Ангелоиды сумерек - Татьяна Мудрая

Я кивнул.

– Значит, данная запись очень важна для выживания рода. Далее. Что такое генетическая сцепка? Не уверен, что это официальный термин. Ну вот, приблизительно. Ген, вызывающий серповидноклеточную анемию, в латентном, рецессивном состоянии защищает от малярии и становится смертелен, только соединившись со вторым таким же и став доминантным. По большей части, однако, он благодетелен.

– Славно бы еще до кучи уметь излечивать такое наследственное малокровие, – ответил я.

«И иные болезни, связанные с этой жидкостью», – шепнуло нечто внутри. Весьма язвительно.

«Ну да, если это считать болезнью».

«Жутким отклонением от социальной нормы».

«Как – каждому фрукту своё время – слепоглухонемоту, аутизм и гомосексуализм во всех его видах, карой за который одно время сочли…»

– ВИЧ-инфекцию, – внезапно произнёс я.

– Вы поняли? – спросил Иоганн.

– Не вполне. А, значит, могу ошибаться на все сто.

– Мы, при всём нашем умении читать так называемые «верхние», сознательные мысли, тоже уверились буквально на днях. Лет двадцать назад. Ген, активно противостоящий СПИДу, несёт в себе зачатки вампиризма. Древнего, неразвитого, примитивного. Хотя даже в то время…

– Легенды есть легенды, – подхватила Беттина. – Когда ребенок рождается смертельно бледным, жмурится на яркий солнечный свет, чуть что покрывается пузырями ожогов и до крови кусает свою кормилицу, а потом всех подряд, очень легко решить, что он отродье Врага.

– Даже если это простой альбинос, – хихикнул Амадей. – Или больной злокачественной формой порфирии: светобоязнь, выступающие вперед зубы, язвы и бугры на коже и редкая нелюбовь к чесноку. А уж тем более когда с виду вполне нормальное дитятко цедит кровь литрами, сим убивает и передает свою заразу тем, от кого позаимствовало пищу. Издержки эволюции.

– Но это ведь ужасно, – сказал я.

– Всякие тигры, крокодилы и удавы тоже невеликие лапочки, – ответил он. – Окультуривать приходится. Или учиться сосуществовать.

– Только учились одни мы, – вплёл свою реплику Гарри.

– Да, пока человеки, почти под корень истребив наше племя, не открыли широкую дорогу самой беспощадной пандемии изо всех возможных, – подытожил Иоганн. – Такой, что не остановится, пока не скосит правых и неправых. И приложили к этому руку те, кто всегда знал, но не выпускал на поверхность: архивов, сознания, души. Хоронил в недомолвках.

– Нет худшей заразы, чем та, что выходит из лабораторий, где честно с ней борются, – энергичным кивком подтвердил Амадей. – Закаляют пенициллином, до полусмерти кипятят в центрифугах и описывают полученные результаты на своём птичьем жаргоне. У медиков недаром была стойкая репутация убийц.

– И нет горшей беды, чем та, что исходит от искренних и бескорыстных спасителей человечества, – слегка загадочно возвестил Иоганн.

– Что-то можно предпринять с этой амбивалентной утопией – или уже поздно? – спросил я.

– Прямой и честный, но неверно поставленный вопрос, – ответил Иоганн. – Нас примерно восемь с половиной тысяч на два миллиарда оставшихся людей. Для того чтобы держать собой природу, пребывая на вершине некогда созданной нами втайне экологической пирамиды, нас хватает. Но чтобы давать свою кровь…

– Всем негодяям, что довели наш феод до кризисного состояния, – подал реплику Амадей.

– Тем, кто может стать ангелоидом новых времен, – жестко продолжил Иоганн. – Или хотя бы их другом, как Хельмут. Связующим звеном между разумными. Для этого нас не хватит и долго еще не будет хватать. Ведь невозможно более воскрешать сеньоров, не поднимая младших братьев хотя бы до четверти их уровня.

– Мы создаём и растим свои подобия с великим трудом, – проговорила Беттина. – Будь то звери, ангелы или плоть от нашей плоти.

– Погодите, я ведь уже понял куда больше того, что было здесь сказано, – вклинился в этот хоровой речитатив. – Сделавшись полностью одним из вас, Волком, бесом или кем там еще, я окажу услугу?

– Именно, малыш, – кивнул Хельм. – А теперь скажу тебе я. Тебя как следует подготовили к так называемому Великому Обряду. Это когда прежде чем дать тебе Тёмную или там Сумеречную Кровь, берут всю твою собственную. А это больно и страшно, Анди. Может быть, это самая страшная боль на земле. Никакие медитации не спасают, потому что корень ее – в глубине твоей псевдоличности, которая даже в раю не хочет перестать быть тем, что она о себе вообразила. Я вот и подступиться в своё время к такому не посмел. Живу, оно конечно, вон их стараниями – он мотнул головой в сторону остальных «курточников» – далеко не первый век.

– Ну а если я соглашусь? – спросил я. – Это правильный вопрос?

– Да, – ответил Иоганн, – притом риторический. Для шутки он слишком ответствен.

– Но ты выдержишь это куда легче нас, – проговорила Беттина. – Вот только надо подумать, какую личину потом примешь. Первое время без того никак невозможно. Века два, пожалуй…

– И прикинуть, откуда мы стащим для него действительно классный дафлкот, – закончил Гарри. – Чтобы, Люцифер меня забери, выдержал такой долгий срок.

…Пятеро в бежевых верблюжьих куртках с капюшоном вышли из подвальной двери Политехнического Музея и деловито зашагали по улице вверх.

– Сегодня надо, наконец, разобраться с этими… источниками даровой электроэнергии, – сказал Амадей. – И с кулинарными фабриками. Раньше стоило бы, только остатних человечков жалко было питания лишать. Двух ментальщиков, я думаю, на это хватит. А ты как считаешь, Пабло?

II

Всё хорошее или безнравственно, или вредно, или незаконно.

Когда ждёшь, часы и дни тянутся, будто жвачка. Даже если тебя успели научить, что времени как такового и вовсе нет. Хотя для нашего народа сама жизнь означает ожидание – это говорю вам я, Андрей Первенцев, который вспомнил свою девичью фамилию совершенно некстати. В самый раз перед тем, как отбросить свою человеческую плоть, суть или вообще копыта.

Ибо я уже не человек и ещё не ангелоид.

Тут необходимо слегка уточнить: человек, только с иной кровью в жилах (и, по здешней логике, с частично измененным геномом), который может пребывать в относительном благополучии лет тридцать-сорок. Не стареть, не болеть, очень быстро восстанавливать повреждённые ткани. И если не хочет по истечении срока загнуться от какой-нибудь вредоносной и тягомотной хвори или тотального одряхления, имеет право попросить друзей о вторичном вливании жизненного эликсира.

Как уж не раз делал мой приятель, благородный мейстер Хельмут. Вообще-то сам он ничего подобного не хотел, хотя считал прямым своим долгом.

– Скучно мне тянуть лямку. Я бы с охотой посмотрел, что там за радужным занавесом, Анди, – говорил он не однажды. – Только наследника моему искусству никак не отыщу.

– Знаю. Кстати, как бы ты его сформулировал этак в двух словах, это твоё искусство?

– В двух, скажешь тоже.

– Тогда коротко и веско.

– Изволь. Умение причинять телу страдания, которые не убивают, а лишь помогают его душе освободиться от власти демонов. Именно – лжи, греха, болезни, уныния, стадности и прочих иллюзий. А также всяких пещерных теней, кумиров и идолов рынка. Через всё это я тебя провёл.

– С успехом.

– Рад, – он шутовски поклонился. – Ты точно не хотел бы стать моим цехмейстером? Учеником и подмастерьем?

Это значило… Нет, ничего такого ужасного. Просто я догадывался, что через заботливые руки Хельмута, его коллег и предтеч прошли все Тёмные и Сумеречные Ангелы, кроме разве что самых древних. По нынешнему определению, Диких. Он ставил их на грань их непонятного существования, чтобы сотворить из них бессмертных и видящих истину без покровов.

Я был всего-навсего человеком – и оттого Первая Ступень моего личного ритуала придала мне лишь немного душевной стойкости и плотской неуязвимости. А в качестве приятного добавления чуток архаизировала мою лексику. К сожалению, молодежный слэнг и не подумал никуда деваться, и теперь два речевых слоя мирно сосуществовали у меня на языке.

Жил я теперь не в проходном зале с девятью порталами, одним из которых была простая дверь наружу, а в одной из крошечных служебных комнатушек бывшего музея, как и все мои новые знакомцы. Причем делил ее с Хельмом. Нет, не по принципу «жертва от палача недалеко катится», а потому, что трое Волков и Беттина занимали апартаменты по обеим нашим сторонам: Иоганн и Амадей – комнату направо от входа, Гарри и Бет – налево. А в тугом животике нашей общей подружки зрело и наливалось соком моё собственное семя.

Хотя ее движения стали чуть менее резкими, а взгляд – более глубоким и как бы обращенным внутрь, видно этого почти не было.

– И не будет, – пояснил Хельм. – Они такие. Держат дитя в себе невесть сколько времени, удобного случая ждут. В точности как иные звери. Плавает внутри в вольных материнских водах, не прикрепляясь к берегу. Вот станет полноправной Волчицей, тогда…