Дама с рубинами (др.перевод) - Евгения Марлитт

Девочкой вдруг овладело чувство непреодолимой тоски по заботливой тете. Она снова закрыла глаза и представила свою спальню дома. Окна выходили на тихий двор, откуда доносилось беспрерывное журчанье воды, которое издавна было колыбельной песней обоих детей. Маргарите казалось, что она лежит в чистой, белой постели и тетя София прикладывает ей к рукам и лицу холодящую мазь, чтобы она уснула. Да, спать… идти домой и лечь спать, вот что надо было сделать! Эта мысль заставила ее вскочить на ноги и, шатаясь, направиться в сад, а затем во двор и в поле! Она не слышала, когда выходила из ворот, что часы снова пробили; тревожный счет часов был уже не нужен больше; она не думала о дальней дороге, предстоящей ей, она видела пред собой только одну цель: большую прохладную спальню, где она может вытянуть свое горевшее в жару тельце; она слышала добрый голос тети Софии, видела руки, которые освободят ее ноги от мокрой тяжести; о том, что будет потом, на другой день, она больше не думала.

Одеревеневшие ножки стали более гибкими от ходьбы, и девочка бежала все быстрее мимо безмолвной деревни; а вот и рощица, — при виде этой темной массы трудно было даже представить себе, что она соткана из тысячи шуршащих листьев и веточек. Девочка мчалась все дальше и только однажды испуганно отскочила в сторону — в чаще мелькнула чья-то белая одежда; ах, да ведь это были березы с их белыми стволами!

Среди волновавшегося поля Маргарита слышала плач Рейнгольда, потому что «неистовая Грета» опрокинула его башню, а Варвара все время бормотала что-то о барышне с красными камнями в волосах и о колеблющейся занавеске в запертой комнате; красные маки, которые девочка видела сегодня в поле, казались ей теперь пылающими факелами, от них на узкой тропинке было так жарко, что можно было задохнуться, но лечь на прохладную землю было нельзя, потому что тетя София все звала: «Вперед, Гретель, иди скорее домой!».

Девочка послушно бежала дальше, хотя задыхалась и у нее подгибались колени, пока, наконец, она добралась до города. В некоторых домах последних улиц, по которым она в изнеможении брела, еще горел огонь, но двери были уже заперты, и повсюду царила такая глубокая тишина, что тихие шаги девочки прямо загрохотали на горбатом мостике через канал. Наконец малютка добралась до ворот пакгауза; одно было плохо: прадедовская ручка в калитке помещалась так высоко, что ребенок не мог до нее дотянуться. После тщетных усилий девочка в изнеможении опустилась на низкую тумбу; ей казалось, что весь свет вертится вокруг нее, а в висках так стучало, что она ничего не слышала; до ее слуха долетало только журчание воды в канале, и исходившая от нее прохлада благотворно подействовала на ее угасавшее сознание. Кто-то шел по улице; чьи-то шаги приближались к пакгаузу, и через несколько минут под ворота вошел какой-то человек. Яркий свет звезды настолько рассеивал ночной мрак, что можно было различить очертания фигуры; этот человек был Ленц, который жил в пакгаузе и которого маленькая Маргарита очень любила. Когда она играла во дворе, он мимоходом часто шутил с нею и в ответ на ее вежливое приветствие всегда ласково гладил ее по голове.

— Впустите и меня, — хрипло пробормотала она, когда он отпер своим ключом ворота и собирался войти в них.

Ленц обернулся.

— Да кто же тут?

— Грета!

— Как, хозяйская дочка? Господи помилуй, деточка, как ты попала сюда?

Маргарита ничего не ответила, стараясь поймать его руку, которую он протянул, чтобы помочь ей встать; но так как это ей никак не удавалось, то он без всяких разговоров взял ее на руки и понес во двор.

VI

Во дворе не было видно ни зги. Ленц ощупью шел вперед со своей ношей и, наконец, с шумом распахнул дверь по левую руку. Сейчас же сверху на крутую лестницу упала узкая полоса света.

— Это — ты, Эрнст? — тревожно раздался сверху женский голос.

— Да, это — я, собственной персоной, цел и невредим, Ганхен! Добрый вечер, голубка!

— Слава тебе, Господи, что ты, наконец, вернулся. Но, мой милый и дорогой муженек, где же ты пропадал?

— Я заблудился! — ответил Ленц, медленно поднимаясь наверх, — этот чертовски прекрасный тюрингенский лес заманивает, как блуждающий огонек; одно место лучше другого! Бежишь все дальше да дальше и не думаешь о возвращении домой: ноги у меня совсем подкашиваются от усталости, но зато мой альбом полон, мамочка!

С этими словами он появился на лестнице; жена, стоявшая на площадке с лампой, испуганно отскочила.

