Смерть короля Тсонгора - Лоран Годе

Вторым был Толорус, который вел на битву сурмасов. Они маршировали с обнаженным торсом, всем своим видом выражая презрение страху и боли. Единственное, чего они все боялись, – это лишиться в сражении какой-нибудь части тела. По древней вере их страны человек, получивший увечье, приговаривался к изгнанию и лишался своего имущества и своего имени.

Последним шел Аркалас со своими воинами-псами. Его люди были сильные и крепкие, но для битвы они наряжались женщинами. Подрисовывали себе глаза. Ярко красили губы. Надевали серьги, браслеты и всевозможные ожерелья. Это был их способ как можно больше оскорбить врага. Убивая противника, они шептали ему в ухо: «Смотри, трус, тебя убивает женщина». У стен Массабы был слышен смех этих ряженых, которые носили мечи и облизывались, предвкушая кровь, которую они скоро прольют.

Армии заняли позиции. Лицом к лицу. Вся Массаба теснилась на крепостных стенах, чтобы прикинуть, сколько человек вышли с каждой стороны, посмотреть, как вооружены и как одеты эти пришедшие издалека странные воины. Вся Массаба толпилась, чтобы увидеть, как противники сойдутся в жестокой схватке. Рожки-раковины Коуаме смолкли. Все были готовы к бою. Ветер бился в их доспехи и надувал одежды.

И тогда вперед выступил Коуаме. Он прошел прямо к Санго Кериму. Когда между ними оставалось десять метров, он придержал своего коня и громко сказал:

– Уходи, Санго Керим, я пожалел тебя, возвращайся туда, откуда пришел. У тебя еще есть возможность остаться в живых. Но если ты будешь стоять на своем, если не уйдешь с этой равнины, тебя ждет только поражение.

Санго Керим приподнялся в седле и ответил:

– Заявляю тебе, Коуаме, что я выслушал твои слова вполуха. И я отвечу тебе только так. – И он плюнул на землю.

– Твоя мать будет горько плакать, слушая рассказ о том, как я разгромил тебя, – сказал Коуаме.

– У меня нет матери, – ответил Санго Керим, – но у меня скоро будет жена, а тебе достанется только гиена, которая оближет твой труп.

Коуаме резко повернулся спиной к Санго Кериму, бросив ему:

– Тогда умирай.

Он вернулся к своим войскам. От гнева его бросило в жар. Он во весь рост поднялся на стременах и обратился к своим воинам. Он кричал, что ему нанесли оскорбление, и эти собаки, что стоят против них, должны погибнуть. Он кричал, что хочет жениться раньше, чем остынет кровь в теле его врага. Воины соляных земель ответили ему дружным криком. И тогда он подал сигнал к наступлению. Обе армии одновременно пришли в движение и ринулись друг на друга. Они сошлись в жестокой схватке. Все смешалось: лошади, люди, пики, верблюды, клочья одежды. Ржание лошадей и смех ряженых Аркаласа. Красные головы воинов Рассамилага и зияющие раны первых убитых. И над всем этим клубилась пыль, прилипая к покрытым потом лицам сражающихся.

Самилия все еще сидела на верхней террасе дворца. Она молча созерцала эту схватку. С каменным лицом. Там, внизу, умирали люди. Это не укладывалось в ее голове. Ну ладно, пусть бы сражались Коуаме и Санго Керим, это казалось ей допустимым, ведь они оба претендовали на нее. Но остальные, все остальные? Она думала о словах Катаболонги у гроба ее отца. В словах старого слуги она узнавала слова отца и не могла понять, почему же сама она молчит. Ведь ей достаточно заявить, что она принимает волю отца, что она отказывает обоим претендентам, и все закончится. Но она ничего не сказала. И люди под стенами города умирают. Она сама не знала, почему ничего не сказала сама. Почему ничего не сказали и ее братья? Неужели все желали этой войны? Она созерцала поле боя. В ужасе от того, что причина этого – она. Война шла там, внизу, у ее ног, и она носила ее имя. У этой жестокой схватки было ее лицо. И она тихим голосом ругала себя. Ругала себя за то, что ничего не предприняла, чтобы предотвратить эту бойню.

2

Камни на дороге становились от солнца горячими. Суба двигался все дальше по просторам королевства, он был уже далеко от Массабы и ее волнений. Далеко от войны, что разразилась там. Суба ехал вперед, сам не зная куда.

