Отравители из Тиссо - Цветов Владимир Яковлевич

Жители Минамата сражались не в одиночку. Мощное общественное движение в поддержку больных развернулось по всей стране. В него включились демократические партии, профсоюзы, прогрессивные организации интеллигенции и студентов. Движение рассматривало суд в префектуре Кумамото не только как средство добиться справедливости и хотя бы минимально обеспечить жизнь больных, но и способ официально осудить монополистический капитал за хищническое отношение к природе.

28 июня 1970 года в самой просторной аудитории Токийского университета собрались участники движения. Они говорили о том, как, в каких формах оказать действенную помощь борьбе жителей Минамата. На митинге было решено организовать всеяпонский марш в поддержку борьбы жителей Минамата. В белых одеждах и широкополых шляпах, сплетенных из осоки, — так одевались в старину пилигримы — активисты движения отправились из Токио через всю Японию в Минамата. В городах и поселках они устраивали митинги и собрания, на которых рассказывали о борьбе против «Тиссо», о загрязнении среды промышленными корпорациями и о страшных последствиях для людей этого загрязнения, собирали деньги в пользу больных в Минамата.

В тот год в Японии открылась Всемирная выставка «Экспо-70». Устроители избрали для выставки девиз: «Прогресс и гармония человечества». Марш в поддержку жителей Минамата — к нему было приковано всеобщее внимание — опровергал девиз. «Прогресс капиталистической Японии достигнут ценой нарушения гармонии между человеком и природой», — написали на своих лозунгах участники марша. Власти ставили всяческие препоны на их пути, однако запретить марш опасались. В поселке Минамата люди, наделенные способностью стойко переносить жуткую болезнь, выдерживать тяготы существования, лишенного надежды, заплакали, когда «пилигримы солидарности» вошли в поселок. «Беда становится легче и сил прибавляется вдвое, если опираешься на плечо друга», — приветствовал участников марша Эйдзо Ватанабэ. Суд над корпорацией длился уже год — японская Фемида крайне нетороплива при разборе дел, касающихся власть имущих, — и больным очень нужны были новые силы, чтобы довести борьбу с «Тиссо» до конца.

Юристы корпорации посоветовали президенту «Тиссо» Кэнити Симада уговорить больных отказаться от иска и закрыть дело. Из-за суда недобрая слава о «Тиссо» распространялась по стране и грозила повредить бизнесу. Симада избрал способ, дважды опробованный корпорацией: он отправился к истцам домой. И первым на его пути был дом Эйдзо Ватанабэ.

Хождение в Минамата президент начал с посещения храма. Симада помолился за упокой бабушки Ватанабэ. До сих пор наглое лицемерие не подводило Симаду. Президент усвоил, что оно хорошо воздействует на людей, приученных прислуживать. Симада сам в совершенстве постиг науку пресмыкательства перед теми, кто богаче и сильней, и привык видеть вокруг себя раболепие. Раболепным он считал и Эйдзо Ватанабэ. Тот и был таким — до суда. Борьба переродила Ватанабэ. Котенок действительно превратился в льва. И лицемерие президента вызвало у Ватанабэ брезгливость.

Ватанабэ вежливо выслушал многословное соболезнование Симады по поводу кончины бабушки. Поклоном поблагодарил за выражение сочувствия больным членам семьи — их, вместе с Эйдзо, семеро. Ватанабэ ждал, когда президент заговорит о главном, о цели прихода. И президент сказал:

— И вы, господин Ватанабэ, и я — мы оба стремимся к правде. — Симада сполз на пол с дзабутона — подушки, на которой сидят в японских домах, и согнулся в поклоне. Взобравшись обратно на дзабутон и усевшись, подогнув ноги, Симада продолжал: — Публичный суд не поможет нам определить истину. — Симада сделал паузу, чтобы следующие его слова прозвучали весомее. — Давайте обратимся к суду посредников, потому что посредник заботится о правде. Для того и изобретен суд посредников, чтобы могла торжествовать правда, — добавил Симада. — Заберите иск, и мы, сообща с посредником, отыщем истину.

