Русский крестьянин в доме и мире: северная деревня конца XVI – начала XVIII века - Елена Швейковская

Важно установить, как обстояло дело с понятием «семья» на уровне самой группы, им обозначаемой? Употребление к супругам привычных терминов «муж», «жена» было вполне обычным, однако в повседневности встречалось и другое понятие.

Примечательно свидетельство следующего документа – данной грамоты от 1600/01 г. землевладельца Вологодского у. Степана Семенова сына Трусова игумену Спасо-Прилуцкого монастыря Гурию. Он с сыном Ларионом дал в монастырь «на поминок деревню Щапово со всими угодьи и со хрестьяны по приказу брата своего Ивана и по духовной памети за его Ивановою рукою». С 1600 г. и впредь за этот вклад в монастыре должны «брата моего Ивана поминати, а моего дядюшку, и понахиды по нем пети и обедни служите собором и кормы ставити». Наряду с поминовением данная содержит условие, относящееся к вдове усопшего И. С. Трусова: «И что старица Варвара, бывшая семья его, Иванова, в монастыре у Николы чюдотворца на Валухе пострижена, и тое старицу Варвару за тот вклад покоити». По ее смерти «игумену з братьею старицу Варвару в монастыри погрести, а поминати ея и кормы ставити»[89]. В рассматриваемом случае термин «семья», во-первых, находится в деловом документе, оформлявшем вклад в Спасо-Прилуцкий монастырь земельной недвижимости, причем вместе с живущими в деревне крестьянами; во-вторых, он относится к вдове завещателя, которая приняла постриг в местном монастыре.

В приходо-расходной книге того же Спасо-Прилуцкого монастыря за 1604/05 г. под 13 апреля содержится предельно четкая запись: «Дал на сорокоустье по Антомонове семье Елене сорок алтын»[90], из которой следует, что «семья» – это, безусловно, жена.

В 1626 г. «Натальица Иванова дочь Соколова, а Орловская бывшая семьишко, Сухонского Нововышлого стану» Устюжского у. подала челобитную на земских судебных должностных лиц – судью, старосту и трех целовальников. У нее осталась кабала «мужа моего покойного Фрола» с долгами крестьянам того же стана на сумму 30 руб. Земские власти предложили погасить долги вдовы, взяли у нее документ, но денег не заплатили. Вдова назвала себя «семьишкой» своего «мужа»[91].

В том же 1626 г. посадский человек Великого Устюга Степан Яковлев сын Низовцев жаловался на устюжанина же Петра Пантелеева сына Рукавишникова, который ограбил его двор и, главное, его «семьишко Улку Гаврилову дочь», защищавшую нажитое с мужем добро, жестоко избил и изувечил. Степан Низовцев дважды жену назвал «семьишко» и дважды же «женишко»[92]. Этот документ интересен тем, что равноправно оперирует обоими терминами, свидетельствуя об их равнозначности, тождественности, а также о лексической распространенности.

Устюжанка «Марьица Семенова дочи Шадрикова, а Леонтьева семья Иванова сына Толстоухова» подала в 1632 г. челобитную на своего подворника с тремя товарищами-«подельниками». Все они, воспользовавшись ее тяжелой болезнью и беспамятством, не только ее ограбили, но, главное, подворник «насыпал мне Марьице в нос табаки и меня Марицу бещестил и соромотил, грешное мое тело обругал с тем Давыдом прикащиком и с своими товарищи». Женщина, адресуя челобитную царю Михаилу Федоровичу, обратилась к протопопу собора Успения Святой Богородицы для подтверждения случившегося[93]. В сложившейся ситуации она называет себя по собственному имени и дополнительно уточняет, что она «Леонтьева семья Иванова сына Толстоухова». Из такого сложносоставного именования становится ясно ее замужнее состояние, однако о судьбе ее мужа речи не идет, во всяком случае, он отсутствует и потому женщина пустила подворника. Подворники – это посадские люди или крестьяне, не имевшие собственного двора и нанимавшие жилье за деньги или за работу. Их социальный статус был ниже, чем у дворохозяев-тяглецов. В описываемом Марьей случае в ее доме оказались одновременно подворник и его три товарища. По всей вероятности, они могли быть в нетрезвом состоянии и надругались над женщиной. Попав в беду, она сделала заявление соборному протопопу. В компетенции церковных властей находились преступления против нравственности и морали[94], а в данном случае оно сплетено с уголовным. По Судебнику 1550 г. бесчестье посадского человека оценивалось в 5 руб., а «женам их вдвое»[95].

