Томка и рассвет мертвецов - Роман Грачёв

Я взял мобильник. Аккуратно, стараясь не промахнуться цифрой, набрал нужную комбинацию. С возбуждением поднес трубку к уху. Замер.

«Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Ночью мы оба долго не могли заснуть. Я смотрел в белесый потолок спальни и шлепал губами. Томка лежала рядом. Делала вид, что спит, но периодически переворачивалась с боку на бок. Я прекрасно различаю ее настоящее сонное сопение и имитацию.

— Тебе завтра в садик, голубушка. — Я бросил взгляд на светящийся электронный циферблат будильника. — Точнее, уже сегодня.

Она не спорила.

— Сколько мне еще спать, папочка?

— Шесть часов. Будешь носом клевать до обеда.

— Я знаю.

Я повернулся на правый бок. Томка смотрела на меня, подложив руки под щечку. Выражение личика мне не понравилось.

— Что-то не так, малыш?

В ответ — вздох. Протяжный, от души.

— Томыч, не надо так вздыхать. Лучше сразу скажи, что случилось. Я же не буду тебя ругать. Мы ведь договаривались ничего не скрывать, чтобы могли друг другу помочь.

— Да, я помню.

— Тогда я тебя слушаю.

Она не ответила, но придвинулась поближе ко мне, обняла за шею. Я подбородком почувствовал ее нежное дыхание. Господи, как же я люблю свою Принцессу…

— Ну, солнышко, я жду.

Она стала мне шептать прямо в ухо:

— Пап-чка, а скажи… в общем… они могут приходить ночью?

— Кто? — в тон прошептал я.

— Они… мертвецы.

Я опешил.

— Мертвецы?!

— Да. Не как в кино про «Рассвет мертвецов». Я знаю, там просто артисты намазались кетчупом и валяли дурака, а режиссер их снимал на пленку, чтобы нам было страшно. Я говорю про других мертвецов.

Теперь пришел черед вздыхать мне.

Допрыгался, папаша.

Однажды с Олесей Лыковой мы обсуждали тему детских страхов (по причинам, которые вам уже известны из моих прежних рассказов, я избегал профессиональных детских психологов в семейных центрах). Меня удивляло, что Томка с легкостью просматривала ужастики, от которых детки постарше забиваются под диван. Мне казалось, что в моей дочери заложен какой-то особо прочный стержень, позволявший игнорировать стресс. Но Олеся меня разубедила: «Это возраст. Пока ей четыре, ее внутренний фильтр пропускает все. Вот посмотришь, станет чуть постарше — начнет понимать и анализировать, и увиденное не доставит ей удовольствия».

Время пришло. Не зря ведь она теперь на «Рассвете мертвецов» прячется за косяком, хотя знает фильм наизусть.

— Прости, малыш, я не очень понимаю, каких мертвецов ты имеешь в виду?

Томка придвинулась еще ближе. Она уже касалась губами моего виска.

— Тех, которые по-настоящему умирают. Они потом приходят?

Меня осенила догадка.

— Ты слышала наш разговор с тетей Ниной, к которой мы сегодня ездили в гости?

— Нет.

— Тогда что?

Она промолчала. Но я и сам нашел ответ.

Моя дочь просто знает. Ей не нужно подслушивать. Всякий раз она неуловимым образом чувствует, что происходит вокруг меня. И вокруг нас обоих. Не знаю, радоваться этому или огорчаться.

Я начал говорить осторожно, чуть повысив голос, чтобы не создавать своим шепотом пугающего эффекта.

— Я тебе вот что скажу, доченька. Люди, которые умирают, они уходят. Точнее, умирают их тела, которые приходится закапывать в землю, потому что от них никакого толку. А души остаются. Ты помнишь, я рассказывал тебе, что такое душа?

— Да. Это то, что у нас внутри.

— Точно. То, что нельзя пощупать или увидеть. То, что делает человека таким, какой он есть. Души эти летают по небу и иногда спускаются с небес на землю, чтобы побыть со своими родными и близкими. Мы их не видим и не чувствуем, и они не причиняют никому вреда.

— Совсем никакого?

— Абсолютно.

Она помолчала. Я не видел ее лица, но чувствовал дыхание — ровное и спокойное.

— Пап, а ты тоже умрешь?

Я вздохнул. Поцеловал Томку в щечку, прижал к себе еще сильнее.

— И на эту тему мы тоже говорили. Это случится не скоро. Я умру старым-старым дедушкой, когда ты сама станешь взрослой женщиной с кучей ребятишек. И я не уйду насовсем. Я навсегда останусь с тобой. В твоем сердце. Вот тут. Понятно?

— Да, пап.

Больше она не проронила ни слова. Только ручки обхватили меня упругим кольцом.

Я держал ее в объятиях, пока она не уснула. Лежал и думал: «Дело за малым — выполнить обещание».

