Немецкий мальчик - Патрисия Вастведт

Кристина танцевала с Джорджем. Джордж танцевал с Элизабет. Подошли и другие гости — старые сестры Форти, которые сидели на жестких стульях и топали в такт мелодиям. Мистер Демарн заявил, что любит духовую музыку, желательно марши, и через десять минут ушел.

Ровно в девять миссис Маккрей принесла поднос с какао.

— Всем доброй ночи. — Она закрыла камин заслонкой и унесла пластинки.

— Пора попрощаться со Штефаном, — сказала Элизабет. — Рано утром он уедет в школу-интернат.

Кристина гадала, что он скажет другим мальчишкам и как его примут, — Штефан выглядел слишком взрослым, чтобы сидеть за партой. Он может притвориться кем угодно, и ему поверят.

— Мод, попрощайся со Штефаном, — велела Элизабет.

— Нет! — Девочка цеплялась за него, как обезьянка, пока мать не отлепила ее и не повела в спальню.

— До свидания, Кристина, — произнес Штефан. Он стоял у дальней стены, спрятав руки в карманы. После танцев с Мод его золотистый ежик топорщился. Кристина не знала, на что решиться. Они не увидятся до пасхальных каникул… Будь Штефан родным братом, она чмокнула бы его в щеку или нет? Сестра должна сказать «Счастливо!», легонько пихнуть кулаком в плечо, чмокнуть, обнять? Или действовать смелее, как Люси Ханичёрч у Форстера в «Комнате с видом»?

Кристина протянула руку. Штефан поцеловал ее пальцы и, судя по всему, нисколько не смутился.

Ночной сумрак посерел, и оранжевая заря высветила холмы. Закутавшись в дорожный плед, Кристина сидела у окна гостиной и ждала, когда Элизабет приведет из спальни Мод. Джордж занимался багажом. Штефан уже уехал.

Над озером клубилась дымка. У самой воды, низко опустив голову, стоял олень.

— Смотрите! Смотрите! — закричала Мод, вбежав с гостиную. — Я хочу оленя еще больше, чем пони!

— Тише, другие гости еще спят, — зашептала Кристина. — Этот олень готов умереть. Они всегда стоят неподвижно, когда чувствуют, что бегать больше не могут.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, и все. Олень сегодня умрет. Он сам это чувствует.

— Нет, он только просыпается, как мы утром! — закричала Мод. — Ничего ты не знаешь!

— Тише, девочки, еще очень рано. — В гостиную вошла Элизабет. — Где Джордж? Моди, никуда не убегай! Нам скоро уезжать. Если придется тебя искать, я рассержусь. — Она положила пальто и перчатки в кресло и вышла на крыльцо. Из-за двери донесся ее негромкий голос: — Джордж, ты заплатил по счету? Вещи уже в машине? Девушки с кухни очень старались, давай оставим им что-нибудь.

— Все уже сделано.

— Спасибо. Времени в обрез, пора выезжать, не то на поезд опоздаем. (Щелк — Элизабет захлопнула сумочку.) Надеюсь, Штефан благополучно доберется. Один все-таки…

— На долю Штефана выпадали испытания куда серьезнее поездки в поезде.

Воцарилась тишина. Кристина подумала, что родители ушли к машине, но тут Джордж заговорил снова:

— Зря мы ей не сказали. Так несправедливо.

— Да, знаю.

Кристина обратилась в слух, но родители ничего не добавили.

Когда свернули на подъездную аллею, Кристине показалось, что в тени крыльца машет миссис Сондерс, соседка. Нет, это Элис. Сомнения отпали, едва та вышла на солнце. Последний раз сестры виделись две недели назад — тогда Элис была с царапинами на коленках и в носках. А сейчас волосы завиты, вместо носков — блестящие чулки.

Собаки радостно лаяли и скакали по гравию среди выгруженных чемоданов.

— А ну тихо! Сидеть! — прикрикнула Элизабет, — впрочем, она улыбалась. — Дорогая, я так по тебе соскучилась! — Она поцеловала Элис. — Ты только посмотри! Совсем взрослая барышня.

— Рейчел взяла меня с собой по магазинам, и я постриглась. — Элис разгладила платье. — Что скажешь, Кристина?

— Тебе очень идет.

— Рейчел, милая, здравствуй! — Элизабет перегнулась через воображаемый забор и поцеловала миссис Сондерс в щеку.

— Мы были в «Селфриджес», и я отвела ее к парикмахеру, — сказала Рейчел Сондерс. — Длинные волосы сейчас не в моде, а Элис уже не ребенок.

— Ей очень шли длинные волосы, — заметила Элизабет.

Кристина почувствовала: это война за Элис между матерью и миссис Сондерс. Она подобрала сумочку и перчатки Элизабет, по которым вовсю скакали собаки. Элис взяла Кристину под руку.

— У меня для тебя подарок, — шепнула Кристина.

