Новый Мир ( № 12 2010) - Новый Мир Новый Мир

Однако же нутром я чуяла — нужда не чепуховая.

Запалила факел, села на циновку и ее садиться пригласила.

— Ну, рассказывай, женщина. Все рассказывай.

Действительно, оказалось, беда.

Звали ее Таурмай, было ей тридцать три года, и после смерти мужа своего, горшечника, — три года уж тому случилось, — продала она мастерскую. Кормились они с дочерью тем, что покупали козью шерсть, пряли пряжу да вязали плащи. Доход не великий, но верный. Плащ шерстяной — вещь в холода нужная, а холода и в нашей Огхойе зимой случаются, в горах тем более. Да и путники их берут охотно, мало ли куда судьба забросит, может, и в зимней степи ночевать придется... Дочери ее, Гвиури, шестнадцатый год пошел. Всем удалась девка, и работящая, и скромная, и красивая, парни уже заглядывались, вдова Таурмай начинала прикидывать, к кому свататься. Но вот тут беда и подкатила.

Цены на шерсть взлетели с трех докко за двойную меру до восьми. Говорят, на дорогах стало неспокойно, шалят на дорогах — вот и боятся селяне с восточных гор в Огхойю шерсть возить. А у них хорошая шерсть, не то что от местных коз, только на молоко и годных. Но и запасов-то особых у вдовы не было, пришлось по новой цене брать. А для того деньги потребны, вот и пошла она к ростовщику Гиуртизи, с Прямой улицы. Одолжила дюжину дюжин докко, под рост в пятую долю. Этому уж полгода как миновало, надо отдавать долг. А нечем. Беда, она поодиночке не ходит. Плащи-то не сама она продавала, не на что ей лавку держать, да и некогда. Сбывала старому торговцу Хаймари. А Хаймари уж луну как помер, и сыновья его, наследники, лавку продали, деньги поделили да и во Внутренний Дом подались. Молодые. Скучно им тут, в глухой провинции. Загорелось им на государеву службу поступить... Вот и некому оказалось плащи продать. А полгода вышло, Гиуртизи долг требует. Товаром брать отказался. Мол, некогда ему торговлей маяться. Давай деньги. А нет денег — значит, девчонку свою отдавай, Гвиури. В вечное рабство.

Ну, дальше-то понятно. Обе ревут, а что поделаешь? Три дня осталось, а потом Гиуртизи с судьей и стражниками придет. Расписка у него есть, свидетели есть. С судьей Маграсси он лучший друг. Бежать? Да куда ж тут убежишь-то? Дело известное, с почтовыми голубями весть разнесут по окрестным селам — и за выкуп повяжут их селяне да и выдадут ростовщику с головой. У кого-нибудь занять? Да нет ни у кого таких безумных деньжищ. У самой же Таурмай всего-то осталось три дюжины докко. Если дом продать и плащи, еще, может, сотня выйдет, и то коли повезет.

В храмы она ходила, и к Хаалгину, и к Алаиди, молила, кур и горлиц резала, а толку... Немилосердны боги, высоко они сидят, что им мелкие заботы каких-то вязальщиц?

Помолчала она, чуть было не разрыдалась, да удержала слезы. Сильная женщина. Собралась с духом, заговорила негромко:

— Тетушка Саумари, может, хоть ты поможешь? Про тебя столько рассказывают. Мол, ты и мертвых живыми делаешь, и судьбу по звездам читаешь, и смертную хворь наслать умеешь... Я тебе все отдам, что есть...

— То есть три дюжины докко, девочка? — хмыкнула я. — Ну, или малость больше, коли дом продашь и нищей останешься... Да разве ж в этом дело? Ты подумай сама, ну чем я тебе помочь могу? Творить золото из грязи не обучена, да и никто из настоящих волхвов такого не умеет. Порчу на ростовщика навести? Так правильная порча не за три дня человека съедает. А неправильная... Ежели он сразу помрет, разговоры потянутся. Думаешь, ни одна душа не углядела, как ты ко мне подалась? Думаешь, у улицы глаз нет? Знаешь, что по государеву закону отравителей да мастеров порчи ждет? Огнем их жгут, родная. Да и вас с дочкой не помилуют... А кабы и пронесло... Дело-то глупое. У Гиуртизи двое сыновей, жена, младший брат. Унаследуют ему. Думаешь, у его родичей сердца помягче окажутся? Зря думаешь. Плоть они от плоти.

— А что же? — всхлипнула Таурмай. — Значит, никак? Ни человеческой хитростью, ни колдовским искусством?

Я надолго замолчала. Здесь, по учению наставника Гирхана, и нужна была длительная пауза, да только не потому я, уставясь в пол, не разжимала губ. Думала. Гиуртизи... старая жаба, ядовитая. Давно я о нем слыхала. Как же подобраться-то? Непростое дело, ох непростое.

