Сотворение дома - Джудит Фландерс

Подобная сосредоточенность на материальной составляющей дома отражала новые реалии товарного мира. Раньше обручение и клятва, а не сама свадебная церемония были основными элементами трехступенчатой системы вступления в брак. К XIX веку временной интервал между помолвкой и церемонией стал длиннее, в основном для того, чтобы у невест была возможность накопить приданое. В него включались вещи, самые необходимые для того, чтобы обставить дом, без чего свадьба казалась незаконченной. Дом и женитьба приобрели неразрывную связь между собой, а покупка и владение предметами домашнего хозяйства стали синонимом свадьбы. В романе Энтони Троллопа «Можно ли ее простить?» (1864–1865) фермер, ухаживая за своей потенциальной невестой, демонстрирует ей свой дом, стараясь не упустить ни одной «мелочи из Китая, Делфта, ни одного стакана или тарелки», а затем предлагает ей оценить качество одеял, добавляя последние мотивирующие слова: «В моем доме нет ни одной спальни, которая не была бы обставлена мебелью красного дерева!» Ценность мужчины как потенциального мужа тесно переплеталась с ценностью его дома и его мебели, поскольку жена получала их в придачу к нему самому.

К этому времени в состоятельных кругах Британии господствовало четкое правило: мужчина, как образец чести и благородства, не имел права делать женщине предложение до тех пор, пока не обзаведется необходимыми средствами, чтобы предложить ей домашний очаг – то есть собственный дом, который эквивалентен дому ее родителей или превосходит его. Для большинства населения даже среднего класса это правило оставалось не чем иным, как бесплотной фантазией. Однако немногие жили реальностью, остальные больше верили в идею.

Второе фантазийное представление среднего класса по поводу брака, возникшее в тот же период, пропускало успешность мужчины в обществе через призму семейной жизни. Жена успешного мужчины не должна работать, поэтому многие причисляли себя к среднему классу не по уровню дохода и не по количеству нанятых слуг, а по тому, работает ли жена где-либо вне дома.

Это являлось переменой в жизни до тех пор, пока дом не стал основным местом работы практически для всех. Эдмунд Спенсер, который счел Ирландию в XVII веке столь «дикой», описывал ирландские дома как «мерзкие нищенские хижины» не потому, что они плохо подходили для семейной жизни, а потому, что они «совершенно не были приспособлены для производства пользующихся спросом масла, сыра или шерсти, льна и кожи». Он и люди его времени оценивали дома не по тому, насколько в них удобно жить обитателям, а по степени пригодности для выполнения различного рода работ. Домохозяйство приравнивалось к экономической единице. С XVII до XIX века немецкое слово Wirtschaft означало «управление домашним хозяйством» в самом широком смысле; все, что обеспечивало членов этого хозяйства, – das ganze Haus, то есть «весь дом» в качестве «единицы производства, потребления и обобществления».

Женщины, как составная часть das ganze Haus, были не только работницами и участницами этой экономической системы. Они находились в самом центре сети обращения товаров и услуг, что служило достижению продуктивности хозяйства: женщины помогали соседям при жатве, на ферме, в производстве сыра или других продуктов домашнего хозяйства, годных для продажи или обмена; они рубили дрова, одалживали домашнее оборудование. В США подобные товары и услуги ценились достаточно высоко, поэтому существовал точный тариф на виды услуг и время, с выплатами, которые учитывались и вносились в бюджет[4].

Там, где мужчины вели дела находясь дома, отдельные аспекты работы автоматически перекладывались на их жен. Им приходилось кормить, одевать и контролировать работников, следить за подмастерьями, некоторые хозяйки вели дела или конторские книги.

К тому же важность женщины в хозяйстве с точки зрения экономики объясняется тем фактом, что в «домашних» странах скорое заключение нового брака после смерти мужа считалось обычным делом. Этого нельзя сказать о тех районах, где были приняты ранние браки: там вдовам запрещалось повторно выходить замуж (иногда даже запрещалось дальше жить после смерти мужа – они должны были совершить sati (от фр. самосожжение). Почти треть всех овдовевших женщин Англии выходили замуж во второй раз, половина из них – в течение года после смерти мужа. Женщины «домашних» стран имели цену, причем настолько высокую, что были, можно сказать, бесценны.

