Знают истину танки ! - Александр Солженицын

Гедговд ближе. Теперь мы видим, как он истощен, один скелет. Но весел:

- На волю? Да! В самом деле, как это интересно! - утоптанная песчаная площадка двести метров на двести - и мы ее уже воспринимаем как волю! И у меня еще двадцать три неразмененных года в вещмешке, а я чувствую себя ангелом, взлетающим к звездам! Ду-урак!

ШТОРКА.

Та же тюремная канцелярия, видим ее всю, от входа. В дальнем конце за столом сидят двое, занятые делом.

БЛИЖЕ.

Это - лейтенант Бекеч и тот врач, которого мы видели за хирургическим столом. Он - в белом халате сверх телогрейки и в шапке с номером. Он подписывается на листе. Бекеч:

- И вот здесь еще, доктор.

Меняет ему листы. Доктор подписывает, медленно кладет ручку.

Показывает:

- А резолюцию о том, что вы отменяете вскрытие, напишите здесь.

- Это майор напишет. Значит, учтите: за зону мы его отправим, не завозя в морг.

Доктор пожимает плечами. У него очень утомленный вид. Шум открывшейся двери. Голос:

- Товарищ лейтенант! Тут - на освобождение, Ы-четыреста-сороквосемь, ГедгОвд. Все оформлено. Выпускать?

Бекеч смотрит в нашу сторону:

- Заведите его сюда.

Голос надзирателя (глуше):

- Эй ты! Але!.. Иди сюда.

Звук шагов входящего. Дверь закрылась. Бекеч:

- Та-ак. Гедговд? Сколько отсидел, Гедговд?

Голос Гедговда (около нас):

- Да безделушка, три месяца.

Доктор щурится, вглядываясь в Гедговда. Бекеч поднимает палец:

- И только потому, Гедговд, что доказана твоя непричастность к группе Барнягина. Мы это учитываем. Мы - справедливы.

Пауза. Гедговд не отвечает.

...Надеюсь, ты усвоишь этот урок и больше бегать не будешь никогда. Обещаешь?

Долговязый, измученный Гедговд, Сзади него, у двери, надзиратель. Гедговд шутит, но улыбка у него получается больная:

- То есть, как вам сказать, гражданин лейтенант? Поручиться честным благородным словом - не могу. Если опять... такой зажигательный момент. Парадоксально, но стремление к свободе, оно где-то там...

тычет себе в грудь.

...заложено... заложено....

Врач - крупно. Седые виски. Властная манера держаться, не как у простого заключенного:

- Это у вас, Гедговд, мы обнаружили спаи в верхушках! А ну-ка, подойдите, поднимите рубашку...

Все трое. Гедговд уже начинает расстегиваться. Бекеч:

- Доктор, ведь он выходит, на это есть санчасть.

Врач встает:

- Пойдемте со мной, Гедговд.

ЗАТЕМНЕНИЕ.

Из него открывается и светится дверь - выход из тюрьмы. В спину видим выходящего врача с чемоданчиком. Гедговда с узелком.

За дверью свет раздвигается, но не вовсе: это - пространство тюремного дворика. Он обнесен забором в полтора человеческих роста. Сплошной деревянный забор уже окончен постройкой.

И еще за одной дверью распахивается

музыка широкая, тревожная.

ШИРОКИЙ ЭКРАН.

общий вид лагеря, освещенного перед темнотой неестественным красноватым светом. Край выходных ворот, потом - "штабной" барак, на стене его - щиты-плакаты: "Строители пятой пятилетки!.." - дальше неразборчиво. На другом: "Труд для народа - счастье!" Дальше вглубь бараки, бараки заключенных.

Сильный ветер. Взмел щепу у забора тюрьмы, там и сям вихорьки пыли, надувает и полощет белым халатом врача.

Врач и Гедговд идут вдоль линейки.

А на западе - черные папахи туч, и в прорыв их - этот неестественный багровый послезакатный свет. И отчетливо видны на этом фоне черные коробки бараков, черные столбы, черные вознесшиеся пугалавышки.

Идут они, двое на нас. Красный отсвет на их щеках.

Врач:

- Гедговд! Я совсем вас не знаю. Но мне понравилось, как вы держали себя с начальством. Я угадываю в вас несовременного человека чести.

Невольно взглянули в сторону и остановились.

На отдельном щите - объявление, написанное кривовато. Ветер треплет его отклеившимся углом,

В воскресенье в столовой

КИНО

для лучших производственных

бригад. Культурно

Воспитательная Часть.

Щит с объявлением минует (они идут дальше) - и в глубине видно крыльцо столовой. У восхода на него душатся заключенные. Два надзирателя сдерживают напор.

БЛИЖЕ.

Нестройные крики толкающихся.

Надзиратель кричит:

- А ну не лезь! Не лезь! Сейчас нарядчик придет - и только по списку бригад!

Мы - позади толпы и хорошо видим, как здесь проворно разувается Кишкин. Он покидает ботинки там, где разулся, и с помощью товарищей вскакивает на плечи задних. Он быстро бежит по плечам, по плечам так плотно стиснутых людей, что им не раздвинуться.

Кричит, простирая руки к надзирателям:

- Меня! Меня пропустите! На полу буду сидеть!