— Ты смотришь, что я несу тебе, Ганхен? Не так ли? Это я нашел внизу под воротами, — произнес он, останавливаясь на верхней ступени.

Его лицо имело полуулыбающееся, полуозабоченное выражение. Он пытался посмотреть при свете на девочку, лежавшую у него на руках, однако она судорожно уцепилась за его шею и крепко прижала к щеке свое личико, почти совсем закрытое спутанными волосами.

Госпожа Ленц поспешно поставила лампу на стол.

— Дай мне девочку, Эрнст, — с тревожной поспешностью произнесла она, протягивая руки к девочке, — ты не должен делать больше ни шага своими бедными, уставшими ногами; Гретхен же должна немедленно вернуться домой; ее ищут уже в течение многих часов. Господи, какой переполох там в доме!.. Все бегают взад и вперед, а старая Варвара так ревет в кухне, что у нас слышно. Поди сюда, милочка, — произнесла она ласковым голосом, — я отнесу тебя домой.

— Нет, нет, — со страхом произнесла девочка, еще крепче цепляясь за Ленца. Если дома все суетились, то, значит, и бабушка была внизу, и, хотя в горящей голове Маргариты стоял полный сумбур, она ясно представляла себе, какой прием ожидает ее со стороны старушки. — Нет, нет, не надо нести домой, — тяжело дыша, повторила она, — пусть тетя София придет.

— Хорошо, деточка, тогда мы позовем тетю Софию, — успокоил ее Ленц.

— Как деточка хочет, — подтвердила его жена, с тревогой прислушиваясь к хриплому, задыхающемуся детскому голосу и поспешно откидывая волосы с изменившегося детского личика, а затем молча взяла лампу и отворила дверь в комнату.

Пакгауз, самое старинное строение, сохранившееся с прадедовских времен, был массивным зданием с толстыми стенами и глубокими оконными нишами; его фасад был обращен к северу и выходил на улицу; благодаря этому вошедших охватил прохладный, чистый воздух, пропитанный живительным благоуханием сирени. Здесь, в тихой, уютной квартире, где жила семья живописца, девочка невольно отдалась заботам нежной женщины, которая взяла ее на руки, в то время как сам Ленц снимал шляпу и дорожную сумку.

— Бланка на галерее, — произнесла она в ответ на вопросительный взгляд, которым Ленц окинул комнату, — она заплетала косы на ночь, когда пришел кучер спрашивать, не у нас ли Гретхен; мы, конечно, уже давно заметили суматоху там, напротив; господин Лампрехт совсем в необычное время уехал верхом и вернулся назад, а во дворе обшарили каждый куст. Однако мы, как всегда, строго исполняли твой приказ не интересоваться тем, что происходит в доме и дворе твоего хозяина, но, с тех пор как приходил кучер, наша дочь сидит в темной галерее и ее никакими силами нельзя затащить домой. Вот это маленькое создание — ее любимица, хотя она знает ее только по виду… Но, Господи помилуй, дитя, что это с твоими ногами? — прервала она самое себя.

Свет лампы упал на покрытые тиной сапожки Маргариты, видневшиеся из-под светлого платья; она поспешно ощупала подол изодранной юбочки, которая была также пропитана болотной сыростью, и вполголоса тревожно проговорила:

— Девочка попала в воду, ее нужно как можно скорее переодеть в сухое платье; поди, позови Бланку.

Ленц отворил дверь, ведущую в кухню; там было темно, но в противоположную, открытую настежь дверь, выходившую на галерею, видны были огоньки в главном здании.

В ответ на зов Ленца раздались легкие шаги, затем на пороге показалась в белом пеньюаре прекрасная Бланка с бледным лицом и бессильно опущенными обнаженными руками; распущенные волосы окутывали ее блестящей, золотистой волной.

— Наконец-то ты пришел, отец! — дрожащим голосом произнесла девушка.

Она остановилась со смущенным видом и опущенными глазами. Казалось, что свет лампы ей невыносим и что она полна единственным желанием снова вернуться в темноту.

— Что? Только и всего от моей дочки? — с досадой воскликнул Ленц, — ни поцелуя, ни рукопожатия? А я еще привел заблудшую овечку, разве ты не видишь? Кто сидит там, на руках у твоей матери?

Девушка вздрогнула и с громким криком изумления бросилась к Маргарите.

— Вот как? — шутливо, но слегка обиженно произнесла госпожа Ленц, — отец может приревновать! Ты, кажется, больше беспокоилась о чужой девочке, чем о его продолжительном отсутствии. Теперь помоги мне вымыть и переодеть свою любимицу в сухое платье; в нижнем ящике комода должны лежать твои детские платья и чулки; достань-ка их!