Немецкий мальчик - Патрисия Вастведт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Майкл поднялся в спальню и переоделся в свою рубашку и брюки. Маленький мальчик до сих пор спал на кровати Фрэнки. «Неужели мать его забыла? — удивился Майкл. — Других-то детей уже увели».
Из прихожей хорошо просматривалась гостиная, и Майкл заметил Фрэнки. Следовало быть благодарным за то, что она выбила ему заказ, но ведь заказ нужно выполнить, а при мысли об этом становилось тоскливо. Писать портрет веселой краснолицей Пикси еще куда ни шло, а вот часами любоваться безупречным жемчугом и лошадиным лицом Кары Фейрхевен — не самая радужная перспектива.
Из гостиной доносились оживленные голоса — там увлеченно обсуждали картины. Ни носильщика Эдди Сондерса, ни Лори Майера Майкл не увидел. Хотел перехватить взгляд Фрэнки, чтобы попрощаться, но не сумел.
Майкл шагнул за порог и закрыл за собой дверь. Духота и громкие голоса остались в доме, а на улице по-прежнему лил дождь. Тротуар блестел в свете фонарей, желтоватый туман пах сажей и заплесневелыми камнями. Майкл представил себе черное бархатное небо и пустые поля, ждущие Эдди Сондерса в Кенте.
5
Летнее утро 1881 года выдалось теплым и солнечным. Дул легкий ветерок, и ничто не предвещало, что уже к десяти часам судьба семнадцатилетней Лидии будет решена.
Ее послали к портному забрать перешитый отцовский костюм. Над дверью мастерской звякнул колокольчик, Лидия вошла и увидела молодого Лемюэля Джейкоба Рота — с бездонными карими глазами и портновским сантиметром на шее. Смущенный и потрясенный не меньше Лидии, Лемюэль даже не улыбнулся. Поначалу это была не любовь — узнавание. Лидия вздрогнула, будто во сне споткнувшись на ровном месте, сердце екнуло и с той минуты забилось в такт с его сердцем.
Молодых не смущало, что Лемюэль — иудей, а Лидия — протестантка, хотя его родители от них отвернулись и заявили, что в случае женитьбы отлучат его и от семьи, и от веры. Мать Лидии называла дочь дурой, мол, воду с маслом не сольешь. Разные народы, разная религия — они с Леми не смогут жить в согласии и растить нормальных детей.
После свадьбы Лемюэль и Лидия проводили погожие выходные в парках Гринвича, Ричмонда или в Хампстед-Хите. Обоим нравилось на время выбираться из Пэкема и, раз никакому богу они не поклонялись, сливаться с другими безбожниками. Сына они назвали Альбертом, обычным английским именем, чтобы избежать сплетен и недовольства протестантов и иудеев.
Маленький Альберт получился типичным англичанином — светлокожим, веснушчатым, в общем, вылитая Лидия. Порой молодая мать жалела, что сын не унаследовал красоту мужа, но куда чаще радовалась, понимая, что такая внешность значительно облегчит Альберту жизнь. Пусть еврейская кровь останется незамеченной.
Каково же было ее удивление, когда двадцатидвухлетний Альберт заявил, что не желает ни прятаться, как преступник, ни угождать чужому невежеству. Он и его жена Вера Мэй назовут сына вполне еврейским именем Майкл Джейкоб.
Лемюэль объяснил, что у евреев все иначе. Национальность ребенка определяют по матери, Лидия не еврейка, следовательно, не евреи ни Альберт, ни Майкл.
— Пусть так, — отмахнулся Альберт. — Этих тонкостей я не знаю, зато понимаю, откуда дети берутся. Я — это наполовину ты, а мой мальчик — наполовину я. Майкл имеет полное право считаться сыном обоих народов.
Четыре года спустя родилась маленькая Рейчел Ханна. Вторым потрясением для Лидии стало то, что оба внука пошли в Лемюэля больше, чем его сын: и Рейчел, и Майклу достались бездонные карие глаза и смуглая, точно опаленная палестинским солнцем, кожа.
Когда короновали нового короля, на воскресные пикники они ездили уже вшестером. В дождливую погоду посещали Хрустальный дворец или оранжереи в Кью-Гарденз или Леми водил Майкла смотреть картины. Порой Лидия и Вера Мэй брали малышку Рейчел и ехали на трамвае глазеть на витрины модных и недоступных им магазинов, вроде Берлингтонского пассажа.
Когда зацветали сады, Лемюэль покупал билеты на поезд и они вместе отправлялись на пикник куда-нибудь в Кент.
В общем, жизнь в Англии сильно изменилась.
Стояло второе лето войны, август, когда Лидия получила письмо от короля. В отличие от многих, она не разрыдалась и не упала в обморок, потому что сердцем уже чувствовала: Лемюэль погиб. Жетон и грамоту-благодарность от командования Лидия спрятала в белье, а письмо сожгла. Лемюэль не сражался ни за короля и ни за какого бога. Он сражался за Англию и товарищей.
Потом пришла новость об Альберте. Единственный сын Лидии был тяжело ранен, но жив.