И, добежав до крыльца, перепрыгивает на его перила. Надзиратели смеются. Кишкин поворачивается и орет толпе, тыча себя в грудь:

- Меня! Меня пропустите! Меня!

Лицо его - глупое, дурацки растянутое, язык вываливается.

Головы толпы, как видны они с крыльца. Голоса:

- Ну и Кишкин!.. Чего придумал!

Но смех замирает. Его сменяет недоумение. Растерянность.

Стыд.

Уже не толкаются. Тихо стало. Кто-то:

- Дурак-дурак, а умный.

- Да поумнее нас. Пусти, ребята!

Движение на выход.

- Пусти!

- Расходись! Чего раззявились? Толпа разрежается.

- А какое кино?

- "Батька Махно покажет... в окно".

ИЗДАЛИ.

Толпа расходится. Пустеет около крыльца. Кишкин, как шут в цирке, боится спрыгнуть на землю и показывает, чтоб ему подали ботинки. Надзиратели растеряны - они стали тут не нужны.

Врач и Гедговд смотрят на все это. За головами их - последняя красная вспышка в черной заре. Переглянулись, усмехнулись. Идут дальше. Врач:

- Я вспомнил там, в тюрьме, что вы не из бригады ли Климова?

- Да.

- На осмотр к нам вы... когда-нибудь потом. А сейчас прошу вас: пришлите ко мне как можно быстрей вашего бригадира! Только так...

Твердое лицо Галактиона Адриановича.

...чтоб об этом вызове никто больше... и никогда!

Гедговд прикладывает руку к сердцу, кланяется:

- Галактион Адрианович! Я - верный конь Россинант...

ШТОРКА.

Яркий свет. Невысокая, но просторная комната. Два широких, редко обрешеченных окна и в той же стене - дверь. Спиной к окнам за длинным столом без возвышения сидит президиум: уже знакомые нам четыре-пять старших офицеров лагеря. Одни в шапках, другие сняли их и положили на красную скатерть стола, на которой еще только графин с водой. В комнате не тепло: у майора шинель внакидку на плечах, другие - в запоясанных шинелях. Середина комнаты пуста, затем идут ряды простых скамей без прислона, на скамьях густо сидят заключенные спинами к нам, все без шапок, все головы стриженые. Эти подробности мы видим постепенно, а с самого начала слышим майора. Он то отечески журит, то сбивается на злой тон:

- Не по существу выступаете, бригадиры! Не по существу, ребята. Эти ваши мелкие жалобы, что баланда пустая, овощи мороженые, что там денег за работу не платим,- это мы утрясем. В рабочем порядке. Заходите ко мне в кабинет... И не спрашиваю я вас, кто режет. Все равно вы мне не скажете. Я сам узнаю. Я уже знаю!

Ведет глазами по рядам. Бекеч - нога за ногу у края стола.

Безучастен к выступлениям. Без фуражки волосы его распались и кажутся мальчишескими.

...Из вас покровителей - знаю!! Но хочу слышать от самих вас отношение ваше какое, что бандиты людей режут? Вы, опора наша,- в чем поддержали? Листовки подлые вывешиваются - а вы хоть одну сорвали? Принесли ко мне на стол? И прямая ваша обязанность - заставлять работать! ПрОценты в лагерь нести! Иначе зачем вы есть, бригадиры? А вы развалили всю работу! По тресту за прошлый месяц - тридцать прОцентов выполнения плана. Так зачем тогда и лагерь? Он себя не окупает.

Голос из гущи:

- И не надо!

ОБОРОТ.

Вот они, бригадиры! Темный народ, бритые головы. Номера, номера... Телогрейки запахнуты. Шапки топырятся из-под них или зажаты между колен. Угрюмо смотрят лагерные волки. Правды от них не доищешься.

Голос майора:

- Что не надо? Пайки хлеба вам не надо? Не заработаете, так и не будет! Вот, Мантров отмалчивается. А умный парень. Хочу тебя послушать! Ну-ка, вставай! Вставай-вставай!

Гай и Климов во втором ряду. Глубже, у стеночки - Мантров. Нехотя он поднимается, как всегда прямой, даже изящный. Голос чистый:

- Гражданин майор! Я - человек, к сожалению, очень откровенный. Начну говорить - вам не понравится.

Голос из президиума.

- Говори! Говори!

- ...Вот вы, гражданин майор, начали сегодня с того, что грозили всех нас поснимать с бригадирства. На это можно сказать только: по-жа-луй-ста! Нам быть сейчас бригадирами оч-чень мало радости. Быть сейчас бригадиром - эго каждое утро ждать ножа...

Касается белой своей гортани.

...вот сюда. В спокойных лагерях за бригадирские места дерутся, а у нас Пэ-Пэ-Че предлагает - никто не берет. И если вы хотите выполнения плана - надо принять некоторые разумные меры. Соленые арбузы - гнилые? Гнилые. Зачем же на них баланду варить? Надо подвезти капусты. И хоть рыба была бы на рыбу похожа, а не на ихтиозавра. И, конечно, ребятам обидно: в общих лагерях - зачеты, в общих лагерях сколько-то они на руки платят, а в особых - ничего. Два письма в год!.. Надо ходатайствовать в высшие инстанции, просить каких-то минимальных...