Потребности семьи подхлестывались промышленной революцией, которая внесла коррективы в работу и, соответственно, жизнь семьи. Еще до полной индустриализации развитие протопромышленной экономики начало видоизменять роли мужчин и женщин в обществе и семье. Мужчины, которые изначально работали как ремесленники, лавочники и всякого рода специалисты, начали перемещаться из своих домов в специально отведенные для работы места: на фабрики, в мастерские, а позже – в офисы. Это происходило везде по-своему и не одновременно: сельскохозяйственные территории гораздо медленнее приспосабливались к переменам. Для тех, кто находился поближе к промышленности, процесс шел гораздо быстрее. Плантационная система американского юга предполагала, что здесь производство намного дольше задержится на стадии внутрихозяйственной формы, чем на промышленном севере. У фермеров не было особого выбора относительно рабочего места. В остальных случаях, когда работали рабы, продукт производился на рабочем месте, вне дома. Старая модель обычно прекращала свое существование достаточно резко: в Нью-Йорке 1800 года только один из двадцати мужчин работал вне дома; к 1820 году это был каждый четвертый мужчина, а к 1840 году их было семь из десяти.

Новая рабочая практика привела к тому, что и женщины стали покидать свои дома, отправляясь работать на фабрики, в цеха или в магазины, которые не превышали размером обычную гостиную в частном доме. Женщины, у которых все еще не было оплачиваемой работы, также оказались затронуты этим процессом. В XVI веке огораживание общинных земель на Британских островах привело к сокращению рабочих мест для женщин, занимавшихся прежде заготовкой кормов для животных и сбором колосьев. Позже, когда их мужья потеряли земли или переехали в новые городские центры, женщины ощутили нехватку работы еще острее – даже в таких сферах, как разведение птицы, молочное хозяйство и выращивание овощей. Все, что осталось, – небольшая делянка или несколько цыплят. Это помогало семье выживать, но не приносило никакого дохода. Одновременно мужчины работали вне дома – либо на земле, либо в новых малых и крупных городах, где им платили за работу наличными, так что участие женщины в бюджете семьи стало незначительным или вовсе незаметным. Работу за наличные начали расценивать как единственную форму работы. Именно ею и занимались мужчины. Работа, которой занимались женщины, по сути осталась прежней, но за нее не платили наличными. Поэтому она вовсе перестала считаться работой. Уборка, приготовление еды, шитье, воспитание детей больше не считались трудом. Теперь эти занятия стали восприниматься как выражение женской сути, как природная функция женщины, бессознательный инстинктивный рефлекс, заложенный природой. Это оказалось последним элементом складывающейся картины. Он перевел отношения, связывающие женщину с обществом, воспитание детей и домашнее хозяйство в новую фазу.

Отношение к детям и их месту в доме всегда отличалось изменчивостью. Когда женщины и мужчины работали дома, дети принимали непосредственное участие в работе по дому, выполняя задания, соответствующие их возрасту. Но когда работа вышла за рамки дома, детский трудовой вклад в домашнее хозяйство стал настолько незначительным, что от него и вовсе пришлось отказаться. Таким образом, дети больше не имели отношения к домашней экономике.

С приходом промышленной революции эта картина получила новое развитие. Дети-работники составили значительное число рабочей силы новых фабрик. В то же время на другом полюсе общества развитие железных дорог сделало возможным обучение детей в школах-интернатах. Теперь сеть железных дорог дала возможность детям как богатых, так и бедных возвращаться домой чаще и быстрее, чем это было раньше. По большей части только дети из средних слоев общества оставались дома в течение всего года.

На протяжении века улучшалась гигиеническая и эпидемическая ситуация, что привело к уменьшению детской смертности. Кроме того, к концу века семьи среднего и высшего классов стали уменьшаться в размере. В связи с сокращением количества детей, которые теперь жили дольше, взрослея, не так быстро покидали родительский дом, большее внимание начали уделять каждому отдельно взятому ребенку, а следовательно, возрастает эмоциональность отношений. В XVIII веке существовавшее на территории Германии понятие das ganze Haus – экономическая и социальная единица, иерархическая структура – начало заменяться иностранным словом Familie (от фр. famille). Слово подчеркивало новую эмоциональную связь и изменившуюся суть дома.