В 1652 г. в с. Коровничье вологодского Спасо-Прилуцкого монастыря один крестьянин продавал двор другому. Архимандрит выяснял, на каком основании продавец Дружина владел двором. Покупатель отвечал, что документа, именно купчей, переданной ему Дружиной, у него нет, и объяснил причину: «А то ведает семья ево Дружины Овдотья Андреева дочь, почему бывшей муж ея Дружина владел тем двором»[96]. Из документа ясно, что жена определенно названа «семьей». Далее покупатель пояснил: «А ныне де та Авдотья замужем за Шумилой Семеновым Огородниковым». Через несколько дней уже у самой «Шумиловы семьи Авдотьи Андреевы дочери» расспросили о продаваемом дворе, и оказалось, что он ранее принадлежал ее отцу, который «тот двор дал за мною приданым». Купчие, имевшиеся у отца Авдотьи на этот двор, «изгибли» в то время, «как де была литва и стояли на Прилуке». Два документа, правда, одного дела поименовали жену «семьей». Характерно, что так высказался покупатель, чужой Авдотье человек, сопрягая ее личность с личностью ее первого мужа. Именно как «семья» второго мужа Авдотья дала необходимые монастырским властям пояснения. Овдовела ли Авдотья, из дела не ясно, по всей вероятности – так; купчую, написанную от лица продавца Дружины, а ее мужа, и разбирательство разделяет 8 лет, причем ответ держит покупатель. Важно, что к замужней женщине применен нестандартный термин.

В 1681 г. властям того же монастыря подала челобитную «на неведомых воров» о краже из житницы разных вещей на значительную сумму в 10 руб. крестьянка «Наталья Фокина дочь Петрова семьишко Всяченина»[97]. В данном случае сама женщина атрибутирует себя как «семья» в смысле жена. Совершенно обедневший крестьянин из вотчины Вологодского архиепископа Гавриила просил ссудить его каким-нибудь хлебом, ибо выданный ранее овес «на пропитание с семьишком и с ребятишки» кончился, и потому «я… и с ребятишки скитаюсь в мире…»[98]. О судьбе своей жены он не упоминает. Последнее высказывание показательно, оно совершенно четко отделяет жену-«семьишко» от детей.

В Глубоковском ключе Спасо-Прилуцкого монастыря в августе 1692 г. была составлена, скорее всего, по распоряжению властей «роспись крестьяном, которые принялись в животы и в повытья и в которые деревни». Она небольшая и включает 8 случаев, а написал ее «по скаске мирских людей церковный дьячек Ивашко Емельянов». В пяти из восьми случаев указан год прихода крестьян в монастырскую волость, а в семи – крестьяне назвали конкретные уезды (Каргопольский, Важский и Чарондская округа), волости и деревни, откуда они прибыли, за исключением одного Ивана Семенова, который «родины себе не скажется». Вполне вероятно полагать, что нежелание назвать прежнее место жительства продиктовано его бегством. Наиболее интересна в плане рассматриваемого сюжета следующая запись. В д. Зеленой «в повытье Евсинском живет крестьянин» Козьма Ананьин сын из Каргопольского уезда Ваденской волости д. Бересников. «А семья у него взята деревни Зеленая, а детей с ней прижито сын. А живет в нашей власти два года, а отпускной у него нет»[99].

Эта запись и сама роспись, в которой она находится, привлекательны несколькими позициями. Во-первых, монастырские власти приняли в свою вотчину нескольких крестьян и Козьму Ананьина в том числе, прибывшего из соседнего уезда без отпускной грамоты, и они информированы об этом. Во-вторых, он «живет» (т. е. не только обитает, но и хозяйствует), конечно же с разрешения властей, в деревне Зеленой в определенном «повытье», причем с антропонимическим названием, употребленным как прилагательное «Евсинское» (от имени Евсей, Евсевий). Такая формулировка говорит об отсутствии дворохозяина этого участка, по всей вероятности запустевшего. Поселившись на нем, Козьма Ананьин женился, взяв «семью» в той же деревне Зеленой. С «семьей» Козьма прожил 2 года, и «детей с ней прижито сын». Последняя фраза отделяет четко детей с конкретизацией в данном случае пола (сын) от «семьи»-жены, придавая термину избирательность. В-третьих, факты, засвидетельствованные в росписи, произошли на протяжении 1675/76-1691/92 гг., т. е. спустя более четверти века после принятия Соборного уложения 1649 г., которое провозгласило крестьянскую крепость землевладельцам на основании переписных книг 1646 г. Однако монастырские власти, заведомо зная, что у Козьмы Ананьина, как и еще у шести новоприходцев, нет отпускных, приняли их в свою вотчину. Характерно, что Спасо-Прилуцкий монастырь, не столь могущественный как Троице-Сергиев или Соловецкий, в своей экономической практике руководствуется хозяйственной рациональностью и пополняет состав работников крестьянами, прибывшими из черносошных уездов и волостей. Как раз в отношении таких, как Козьма, крестьян в деревнях их выхода владельческие, а скорее общинные власти говорили «сшел», «сшел безвестно», а быть может и «скитается в мире». Пространство такого «мира» могло включать свою или соседние волости, расширяться до пределов близлежащего или даже дальнего уезда.