Элис пахла яблоневым цветом, и Кристина поняла, что сувениры, казавшиеся в Йоркшире такими красивыми, рядом с сестрой будут грубыми и уродливыми.

Девушки затащили Кристинин чемодан в свою комнату и, усевшись на ковер, открыли. Кристина протянула сестре деревянную шкатулку с видом Йоркского собора на крышке.

— И это тоже тебе. — Она надела на бледную шею Элис стеклянные бусы, цветом напоминавшие Йоркшир — розовато-лиловые с зеленым и синим. — А еще вот, мухобойка! Комаров в Йоркшире, как в джунглях. — Кристина задрала рукав Элис и шлепнула.

Элис взвизгнула и вырвала у нее мухобойку. Секундой позже сестры катались по ковру начисто забыв про взрослое платье и чулки Элис.

— Эй, ты мне бусы порвешь!

— А ты раздавишь меня, корова!

— Прическу мне не испорти!

— Штефан неплохо танцует джиттербаг, — сказала Кристина.

— Что? — Элис оттолкнула Кристину и резко села. — Он же немец!

— Он очень милый.

— Хайль Гитлер! Эт-тот дшит-терпак не есть короший. Пиф-паф!

Темнело. Кристина включила электрокамин, и они лежали на кроватях в розовых сумерках.

— Замуж тебе за него нельзя. Это смертный грех, если епископ не разрешит. Да и детишки будут ненормальные.

— Он приедет на Пасху, — сказала Кристина. — Когда каникулы начнутся.

— Может, он влюбится в меня тоже. — Элис села. — Посмотри, что я тебе купила.

В одном свертке была книга о поездке принцессы Елизаветы и Маргарет Роуз к негритятам из Тринидада, в другом — флакон крем-шампуня с пивом. Рейчел Сондерс сказала, он подходит для жестких волос, вроде Кристининых.

— А вот это — самое лучшее, — объявила Элис и протянула сестре последний сверточек. — Я его откопала в своей шкатулке. Ты небось и думать о нем забыла.

Кристина сорвала папиросную бумагу. Медальон в форме сердца!

— Ты его нашла, помнишь? — спросила Элис.

Кристина помнила, хотя по правде медальон она не нашла. Его подарил солдат, которого она встретила в поле.

— Я возила его в ремонт, — продолжала Элис. — Ювелир выправил вмятины и хорошенько его отполировал. Рейчел говорит, девушки должны носить жемчуг днем и бриллианты вечером. Мол, золото для замужних дам, а серебро вульгарно и дешево. А мне медальон нравится, хоть и серебряный. Жаль, буква тебе не подходит.

Медальон оказался тяжелее, чем помнила Кристина, и круглее — эдакое сердцевидное яйцо. В свете электрокамина серебро расцветилось алыми искрами.

Шесть лет назад, когда солдат вложил медальон ей в руку, медальон был холодным, а сейчас теплый, как будто живой. На медальоне темнела гравировка — витиеватая буква «Э».

1927

4

Парадная дверь жалобно заскрипела. Каждый шаг по голым половицам коридора эхом разнесется по всему дому, поэтому Лидия спустилась в подвал и прошла на кухню. Сын спал, и будить его не хотелось.

По утрам жидкости в легких Альберта становилось меньше. Слабый и измученный, он напоминал тряпичную куклу, но Вера усаживала его в кресло, где он снова засыпал, и при каждом вдохе его грудь дребезжала, как жестянка с гвоздями. К оконной раме прикрепили плотную коричневую бумагу, чтобы солнце грело только ноги Альберта: другим частям тела оно запрещалось. В кресле он дремал часов до двенадцати.

Лидия поставила сумки на кухонный стол. Покупок было столько, что она не взяла зонт и вся вымокла. Лидия повесила пальто в буфетную — пусть обтечет, а промокшую шляпу аккуратно расправила и положила на подогреватель для тарелок.

В доме царила тишина. Вера ушла на работу, Рейчел — в школу, а Майкл мог быть где угодно. То он рисовал портреты на улице, то работал — лишь бы заплатили. Майкл очень напоминал былого Альберта — задумчивый, не по годам практичный молчун, все схватывает на лету. Альберт мог что хочешь починить и разбирался в любых современных устройствах, даже в моторах. Теперь чудесное умение Альберта осталось в прошлом.

Альберт воевал во Франции и дождливым вечером семнадцатого года решил затаиться в яме, где, как потом выяснилось, затаился и иприт. Ни вылезти, ни позвать на помощь Альберт не мог: над головой гремело и рокотало. Лицо и руки тут же превратились в поджаристые отбивные, желудок и легкие пропеклись.

Разбудили Альберта чужие голоса: люди переговаривались в кромешной тьме. Потом пришла боль. В живот вонзались клещи, тело жгло так, будто его варили в кипятке. Альберт ничего не видел, не мог двигаться и не сразу понял, что в ушах звенит его собственный крик.