Изгой

«Потаскуха была моя бабушка, — думает он, поливая себя из шланга прохладной водой. — Согрешила с водолазом… или с кем там?».

В памяти снова и снова всплывает эта цитата из «Собачьего сердца». Он ощущает себя беспородным псом, которому повезло столкнуться на улице с профессором Преображенским. От Севильи до Гренады в темном сумраке ночей. Подобрали, обогрели, накормили и предоставили возможность принять душ. Жаль только, что не нашли свежего нижнего белья, но это было бы слишком. Он живо представляет себе, как бы смущался и краснел, подбери ему Маша что-нибудь из вещей брата. Нет уж, добрые самаритяне, давайте остановимся на этой стадии благотворительности.

Маша, собственно, и ограничилась только свежим полотенцем. Показала, где шампунь и жидкое мыло. Уходя, чуть дольше задержалась в дверях ванной комнаты, поглядывая на него, словно ждала, что он начнет разоблачаться прямо в ее присутствии. Ему показалось даже, что какие-то чертики маленькие запрыгали в ее карих глазах. Может, у них тут шведская семья? Может, и не брат ей никакой этот самый Макс?

Ладно, эту сову мы обязательно разъясним.

В душ ему стоило забраться до принятия внутрь горячего куриного бульона, а не после. Бурчащее внутри состояние живительной сытости нейтрализует ожидаемый эффект от воды. Впрочем, выбирать не приходится. Предложили — пошел. Как говорил тот же Шариков, «нам на это обращать внимания не надо».

Он не может заставить себя выключить воду. Она льется и льется сплошным потоком прямо на голову и стекает по щекам, плечам и покатому животу. Он поливался бы так целую вечность, ей-богу. Вода смывает не только грязь и пот — она смывает скорбь. И ощущение собственной наготы в чужом доме также действует на него бодряще. А вспомнив, как Маша стояла в дверях и смотрела на него, Изгой ощущает даже легкое возбуждение.

Он опускает взгляд вниз и обнаруживает, что даже суровое похмелье не мешает ему оставаться мужчиной.

Тьфу, дурень, выброси все это из головы!

Он выключает кран, вставляет хромированную ручку со шлангом в держатель. Прислушивается. Пока он мылся, кто-то пришел. Из кухни доносится низкий мужской голос. Вот жалость какая! Ему приятнее было оставаться наедине с Машей. Он давно заметил в себе странную особенность: общаться с женщинами намного проще, чем с мужчинами. Мужики казались ему примитивными и жестокими. И неинтересными.

Со вздохом он вылезает из ванны, укутывается в большое махровое полотенце. С улыбкой представляет, как вышел бы в коридор, обмотав его вокруг бедер, прошел бы в кухню и с удовольствием выпил горячего чая с лимоном и сахаром. А Маша сидела бы по другую сторону стола, подперев ручкой голову, и смотрела на него с нескрываемой нежностью.

Изгой закрывает глаза, делает короткий выдох. В то самое мгновение, когда фантазия рисует идиллическую картину, он остро ощущает свое одиночество. Он забылся, да. Это чужой мир, в котором он лишь транзитный гость. Чужое тепло, чужая женщина, чужое махровое полотенце. Твои здесь только трусы, мятая толстовка и джинсы.

Он вытирается, натягивает белье и одежду. Ощущение свежести моментально улетучивается.

«Вали домой, идиот! Приведи себя в порядок, переоденься, выспись. И подумай, как быть дальше. Да-да, ты все забыл, стоило тебя погладить за ушком».

Нет. Все-таки нет. Все планы полетели. Бабушка была потаскухой, царствие ей небесное, старушке.

Вечер. За окном темно, если не считать огней уличных фонарей и вывесок магазинов. Он сидит на своем прежнем месте в кухне. Третья рюмка виски возвращает его в мир грез и иллюзий. Возвращает веру в то, что проблемы рассосутся сами собой. Так было уже не раз, так случилось и сегодня. А ведь он, грешным делом, хотел сбежать из этого оазиса тепла и человеческого понимания.

В общем, он снова в нирване. За третьей рюмкой идет четвертая. И ведь как-то все само собой случилось, без всякого напряжения.

«Ночные ангелы» при свете дня показались ему такими же странными существами, но несомненно существами миролюбивыми. Явившийся днем из магазина Славка выглядел добродушным парнем, как и обещала Маша. Увидев вышедшего из ванной Изгоя, он только подмигнул ему как связанному общей тайной заговорщику и принялся выкладывать на стол покупки из двух больших пакетов. Действовал сноровисто и по-мужски хозяйственно: расставил банки с консервированием, пакеты с крупой и макаронами, в холодильник закинул молоко и кефир, палку копченой колбасы, здоровенный брусок сыра, затем в шкафчиках над столешницей разместил хозяйственные товары — туалетную бумагу, моющее средство, набор мыла и еще какую-то химическую мелочь. Изгой отметил, что Маша смотрит на него не то чтобы с восхищением… но не без симпатии.