Новый Мир ( № 12 2010) - Новый Мир Новый Мир

— Посмеялись над ним знатные и слугам велели выгнать беднягу палками. Деньги-то немалые просит, а отдаст ли? Да и если отдаст, то очень уж нескоро.

— Понятное дело. — Иггуси почесал седую бороду. — Неразумно было бы ему помогать. Всё, коли беда случилась, так и пропал человек. Если боги от него отвернулись, значит, обозлил он их чем-то. Так и не стоит с ним водиться, еще подцепишь от него горе, как болячку какую заразную... Что дальше-то было?

— А дальше, — Алан откашлялся, — пошел он, плача, в дом свой. Сидит на пороге, лицо от горя сажей намазал, по древнему обычаю, и слезы белыми дорожками по саже-то стекают. И тут зовет его кто-то. Поднял голову — а перед ним нищий старик, плащ запылен да изорван, ноги босые, в язвах, седые волосы спутаны. И просит старик его в дом принять, измучился он в дальнем пути.

— И что же? — поднял брови Иггуси. — Прогнал он бродягу? Ведь с одной стороны глянуть, гостя уважить полагается, так издревле заведено.

А с другой — не до гостей, когда беды такие... Но я бы все ж принял. У нас, знаешь, говорят: коль отрезали тебе голову, не плачь по зубам выбитым...

— Вот и он принял его в дом, — ответил Алан. — Накормил, язвы на ногах его теплой водой обмыл и маслом смазал, из остатков. Плащ ему дал свой, взамен рваного. Ибо так он внутри себя рассудил: завтра будут торги, и будет мне горше, чем старичку этому, так уж последний свой день свободный проведу не как бывший купец, не как будущий раб, а милость сотворю тому, кто ничем добрым мне не отплатит.

— А старик оказался волхвом бродячим? — догадался горшечник. — Сотворил он ему из глины золота? Такие сказки мне слышать доводилось.

— Нет, — огорчил его Алан. — Оказался старик обычным нищим. Никаких чудес не сотворил. Просто рассказал ему злосчастный купец про свою беду и всю жизнь свою вспомнил, с младенческих лет. Как жил он в любви и заботе у отца своего, как поверил льстивым речам проходимцев... И такая тоска его взяла... Не о том даже тоска, что завтра с веревкой на шее пойдет на торги, а об отце своем. Поглядел он на нищего старика — и отца представил. Ведь в тех же примерно летах его отец. Пускай и не голодает он, и не ходит в рванье, а болит у него душа по пропавшему сыну. Сидит отец в доме своем богатом и плачет. Так ясно купец это себе представил, будто глазами увидел. Свело ему сердце от любви к отцу, от жалости. И пал он на лицо свое, залился слезами покаяния. Все бы отдал, чтобы хоть разок еще отца увидеть, да где он и где отец? В дальних землях, про которые там никто и не слышал.

— А что же нищий? — не унимался Иггуси.

— А что нищий? — махнул рукой Алан. — Еще до восхода собрался он да и пошел путем своим. А купец сидел на крыльце, взглядом его провожая.

— А дальше? — встрял мальчишка Гармай.

— А дальше взошло солнце, — отвечал Алан, — и пришли за бывшим купцом и семьей его, дабы на торги свести. И тут вдруг шум раздался, крики. И тотчас появились на улице навьюченные лошади, и богато одетые слуги, и охрана караванная, при копьях да саблях. А во главе каравана — старец, одетый знатно, и точно свет от него исходит. Пали заимодавцы перед ним ниц, честь воздавая. Он же сказал: не простирайте руки на этот дом, я заплачу вам сколько следует... И тут и несчастный купец пал навзничь, ибо наконец узнал он старца. Отец это его оказался. После выяснилось, что с того самого дня, как лихие люди сманили сына, искал он его всюду, по всем концам земли рассылал людей, и только через много лет добралась до него весть. Тут же собрался он и во всей силе своей пошел за сыном.

— Что было потом? — Гармай аж раскраснелся, так пальцы крепко сплел, что даже побелели они.

— Потом забрал он сына своего со всей семьей в страну свою, в дом, из которого давным-давно тот ушел.

— История за душу берет, — заметил горшечник, — но ведь ты, чужеземец, не просто так ее рассказал, верно?

— Конечно, — кивнул Алан. — Тут образ нашего падения и нашего спасения. Сын, по младости разбойниками украденный, — это весь род человеческий, поверивший духу зла. А отец, любящий и спасающий, — это Бог Истинный. Который не просто ждет, когда опомнится сын и вернется к нему, а Сам ищет его повсюду.

— А кто нищий старик?

Уж дался горшечнику этот нищий...

— А старик — это посещение Божье. Смотри: проявил сын к нему милость — и умягчилось его собственное сердце, и вспомнил он про отца и всею силой своей души захотел вернуться... Иначе и не в радость ему было бы возвращение... А знатные люди той страны, с кем сын дружил поначалу, а затем спасаться к ним кинулся и отцами называл, — это темные духи, которых вы по невежеству называете богами. Но не хотят они спасти, да и не могут. Один лишь Истинный Бог...

