проститься на время с своей прекрасной родиной.

Глава четырнадцатая, в которой Чуффеттино превращается вдруг в неутомимого работника

В этот день Чуффеттино получил на обод конченые селедки, которые ему не понравились, а Мелампо — большую порцию вчерашнего супа, который доставил ему огромное удовольствие.

На следующее утро капитан Манджиавенто сказал Чуффеттино тоном, не допускающим возражений.

— Имей в виду, что здесь на корабле хлеб даром не дается. Нужно его заработать.

Наш герой нахмурился.

— Меня это очень удивляет, — сказал он, — до сих пор мне еще никогда не приходилось зарабатывать свое пропитанье.

— Что ж? Разве по-твоему это стыдно — зарабатывать свой хлеб?.. Ну-ка, бери поскорее вон ту метлу и ведро и хорошенько вымой сейчас здесь пол.

— Такую работу я никогда не делал и делать не намерен, — ответил с раздражением Чуффеттино и топнул ногой.

— Что?! Ты это серьезно? — не возвышая голоса, спросил капитан Манджиавенто. — В таком случае предупреждаю тебя, что сегодня за завтраком ты получишь только один сухарь.

И, действительно, в этот день мальчик получил за завтраком вместо рыбы один только сухой и жесткий, как камень, морской сухарь, о который он едва не сломал свои зубы.

К вечеру пол был им вымыт.

На следующее утро капитал опять позвал к себе мальчика.

— Взберись, пожалуйста, вон на ту мачту и поправь узел той веревки, которой прикреплен парус. Надеюсь, сегодня мне не придется повторять своего приказания два раза.

Чуффеттино сделал величественный жест римского Цезаря.

— Чтобы я туда влез?! Ни за что на свете!

Капитан по своему обыкновению только слегка усмехнулся.

— Что тут смешного?! Я говорю только, что туда не полезу, потому что мне нет никакой охоты сломать себе шею.

— А тебе разве никогда не приходилось залезать так же высоко, когда, убегая в часы занятий из школы, ты охотился за грушами и сливами своих соседей?

— Случалось… — смущенно прошептал Чуффеттино.

— Ты тогда ведь не боялся сломать себе шею?

— Да… Но…

— В конце концов, полезешь ты туда, или нет?

— Ни за что! Если вы даже дадите мне за это 100 лир.

Капитан Манджиавенто пожал плечами:

— В таком случае опять получишь сегодня на завтрак сухарь. Пожалуйста, не выходи из себя… Совершенно напрасно. Все очень просто: ты не хочешь работать? Твое дело, голубчик… Очевидно, сухари тебе нравятся… У всякого свой вкус.

И знаете ли, что, в конце концов, получилось? Прошло каких-нибудь пять-шесть дней, и наш Чуффеттино сделался неузнаваем. Каждое утро, как только светало, он мыл палубу, потом помогал матросам в их работах, взлезал на мачты, распутывал узлы, потом помогал матросу-повару, который готовил для капитана обед, мыл посуду и все это делал быстро, без каких бы то ни было жалоб и оханья. За его живость и веселый, добрый нрав его все скоро очень полюбили — и матросы и капитан.

— Он ростом с горошину, — говаривал этот последний, — а заткнет за пояс многих сильных взрослых работников, у которых соображения столько же, сколько у улитки.

На Мелампо спокойная жизнь, которую он вел на корабле, влияла превосходно. Он точно молодел с каждым днем. Появилась сила в лапах, вытертые места на коже снова заросли шерстью. Он производил теперь впечатление собаки среднего возраста. Бедняга так был этому рад, что начинал мечтать уже о несбыточном, и всякий раз, когда ощущал какое-нибудь болезненнее раздражение в деснах, говорил себе: «Может быть, это у меня режутся новые зубы».

Увы! Эхо были мечты, только мечты!

Дни шли за днями. Погода стояла чудная. Ветер дул все время попутный, и старое судно подвиглось вперед со средней скоростью. Море было совершенно спокойно и на темно-синем небе ни облачка. Если бы все так продолжалось, то через какие-нибудь два месяца путешественники наши были бы у цели. Но тут случились события…

Глава пятнадцатая, в которой туман меняет все планы капитана Манджиавенто

Надо вам сказать, что хотя капитан Манджиавенто продолжал быть с Чуффеттино очень строгим и не освобождал его ни от какой работы, но в глубине своей души он очень искренно привязался к мальчику, который с каждым днем нравился ему все больше и больше. Он напоминал ему его собственного сына, который умер ребенком в то время, как капитан Манджиавенто был в одном из своих дальних плаваний, зарабатывая насущный хлеб себе и своей семье. И вот этого-то горячо оплакиваемого сына Чуффеттино напоминал всем — и своим ростом, и лицом, каждым своим движением. Но, чувствуя к нему большую нежность, капитан Манджиавенто продолжал быть с ним по-прежнему очень строгим, порой даже очень резким. Это потому, что он решил, — а когда капитан Манджиавенто что-нибудь решал, то это уже было крепко, — исправить мальчика от всех его главных недостатков, помочь ему сделаться настоящим человеком, таким, каким бы он хотел видеть своего собственного сына. Часто, вспоминая об этом последнем, и, глядя на Чуффеттино, весело сновавшего по палубе и помогавшего матросам, капитан Манджиавенто чувствовал, как по его загорелому лицу текли редкие жгучие слезы.