Миасская долина - Владислав Гравишкис

Вдали показывается вереница чисто, даже нарядно одетых девушек. На плече у каждой — увесистая железная коробка со сверкающими серебром крепежными материалами: болтами, гайками, шайбами. Они идут друг за другом и очень похожи на черкешенок, возвращающихся с родника с кувшинами воды на плечах.

Школяр оглядывает процессию и одобрительно усмехается: «Выкручиваешься, Сюдайкин? Понял, кто у тебя на конвейере сидит? То-то же! Правильно сделал, так и надо: выгнать всех девчонок из канцелярии, пусть хоть нормали потаскают…» Он тут же решает похвалить начальника цеха Сюдайкина за инициативу на ближайшем совещании.

Но довольство исчезает с чисто выбритого лица Школяра, когда он взглядывает на конвейер. Сборка остановлена, конвейер неподвижен. На тележках чернеют полусобранные агрегаты. Школяр чувствует досаду: дернул же черт кого-то остановить конвейер как раз в тот момент, когда он перебазировался в цех! Что у них там случилось? Почему Сюдайкин не докладывает?

Высокую фигуру Сюдайкина Школяр замечает вдали, на другом конце цеха. Тот медленно идет вдоль конвейера, поминутно останавливаясь и разговаривая с рабочими. Длинные руки то и дело взлетают вверх, как крылья мельницы: так горячо он втолковывает что-то людям.

«Чего он там развоевался?» Школяр нетерпеливо ждет, постукивая пальцами по краю стола. А пока ждет, на его глазах происходит невероятное: конвейерные тележки начинают двигаться обратно. Это похоже на насмешку: он, Школяр, здесь, непосредственно на производстве, а кто-то осмелился не только остановить конвейер, а еще и дать ему обратный ход. Нет, он никому не позволит над собой издеваться!

Школяр хочет бежать к Сюдайкину, но в это время пронзительно звонит телефон, только что подключенный монтером, и Семен Яковлевич машинально хватается за трубку.

— Начальник производства Школяр слушает.

У телефона директор Невзоров. Он сейчас спросит о ходе сборки, а что ему отвечать? Полусобранные агрегаты медленно ползут обратно, Школяру даже кажется, что рабочие начали их разбирать, а почему они это делают — понять невозможно.

— Я вас слушаю, Иван Трофимыч, — стараясь говорить спокойно отвечает Школяр, с тревогой ожидая вопросов.

— Почему долго не отвечали? — Признак нехороший — директор говорит в повышенном тоне. Школяр хочет сказать, что телефон был выключен по случаю его переезда в цех, но не успевает. Из телефона несутся уже другие вопросы: как идет сборка, сколько сняли после обеда, на конвейере все нормально?

Да, директор зол, нервничает. Что ему ответить? Широкими взмахами руки Школяр пытается подозвать к себе Сюдайкина: может быть, удастся передать горячую трубку этому верзиле. Но Сюдайкин стоит спиной и ничего не видит, а кричать бесполезно и уже некогда. Школяр слышит тяжелое дыхание директора, ожидающего ответа. Нерешительным голосом произносит:

— Не совсем нормально, Иван Трофимыч…

Видимо, Невзоров наклонился к микрофону совсем близко — таким напряженным и звенящим стал его голос:

— Что? Остановились? Да отвечайте же, черт возьми!

— Обратно пошел, — чуть ли не шепотом произносит Школяр.

— Что? Кто обратно пошел?

— Конвейер обратно пошел… — еле выговаривает Школяр.

— Ну, знаете! Положите трубку! Я сейчас приду.

Школяр послушно кладет трубку и оглядывается: в цехе, все так же ярко освещенном, словно потемнело, все выглядит мрачно, как в подземелье. Сюдайкин все еще машет руками, и Школяр бежит к нему.

— Какого черта! — кричит он, задыхаясь. — Прекратите это безобразие!

Сюдайкин оборачивается, узнает Школяра и молчит: случилось что-то серьезное, если всегда добродушный и ласковый Семен Яковлевич даже побледнел от гнева. Сюдайкин — работник молодой, старательный, но на редкость тугодум. Он не умеет быстро и находчиво ответить, когда ему задают неожиданный и не совсем понятный вопрос. Какое безобразие надо прекратить? Что так рассердило Школяра? Сюдайкин оторопело и молча смотрит на сочные губы начальника производства.

— Почему у вас конвейер пошел обратно? — спрашивают эти губы.

— Мы прогнали вперед, Семен Яковлевич, чтобы… — выдавливает из себя Сюдайкин. — Чтобы, значит, снять, которые готовые. Которые, значит, неготовые мы теперь обратно гоним… То есть на место ставим: сначала туда, потом сюда. Ведущих нету, Семен Яковлевич…

Сюдайкин мямлит еще. А Школяр уже досадует: «Боже, как глупо получилось!»