Ну вот! Только этого и не хватало.

— Поговорили — и будет! — вмешалась я. — Рано тебе, господин болящий, из дома выползать да людей смущать. Ступай обратно, после поговорим. А ты, Иггуси, чего притащился?

— Да я... — Побаивался меня старик, до сих пор побаивался, хотя сколько уж лет знает. — Я насчет тех капель, что ты, тетушка, мне для глаз давала. Кончились они, мне бы опять...

— Будешь всякую чушь о чужих богах слушать — не понадобятся тебе капли глазные. Господин наместник Арибу не больно-то смутьянов любит. И жрецы... Как бы не оказаться тебе на колу или в яме. Совсем от старости ум потерял? Не видишь разве — человек не в себе, разумом помутился. Били его сильно, вот мозги и повредили. Опасные глупости из него льются, так что подальше держись. И не болтай о нем, понял? Жди тут, сготовлю я тебе капли сейчас. Завтра трех куриц принесешь.

— Я тебе что велела? — Меня душила ярость вперемежку с каким-то странным чувством. Не то жалость, не то грусть — как если снится хороший какой-то сон и просыпаешься, а он в тебе тает, и вот уж ничего не осталось, кроме тоски по несбывшемуся.

— Ну извини, тетушка Саумари, я ж не нарочно, — виновато улыбнулся Алан, и тут даже дурак понял бы, что виноватость свою он изображает. — Подошел человек, сам со мной заговорил. Ну и слово за слово...

И что тут делать? Не гнать же, в самом деле, из дома, больного-то. Вон повязки сбились, новые сейчас надо наложить. Ох, дура я была, что согласилась такого опасного в дом взять. А как не взять, если страдает человек? Стыдно не взять. До сих пор помню ту девчушку, в кровь избитую... ну распутница, ну висит на ней молва как тяжкая колодка... а все равно душа живая, больно ей было, страшно... уж наверняка страшнее, чем мне, не желавшей перед соседями осрамиться... Куда она из города ушла? Где обретается... или где кости ее гниют... Уж три года, как оно тянется, думала, забуду... нет, ворочается внутри...

— Чтобы больше не смел о боге своем никому рассказывать! — велела я. — А то и вправду выставлю. Видать, и впрямь тебе слишком по мозгам досталось. Это ж надо такую чушь выдумать, что Бог нищим вырядился, да ради кого — сына непокорного, которого полагается палками...

Тут я запнулась. Ведь и наши боги нет-нет да и принимали человеческий облик. Хозяин Молний такой уловкой скольких девушек перепортил... Видит дуреха статного красавца с бледной кожей — ну и млеет. Потом, конечно, не позавидуешь. Или та же Ночная Госпожа — любит она в образе старухи нищенки по белу свету шастать. Все вынюхивает, все высматривает...

— Я тебе больше того скажу, — возразил Алан. — Он не просто вырядился, Он и впрямь стал человеком. Не притворился, не чары навел, а по-настоящему, от земной матери родился. Самое настоящее у Него было тело, и знакомы Ему были и голод, и жажда, и боль, и душевные терзания...

— И где ж то случилось? — хмыкнула я. Глупо, но занятно. Ничего подобного мне слыхать не доводилось.

— Там, откуда я родом, — усмехнулся Алан. — В очень далекой земле... Давно это у нас случилось. Во все концы земли об этом весть пошла, да вы на отшибе... за огромным океаном... вот только сейчас и до вас добралась.

Похоже, он не врал, он и в самом деле верил в свои слова. Я, конечно, не ведьма, а обманщица, с духами не знаюсь да и не шибко в них верю, но вот умею чувствовать, когда говорят искренне. Что ж, значит, и в самом деле повредился умом. Жалко. Человек-то, по всему видать, хороший, добрый... такой бы наставнику понравился. Может, наставник Гирхан и сумел бы исцелить его разум, а мне такое не по силам. Так... нахваталась кое-чего.

— Ну и что же, стал он, твой бог, человеком... Богом, значит, быть перестал. Тогда о чем же ты вообще толкуешь? Был бог, стал человек, а человек рано или поздно помирает. Много лет, говоришь, прошло?

Алан взглянул на меня виновато:

— Трудно мне, тетушка. Трудно сразу все объяснить... Тут говорить надо много, слова подходящие искать. На каждый мой ответ у тебя дюжина вопросов наберется... Да, Он стал человеком, но не перестал быть Богом. Как человек Он страдал, жаждал, томился духом, а как Бог был превыше человеческой немощи. А потом Его убили... жестоко казнили, и как человек Он умер. Но Он ведь не только человек, но и Бог. И поэтому через три дня Он воскрес, ожил. Он собой победил смерть. Каждого, кто Ему верен, Он воскресит, и воскресшие люди будут с Ним вечно, в небесных садах...