В 1917 году Альберт вернулся из французского госпиталя. Воскресные поездки кончились: Вера не желала оставлять мужа. «Вот окрепнет Альберт, сможет стоять, тогда и посмотрим, — говорила она. — В коляске нам ни внести его в трамвай, ни вынести».
Лидия понимала: при детях Альберту лучше сидеть в своей комнате. Неужели Вера забыла, как его вид подействовал на маленького Майкла? Да и разве сумеют они спустить его по лестнице, не говоря о том, чтобы внести в трамвай? Но стоит заговорить об этом, и Вера вспылит. Даже Рейчел, как ни подлизывалась, как ни юлила и ни обхаживала мать, переубедить ее не смогла.
В начале мая 1927 года случилось неожиданное. Всю неделю стояла чудесная теплая погода, и в пятницу Вера сказала Рейчел:
— Доченька, выучи уроки заранее, в воскресенье мы поедем на природу.
Лидия и Майкл разом оторвались от запеканки с сельдью. Вот так сюрприз!
— Я посижу с Альбертом, а Майкл мне поможет, правда, милый? — проговорила Лидия. — Вера, куда вы с Рейчел собираетесь?
— В Севеноукс. Лидия, ты тоже едешь, и ты, Майкл, если хочешь, — отозвалась Вера. — С Альбертом посидит Ада Хоббс из двенадцатого дома, так что часов до пяти мы свободны.
— Я возьму с собой подругу, — сообщила Рейчел.
— Захвати краски. Майкл, — предложила Лидия. — В Севеноукс чудесные виды.
— Бабушка, я лучше с папой останусь.
— Я же объяснила: с ним побудет Ада Хоббс! — раздраженно сказала Вера. — А ты сиди не сиди, все равно отцу не поможешь.
Воскресным утром Вера с Лидией приготовили еду для пикника и сложили в картонную коробку с ручкой, которую всегда брали в такие поездки. Вера достала ее с чердака и смахнула пыль. Когда они в последний раз открывали эту коробку? Кажется, в другой жизни.
В половине десятого Рейчел встретила подругу, приехавшую на автобусе. Послышалось хихиканье, потом девичьи голоса, а потом на лестнице, ведущей в кухню, застучали каблучки.
— Вот и мы! — объявила Рейчел. — Знакомьтесь, это Элизабет.
Девушка была ростом с Рейчел, но выглядела моложе своих шестнадцати, хотя лицо детским не казалось. Элизабет словно явилась из довоенного времени, когда дети росли не так быстро, а девушки по воскресеньям носили платья из вышитого органди и ленты в косах. Всем своим видом Элизабет внушала беспокойство: милая, наивная, она явно не знала о жизни того, что следовало знать девушкам в 1927 году.
Другой эпохе принадлежали и женственная фигура Элизабет, и молочно-белая кожа, и веснушки на носу. По всей вероятности, в классе ее считали гадким утенком. Шестнадцатилетние девчонки не понимают настоящую красоту, хотят выглядеть как мальчишки — ни нормальной груди тебе, ни бедер, а прически почти у всех короткие, словно только что с каторги вернулись. Длинные ярко-рыжие волосы Элизабет вились от природы. «Роскошные! — подумала Лидия. — Но сейчас явно не в моде». Только ради такой подруги стоило отправить Рейчел в безумно дорогую школу.
А минутой позже на лестнице снова зацокали каблучки — появилась еще одна девушка. Ни постучать в дверь, ни представиться она не удосужилась. Светловолосая, худая как скелет, она была в платье из вишневого крепа. Рейчел бредила такими, но Вера сказала категорическое «нет». Ни грудных вытачек, ни сборок — сущая оболочка для колбасы, а вокруг колен — обрезок ткани, гордо именующий себя юбкой. Яркая, современная красавица, полная противоположность Элизабет, девушка словно сошла с витрины модного магазина на Пиккадилли.
— Это Карен, — сказала Рейчел, не потрудившись объяснить, почему пригласила двух подруг, хотя с матерью договаривалась об одной.
Как обычно, Вера ни словом не упрекнула дочь за самонадеянность, а вот Лидия многозначительно сказала:
— Рейчел, милая, приготовь еще бутербродов и тарелку для своей гостьи.
— Давайте я бутерброды сделаю, — предложила Элизабет.
Девушки оказались сестрами, жили в Кэтфорде и учились вместе с Рейчел. («Бабушка, не могла же я одну пригласить, а вторую — нет!») Карен была на два года старше Элизабет и Рейчел, но в свое время переболела ревматической лихорадкой и отстала от сверстниц.
Пока Элизабет готовила бутерброды, Рейчел стояла у буфета, а Карен потчевала всех историями об учительницах из их школы. «О-ля-ляя! Здеезь так хёлёдно!» — прогнусавила она, здорово изобразив учительницу французского, и качнула подолом так, что мелькнули стройные, обтянутые чулками ножки и подвязки. Рейчел взвизгнула и ткнула пальцем, как леди не подобает, а Вера впервые за много лет искренне рассмеялась.