— Я не сказала тебе, что никак. Думать буду. Завтра приходи, тоже после заката. Тогда уж и скажу, берусь или нет. Если возьмусь, то не деньгами с тебя стребую. Окажешь мне услугу... когда время придет. А сейчас ступай. Да дочери ни слова, куда бегала. Рано ей про такие дела знать.

Проводив Таурмай, пошла я смотреть свои книги. Запалила несколько факелов, глаза-то уже не такие ловкие... Уж и тьма небо заволокла, и звезды в нем прорезались, а я все прикидывала, как бы оно ловчее провернуть. Есть зацепочка, есть, да только удастся ли мне за тонкую ниточку вытянуть эту жирную, тяжелую рыбу?

Времени немного оставалось, луна взойдет после второй стражи, а у меня и тут еще дела.

Проведала я больного своего. Господин Алан не спал — приподнявшись на локте, смотрел вдаль и беззвучно бормотал что-то. Мальчишка его сидел рядом, отмытый, в новенькой синей повязке — это я с утра расщедрилась, уж больно тряпка его прежняя провоняла, да и вши... ну и спалила я ее на заднем дворе.

— Что, получше тебе? — Мне и так было видно, что получше, цвет лица изменился. Хотя свет факела обманчив. — Раб твой не забыл тебя покормить?

Алан замер на миг, потом повернулся ко мне:

— Что ты, тетушка, Гармай — парень серьезный, он ничего не забывает.

Мальчишка промолчал — ну, это правильно, когда господин говорит, рабу рот разевать не след. Но глазами зыркнул, — мол, как ты, старая карга, могла подумать? Как в твою седую башку такая чушь вползла?

Да уж, чувствуется, серьезный парень.

— Слушай, тетушка Саумари, — добавил Алан, — ты уж прости, но я слышал твой разговор с этой бедной женщиной, Таурмай. Ты пообещала ей... Как ты думаешь ей помочь?

— А она небось колдовать будет, — не удержался-таки Гармай. — Наколдует ростовщику, чтоб у него на лбу вырос... — Тут он и брякнул, чему именно следовало вырасти.

Пришлось мне мальчишку подзатыльником одарить. Ишь какой наглый молодняк у нас завелся. Да и раб к тому же.

— Пасть захлопни, а после у бочки ее вымой, песком хорошенько отдрай, понял? — велела я.

— Вот именно, Гармай. Совсем, что ли, мозгов нет? Нехорошо же... такие слова, тем более при женщине, — смутился господин Алан.

Да уж, чувствуется крепкая рука и умение держать слуг в кулаке...

И как только этот мальчишка до сих пор не ограбил и не зарезал своего блаженного хозяина?

Где живет ростовщик, я прекрасно знала, хотя до сей поры мне не случалось сюда ходить. Большой дом, о двух этажах. Красивый, как в столице государевой, — мраморные колонны, лепные фигуры крылатых змеев, заостренная крыша, изгибающаяся четырьмя рогами.

Двери, ясное дело, заперты изнутри на крепкие засовы, да и сторожа там наверняка есть. Окна первого этажа бронзовыми ставнями закрыты, а на втором — затейливыми решетками. Вон как в свете восходящей луны поблескивают. Видать, каждый день особый слуга тряпочкой полирует.

И как же должна поступить порядочная ведьма? Наверное, верхом на каком-нибудь воздушном духе... Или заклинаниями отворять запоры...

К этим бы заклинаниям еще железную проволочку, согнутую под верным углом. Показывал мне однажды наставник, да не переняла я сию науку. Куда мне до порядочной ведьмы... Но и не стучаться же в двери? Весь дом переполошить? Нет, не нужно мне такого удовольствия. Мне бы с господином Гиуртизи наедине перемолвиться.

Но коли невозможно мне внутрь попасть, значит, сюда надо его выманить. Пригласить поганца на беседу.

Махнула я рукавом, выскользнул оттуда верный мой ящерок. Умен Гхири, а только сейчас от него требуется особое.

Письмо-то я еще дома заготовила. Углем на дощечке нацарапала: “Выйди из дома сейчас. Один. Наузими. Тенгарай. Арибу”. Сильные имена, должны подействовать... Только бы не ошибся Гхири, только бы он не наткнулся на кого другого.

И где же спит ростовщик? Не на первом этаже, ясное дело. Там духота, там контора, хозяйственные комнаты, людская. Но вверху ведь и жена его, и сыновья. С женой-то он уже пятый год не спит, не мила ему стала Киаминни. В отдельной светелке он почивать изволит. Ага... Что еще у меня было записано? Комаров он страсть как боится, посему окно на ночь завешивает тончайшей сеточкой из конского волоса. И воздух сеточка пропускает, и кровососам от ворот поворот. Где же тут у нас нужное окошко?