Тишина воцарилась в забитом до отказа людьми доме Ватанабэ. Послушать президента «Тиссо» пришли члены семей, участвовавших в процессе. Чувствовалось, что слова Симады произвели впечатление на рыбаков и крестьян, не искушенных в хитросплетенной риторике. Что скажет Ватанабэ?

— Правда заключается в том, господин президент, что корпорация повинна в наших страданиях и должна ответить за них. Вот бумага. — Ватанабэ, не поднимаясь с колен, взял с полки тетрадь и положил ее перед Симадой. — Напишите, что вы принимаете эту правду. Напишите, что признаете ответственность «Тиссо» за смерть и болезнь жителей Минамата, за загрязнение среды.

— Да! Да! Пусть напишет! Тогда мы поверим ему! — Крик заставил Симаду испуганно втянуть голову в плечи. Он затравленно озирался по сторонам. Провести больных не удалось: кругом разъяренные лица, ненавистью горящие глаза. Дрожащими руками Симада достал авторучку и развернул тетрадь.

— Я могу признать моральную, но не юридическую ответственность корпорации, — хрипло проговорил Симада. Он написал торопясь несколько строк и размашисто расписался.

Ватанабэ протянул записку адвокату корпорации, сидевшему рядом с Симадой. Адвокат скривил губы в презрительной усмешке.

— Эта бумажка никакой юридической силы не имеет, бросил адвокат.

— Вот видите, господин президент. — Ватанабэ старался говорить спокойно. — У нас с вами разная правда.

У товарищей Ватанабэ выдержки оказалось меньше.

— Вон! Прочь отсюда! Убирайтесь! — закричали они. И Симада, надевая на ходу туфли, поспешно бросился из дома.

В июле 1972 года, вскоре после того как пошел четвертый год разбирательству иска, суд устроил выездное заседание. Судья с помощниками отправился за показаниями к больным, которым недуг не позволял приехать в Кумамото. Вне казенной обстановки судебного зала показания истцов воспринимались как скорбная повесть о выпавшей им ужасной доле, как отчаянный призыв к милосердию и справедливости. В тот день трагедия, что обрушилась на Минамата, предстала суду как никогда полно.

…— Моя дочь Томоко родилась 13 июня 1951 года, — рассказала Есико Уэмура. Ее иск тоже рассматривался судом. — Через два дня после родов судорога свела тело девочки. Я обняла ее, думала: согрею и судорога пройдет. Но девочка корчилась все сильнее. Я быстро спеленала ее и побежала к врачу.

Судья явился в дом Уэмура, чтобы допросить саму Томоко. Но единственный звук, который она научилась произносить за 21 год жизни, был: «а-а-а». Да и не услышала бы Томоко вопросов судьи — она родилась глухой. Не мог решить судья, видит ли его Томоко. В широко открытых немигающих глазах отсутствовала мысль.

— Доктор лечил ее от простуды, но девочке не делалось лучше, — продолжала Ёсико Уэмура. — Томоко исполнился год, а она не умела ни сидеть, ни ползать. Врачи по-разному называли ее болезнь и наконец сказали: «минамата».

Томоко лежала у матери на коленях, и невозможно было поверить, что ей 21 год. Рост Томоко не превышал одного метра, весила она 14 килограммов. Рассказывая, мать старалась разжать пальцы Томоко, сжатые в кулачки. Но стоило пальцы выпрямить, как они тут же сжимались. «Это у нее с самого рождения. Я пытаюсь выпрямить пальцы 20 лет», — сказала Ёсико Уэмура, заметив, что судья наблюдает за ее занятием.

— Всегда случалось почему-то так, что судороги начинались у Томоко, когда в доме не оказывалось денег, чтобы вызвать врача. Я бросалась к отцу: «Помогите, отец. Томоко опять плохо. Дайте, пожалуйста, денег». Отец сначала давал, а потом сказал: «Дочка, я ведь не печатаю деньги». Он бедный, как и я.

Есико Уэмура прервала рассказ. Она раздела Томоко, влажным полотенцем обтерла ее и завернула в чистые пеленки. «И так все 20 лет!» — вырвалось у кого-то за спиной судьи. В другое время судья сделал бы строгий выговор за реплику в ходе заседания, но сейчас он даже не повернулся.