— Туда — сюда, туда — сюда! Недаром вы Сюдайкин! — раздраженно бросает он и идет обратно к столу.

Вот до чего доводит штурмовщина — ум за разум заходит, человек перестает понимать самые простые вещи. Ведь все ясно, прогнали конвейер вперед, чтобы снять собранные агрегаты, а потом те, которым не хватило ведущих шестерен, вернули обратно. Только и всего. А ему померещилась разная чертовщина, закатил истерику. А как глупо ответил Ивану Трофимовичу! Он идет сюда. Что теперь будет? Почему нет ведущих? Термический цех выдал 72 штуки — вот она, сводка. Должно хватить на весь дневной график, а поработали только полсмены…

Первым обнаружил нехватку ведущих шестерен мастер механического цеха Михаил Фомич Горюнов. Горюнов — многоопытный производственник, тертый и перетертый разными цеховыми неурядицами, но и у него захолонуло сердце, когда он установил, что на сборку отправлено только 60 ведущих из 72, полученных из термички.

Он водружает на нос старенькие очки со спаянными оглобельками и еще раз просматривает документы. Михаилу Фомичу лет за пятьдесят, виски густо затянуты сединой. Седые усы шевелятся, как у таракана, — старик нервно жует губами, он по-настоящему и глубока встревожен. Так и есть — в одной из бумажек в графе «Задержано ОТК» стоит цифра 12.

«Опять!» — с тоской думает Горюнов и смотрит вдоль пролета туда, где виднеется стол контролера. Предстоит ругань, а больше всего на свете Михаил Фомич не любит ссориться, по характеру он человек добрый и покладистый. Уступит, сдастся, лишь бы только избежать перебранки. Но тут дело такое, что разговора с контролером никак не избежать…

Тяжело вздохнув, Горюнов снимает очки. Протирает их долго, тщательно, оттягивая неприятную минуту и, еще раз вздохнув, мелкими шагами семенит к контрольному столу.

Григорий Силачев сидит на большом железном ящике, закрытом на замок, — изоляторе брака. Он видит Горюнова и устало усмехается: ну, этот-то не больно страшен, разговаривать долго не придется! Горюнов — ровня, мастер, выстоять против его натиска — пустяковое дело. Вот когда прибегут товарищи чином повыше, вот тогда собирай нервы в кулак и держись! А они прибегут, непременно прибегут, Горюнов — их первый вестник…

— Фокусничаешь? — спрашивает Горюнов, боком становясь против Силачева и заталкивая руки поглубже в карманы.

— Добрый день, Михаил Фомич, — здоровается Силачев. — Прекрасная сегодня погода, не правда ли?

— Ты смехулечки оставь! Оставь, говорю! — сердится Горюнов.

— Пожалуйста. С удовольствием! — соглашается Григорий.

Несколько мгновений они молча смотрят в разные стороны. Силачев со скукой ждет, что еще скажет старик. Горюнов уныло завидует контролеру: сидит, как идол, на своем престоле-изоляторе и горюшка ему мало. Ни просить, ни кланяться! Вот жизнь у человека!

Вздохнув, Горюнов с укором спрашивает:

— Сердце у тебя есть, Алеша?

— Я не Алексей, а Григорий. Григорий Алексеевич, — наставительно поправляет Силачев.

Не мудрено и спутаться: у Силачева в цехе много прозвищ. Девчата зовут его Алексеем Ивановым — уж очень похож он на артиста, исполнявшего главную роль в картине «Падение Берлина». Такой же высокий, плечистый, с могучей шеей, с широким крупным и таким же курносым лицом. Одно отличает его от артиста — у Силачева нет левой руки. Потерял он ее в боях на Курской дуге. Поэтому-то он, большой и сильный, вынужден работать на сравнительно легкой должности технического контролера.

Те, кому приходится сталкиваться с Григорием по служебным делам, зовут его иначе: каменным идолом. Силачев непоколебим, когда приходится из потоков, текущих к сборочному конвейеру, удалять бракованные детали. Вырвать из его большой руки дефектную зубчатку труднее, чем, положим, слону пролезть в игольное ушко.

Горюнову это хорошо известно, но другого выхода у него нет, и он продолжает попытку:

— Ладно, Григорий, так Григорий. Сердце у тебя есть, Григорий Алексеевич?

— Неужели потерял? — Григорий озабоченно щупает левую сторону груди. — Нет, кажется, тут еще…

— Ты смехулечки свои брось! Брось, говорю! — сердится Горюнов. — Двенадцать ведущих опять в сундук закрыл?

— Закрыл.

— По какой причине?

— Искривление зуба.

— А ты проверил? Каждую проверил?

— Само собой. Не в бирюльки играю, а на производстве нахожусь, — на этот раз серьезно, даже с горечью отвечает Григорий.