Незаметно пейзаж изменился. Исчезли холмы. Насколько видел глаз, простиралась широкая долина, поросшая дикими травами и папоротниками. Но чем дальше Суба ехал, тем больше замечал по обеим сторонам дороги следы заботливых рук человека. Сначала он увидел несколько оград, потом, за ними, обработанные поля. И наконец вдалеке, на бескрайней равнине, силуэты людей. Он видел их. Согнувшись над землей, они трудились. Каждый выполнял свое дело. Внезапно раздался крик Пронзительный крик женщины. Одна из поселянок разогнула спину и увидела всадника на муле. Заметив траурное покрывало, она жалобно запричитала. Суба вздрогнул. Повсюду работающие поселяне подняли головы, на лицах их читалось удивление. На какое-то время воцарилась мертвая тишина. Слышен был только четкий стук копыт мула по каменистой дороге. И мужчины, и женщины побросали свои орудия труда и поспешили к дороге. Они теснились по обеим ее сторонам, чтобы поглядеть на опечаленного всадника. Суба поднял руку и священным королевским жестом поприветствовал их. Таким жестом всегда приветствовал толпу Тсонгор. На него имели право только члены его семьи – медленно и торжественно сделать в воздухе знак пальцами. И в ответ на это приветствие раздались громкие крики. Женщины заливались слезами. Ладонями били себя по лицу. Заламывали руки. Мужчины, склонив головы, тихо шептали молитву за усопших. Они поняли. По этому простому жесту Субы они поняли, что этот вестник пришел из Массабы, из дворца короля Тсонгора, и что он оповещал о смерти государя. А Суба продолжил свой путь. Теперь поселяне шли за ним следом. Они сопровождали его. Суба не оборачивался. Но он чувствовал их за своей спиной. На лице его блуждала улыбка. Да, он улыбался. Улыбался, несмотря на свою печаль. Странно, но он был доволен. Доволен тем, что сумел вызвать повсюду скорбные стенания народа. Пусть завопит от горя сама земля. Пусть все узнают, что король Тсонгор умер. Пусть вся империя замрет в горе. Да. Он хотел передать свое горе в сердца людей, с которыми встречался на пути. Горе, которым был охвачен он сам. Никто не должен работать. Никто не должен обрабатывать свои поля. На лошади должна быть только черная попона. Нужно только плакать. Вереница людей за его спиной росла. И Суба улыбался. Он испытывал чувство гордости человека в трауре. Он улыбался. Проезжая через деревни. Скоро вся империя будет плакать. Теперь новость обгоняла его. Постепенно распространялась повсюду. Разрасталась. Скоро жалобные стенания услышат по всему континенту. Он улыбался. Черное покрывало надувалось, закрывая ему уши. Плакальщицы стенали. Нужно было, чтобы его отца оплакали. И он был оплакан. Во всем королевстве, от края до края. Пусть дадут проехать вестнику. Тихим размеренным шагом. По всему королевству, от края до края. Пусть дадут ему проехать, и пусть все разделят с ним его горе.

3

В Массабе битва длилась весь день. Десять часов сражения без передышки. Десять часов взаимных ударов и потерянных жизней. И Коуаме, и Санго Керим, оба они были уверены, что одержат быструю победу. Вторгнутся в первые ряды врагов, обратят их в бегство и будут преследовать до тех пор, пока они не окажутся там, откуда пришли. Но шли часы и, столкнувшись с сильным противником, они вынуждены были остановить сражение. Сменить людей на передовых линиях, чтобы они могли передохнуть какое-то время, вынести раненых, а потом снова вернуться на передовую изнуренными, с проклятиями на устах Но и тогда победа не давалась никому. Две армии продолжали стоять лицом к лицу. Как два барана, столкнувшиеся лбами, слишком уставшие, чтобы одержать верх, и слишком упрямые, чтобы отступить хотя бы на шаг.

Когда наконец солнце зашло и битва прекратилась, обе армии оставались на том же месте, какое занимали, когда битва началась. Никто не продвинулся вперед, никто не отступил. Мертвые были просто уложены под стенами Массабы. Огромное пространство, на котором вперемешку лежали тела в одеждах разных цветов и разбитое оружие. Толорус, старый соратник Коуаме, был мертв. Он, как всегда, шел в атаку с яростью, топча врагов, приводя их в дрожь своими криками, с ожесточением вклинивался в леса пик, которыми его встречали красные черепа Караваната, рвался вперед, словно демон, сея вокруг себя панику и ужас. Так было до тех пор, пока его не заметил в гуще схватки Рассамилаг и не пустил вскачь своего верблюда. Верблюд понесся, всей своей огромной тяжестью подминая всех, кто попадался ему на пути, наконец настиг Толоруса, и Рассамилаг резким ударом сабли полоснул по его шее. Голова несчастного покатилась к ногам его воинов, на лице его застыли удивление и слезы, словно он оплакивал отнятую у него жизнь.

А Караванат хотел любой ценой всадить свою пику в бок Коуаме. Он двигался прямо на него, побуждая своих воинов к битве, говоря им о славе, которой они будут овеяны, если убьют принца соляных земель. Но не Коуаме встретился Караванату. У него на пути оказался Аркалас, вождь воинов-псов. И Караванат едва успел разглядеть своего врага. Вернее, он услышал, как звякнуло какое-то украшение, и еще – победные крики, которые просто оглушили его. Потом он почувствовал, как на него кто-то прыгнул, опрокинул наземь и вонзил ему в горло зубы. Вот так Аркалас лишил жизни Караваната. Он перегрыз ему вену на шее, и смерть не замедлила закрыть ему глаза. Его тело еще несколько раз дернулось. Но он успел услышать шепот того, кто его убил: