Метели, декабрь - Иван Мележ

— Вот здесь Борис сказал, — весело кивнула она ему, — сейчас выступит учительница!.. Я учительница. Я человек, которому по закону надо учить. Меня для этого готовили. Мне для этого дали много разных советов. — Параска все держалась того же доверительного, непосредственного тона. — Конечно, могут найтись такие умные люди, которые скажут, что я не вообще учительница, а школьная учительница! Что моя задача одна — учить школьников! Да еще школьников начальных классов! Самых малых! Но так могут сказать только люди, которые носа не высовывали из города. Не знают, кто такой учитель в деревне!.. Учитель в деревне, — в голосе послышалось озорство, — и кум, и сват, и черту брат! Обязан уметь научить всему и малого и старого! Он не может сидеть только в школе и не видеть того, что творится на улице!.. И вот я также, на столе каждый вечер гора тетрадей, стараюсь не сидеть только в школе. Откладываю тетради на ночь, выхожу в село! Поглядеть, кто чем занимается! И что вообще у нас делается!.. Вот я и теперь гляжу, стараюсь разобраться, что ж это у нас происходит! — Ганну не удивляли ни бойкость, ни нарочитая Параскина искренность — хорошо знала Параску. Видела, что недаром она старалась подступиться. По коридору, по классу шел согласный, одобрительный гул. Женщины вздыхали, кивали головами: правду говорит, ходила, глядела, помочь старалась. — Видела я, как говорили, беседовали все. И дядька Змитро, и тетка Марья, и тетка Гечиха, и все другие… Видела я, как горевали, и думала себе: ничего! Теперь тяжко — потом легче будет! Наладится!.. Быть не может, чтоб не наладилось! У других же идет на лад, почему ж у наших не наладится?.. Разве ж наши хуже, чем другие? Разве у наших руки хуже или работать они не приучены? Или не такие умные?.. — Параска горько пожалела: — А вот же не вышло у нас!.. Почему?! — Ганна с нетерпением ждала, что она дальше скажет, куда поведет дальше. Параска не ответила сразу. Только искренне, от души сказала: — Я знаю, каждому из вас больно. И мне тоже больно, очень больно… А если болит, то хочется кричать, а не думать!.. Но не надо и горячиться очень! — осторожно посоветовала она. — Надо подумать хорошенько. Подумать, как сделать, поправить все, что не так!..

— Думай не думай — одна лихоманка! — перебил ее чей-то безнадежный басок, видать, Гечихи.

— Поломалось все, сам черт не разберет!..

— Нема чего поправлять!..

— Не сбивай хоть ты, Параска!

— Я разве говорю, что легко… Больно, говорю, и мне… Трудно это… Только не надо горячиться. Подумать трезво надо…

Она говорила и теперь искренне, с сочувствием, с опытной осведомленностью, но ее уже, как и Миканора, не раз перебивали, слушали несогласно. Спорили, правда, мягче — сдерживали, видать, давнее уважение к Параске и ее деликатность сочувственная. Все ж она, хоть и скрывала это, но, было видно Ганне, держалась неуверенно, терялась. Сбивалась в разговоре, нелегко подыскивала доказательства. Она, всегда такая находчивая, быстрая…

Апейку встретили настороженным вниманием. Он же поднялся с ленцой, с какой-то небрежностью клонил голову. Во всей фигуре была странная расслабленность.

— Была у нас когда-то история… — мирно, покладисто заговорил он. Заговорил так, будто колебался, говорить или не говорить. — Я был тогда еще сопляком. Чужие огороды проверял… Поженились у нас парень с девкой. Он был наш, через две хаты жил, Иваном, конечно, звали. А девка из-за реки, из Барбарова, Алена… — Он пальцем равнодушно почесал макушку. Вспомнилось, вот и говорит. Глаза смотрели на него в большинстве спокойно. Кое-кто с интересом. — Девка как девка. И парень как парень… Но вот поженились, отделили их. Хатку родня склепала. Стали жить себе. Сами по себе… Не лежебоки. Старательный парень он. И она тоже. Как муравьи. С утра до вечера в поле, в сарае. Стараются оба… Не лежебоки… А вот что вышло… Посеяли. Низинка у них была. Так весной все вымокло. Сена накосили. Дождь. Погнило… Зимой у нас около реки ночи длинные. И лучины мало. Да дело молодое — летом она уже рожать собралась. А времени нету. Все на бегу. На бегу, в борозде и родила!.. Мертвое!.. Как накаркал кто, то одно, то другое. Как напасть какая! Не там — так тут!.. Правда, если разобраться, так и сами кое в чем виноваты. Молодые, неопытные… Оно, может, и ничего бы все, мало у кого не бывает! Только ж они ко всему были и горячие. Как вот некоторые у вас, в Глинищах! — поддел вдруг Апейка. Борис засмеялся. Засмеялись еще некоторые из тех, что смотрели в упор. — Она, что не так, — на него, он — на нее. Такая-сякая! А бывало, и с кулаками!.. Она стоила его. Он ей слово, она — два! Век на их дворе крик! Как на Юровичском базаре в воскресенье! — опять пошел смешок. Апейка же спокойно повел дальше: — Дрались, дрались. Не выдержала она — сбежала! Муж ее сначала: ну и ладно! Может, и к лучшему! А потом жалко стало. Да и гонор мужской, наверно, заговорил!.. Одно — когда ты бросаешь, а когда тебя — это совсем другое!

— Аге! — сочувственно отозвалось несколько голосов. Больше женщины.

— Защемило в Ивановом сердце! — посочувствовал Апейка. — А тут мать с отцом уговаривать: «Где это видано такое! Позови!..» Уговорили. Сели на паром — и через реку. Что там было, не слыхал. Не скажу. А только привозят ее… Важная приехала!.. Но все-таки уже не кричит! Про него и говорить нечего — тише воды. Обходительный, не узнать! Людям уже скучно стало — спектакля нету!.. Зимой он — на заработки в лес. Весной хорошо унавозил землю, посеял в пору. Лето удачное. Хорошо поспело все. К хлебам — сено хорошее… Порядок пошел… Давно это было, — задумался, стал строже голос Апейки. — Когда я еще телят не гонял. Давно уже оба постарели. А живут все вместе. Живут не хуже, чем люди… Всяко, правда, и теперь порою бывает — заговорит вдруг горячая кровь. А не дерутся, как бывало. И не разбегаются в разные стороны. Знают, жизнь прожить — всякого повидать. Не надо сразу в панику!.. — Не понять было сначала, то ли он просто рассуждал, то ли советовал. — Всякое хозяйство трудно складывается. Не сразу, бывает, все складно выходит. Надо порою притереться, как говорят. Это что касается семьи, двух человек. А что говорить уже о большом хозяйстве. О колхозе.

Он помолчал. Как бы давал подумать о том, что сказал, или собирался с мыслями.

— Вот тут я и хотел бы объяснить, что думаю о вашем колхозе… — Он говорил по-прежнему буднично, но очень серьезно, значительно. — Вы можете сказать, что, дескать, поздно. Однако я думаю, что осмотреться с толком никогда не поздно. Надо разобраться, выяснить все. Надо понять: что ж такое случилось? В чем причина, что так случилось? Я согласен с тем, что сказал товарищ Гайлис об урожае и о дисциплине. Я считаю, что товарищ Гайлис особенно правильно подчеркнул большую вину всего руководства. В том числе и нашу вину, что не поправили вовремя, не предупредили… Мы из этой неудачи сделаем выводы. Мы поправим ошибки. — Он окинул взглядом всех, кто был в президиуме, как бы показывая: то, о чем он говорит, все готовы взять на себя. Черноштан смотрел исподлобья на стол, вид был такой, будто эта вина угнетала его больше других. Как на суде подсудимый. Гайлис тоже, казалось, готов был признать свою долю вины. Башлыков, похоже, вины за собой не видел. Апейка будто не заметил этого, кивнул в зал: вот, признаем вину свою. — Но и вы должны признать свою! — Он, однако, не стал ворошить особенно: зачем перебирать то, что было, оно и так хорошо известно. Виноваты все. Лучше подумать вместе, как сделать, чтобы не повторилось такое. — Вот я и хотел бы посоветовать на будущее… Что надо учесть вам?.. Первое, — сказал он, — не кормить больше бездельников и трутней! Кормить только тех, кто приносит пользу. В зависимости от пользы, которую каждый дает. Кто больше — тому больше, кто меньше — тому меньше. А тому, кто бока пролеживал, дулю!.. — Беспокойный гул одобрил его. — Надо наладить хороший учет. Все учитывать: работу, прибыль, получку. Каждую копейку, каждый грамм — на учет. А всем, у кого руки очень длинные, по рукам… Одним словом, контроль во всем. Строгий контроль. Если не установите контроль, все пропадет. Никакого добра не хватит!..

«Вот хитрый, — подумала Ганна. — Говорит так, будто они в колхозе еще! На колхозное настраивает!..» Заметила, речь Апейки растревожила людей; переговаривались, шумели, доносились крики с мест, но то были уже деловые выкрики, упрекали — кормили трутней, разбазаривали добро!..

— Кто работал, кто не работал — все одно! Каждому палочка!

— Кто урвал, тот и съел!..

— Какая тут охота стараться! Шею гнуть!..

— Все по ветру пошло!..

Когда Борис встал, шум, возгласы стали быстро стихать. Он дождался полной тишины, торжественно объявил:

— А сейчас выступит секретарь райкома товарищ Башлыков!

Глаза всех, множество глаз смотрело только на него. Перестали дымить в коридоре, подступили к дверям. Столпились так, что нельзя было шевельнуться. У Ганны сдавливало дыхание.