Немецкий мальчик - Патрисия Вастведт

— Хеде всем рассказала, что угощала нас сотами? Интересно, зачем?

— Нет! — взвизгнула Герда. — Глупости говоришь! Не об этом! Хеде всем рассказала, что твоя мама дружит с евреем. С англичанином. А ты не знал?

— Мерзкая ложь! — крикнул Штефан.

Гердины глаза возбужденно блестели во мраке. Девочка моргала, и белки вспыхивали, как яркие лампочки. Других белых или более-менее чистых мест на Гердином теле не осталось. Девочка чопорно прикрылась одеждой, словно Штефан не видел ее голой тысячу раз. Воцарилась такая тишина, что стало слышно, как в потолочных балках скребутся мыши. Штефан опустился на матрас и положил руку Герде на спину — кроличьи косточки, обтянутые холодной кожей.

— Это точно неправда, — проговорил он.

— Нет, правда! — Герда захлопала руками по одеялам, зашуршала старой одеждой. Мрак клочьями висел над их головами. Даже мыши притихли, с нетерпением ожидая продолжения. — Еврейская шлюха, — шепнула Герда. — Так Хеде назвала твою Mutti.

Штефан уставился во мрак, разбавленный лунным светом до пятнистой серости. Фонари на улицах давно не горели. Если бы подаренная американцем «Зиппо» не выдохлась, Штефан зажег бы свечу.

— Хеде вечно порола всякую чушь. Херню несла! — Казалось, подслушанные у солдат слова произносит не он, а кто-то другой. Драная камчатая штора шевельнулась, и тень кресла стала напоминать человека на корточках.

— Правильно, не верь мне, — захихикала Герда. — У кого угодно спроси.

Штефан знал: если не схватить ее за горло и не придушить, Герда не заткнется. Но особо не шевельнешься — грудь как будто раскололась пополам, словно он с большой высоты упал на что-то острое.

— Нам Хеде рассказала, вот те крест! — Для большей убедительности Герда выпучила глаза. — Ты уже уехал и ничего не знал. Никого не волновало, что твой Рарра был гауляйтер и ради Германии пустил себе пулю в лоб. Твою Mutti больше не считали женой партийца и не пускали на порог. С ней никто не разговаривал. Она даже не поняла, что это Хеде ее выдала. Вот умора! — Гердины плечи задрожали — верный признак, что хохот совсем близко. — Mutti говорила, горбатую могила исправит, даже если муж видный партиец. Чего ждать, если во фрау Ландау ни капли немецкой крови? Давно ее на место надо было поставить, напрашивалась ведь, ой как напрашивалась!

Герда захихикала. Штефан знал, что именно она вспоминает, он сам не раз видел, как ставят на место тех, кто напросился. Затыкать подружке рот не имело смысла: ее рассказ почти закончился.

— Хеде говорила, твоя мать заползла в дом, как крыса в нору. И ничего тут не сделать, только пледом прикрыть для приличия. Вскоре приехали полицаи и усадили ее в машину. Затащили, потому что идти она не могла.

Герда задрожала так, что ее безумный шепот уже не удивлял: откуда в таком теле возьмется здоровый дух?

Штефану чудилось, будто он парит над матрасом, хотя песок и крошки по-прежнему царапали спину. Его мать избивали, только Герда тут не виновата. Да и какая сейчас разница? Сейчас все не такие, как прежде. Все, пожалуй, кроме мертвых.

— Дождь! — закричала Мод, встала как вкопанная, и ее тень вытянулась на траве.

Пока они гуляли, над гостиницей собрались тучи. Косые солнечные лучи, уже не золотые, а оранжевые, легли на холмы.

— Мы промокнем, — сказала Элизабет. — Как же мы ничего не заметили? — Полил дождь, и они побежали по тропке обратно к гостинице. — Моди, возьми Штефана за руку! — велела Элизабет, обматывая голову шарфом.

Дождь полил сильнее, и они побежали быстрее, сталкиваясь и поскальзываясь на траве. Джордж бежал с Элизабет. Мод восторженно визжала — надо же, как суетятся взрослые! — и крепко сжимала ладонь Штефана. Кристина споткнулась — Штефану пришлось взять за руку и ее. Мод едва поспевала, но он тащил ее вперед. Штефан бежал во весь опор: проснулся безотчетный страх, порожденный не то воспоминанием о бегстве, не то сном, который снился столько раз, что казался явью. Штефан не помнил, от чего в том сне бежал.

Кристина дернула его за руку:

— Давай помедленнее, я же упаду. — Девушка вплотную приблизилась к Штефану. Волосы липнут к щекам, в глазах ни капли страха. — Куда спешить-то? Мы все равно промокли.

Кристина выпустила его руку, они перешли на шаг, и бешеный пульс Штефана понемногу пришел в норму. Холмы скрылись за тучами, дождь лил все сильнее, капли пулями изрешетили поверхность озера. Элизабет с Джорджем исчезли из виду.

Мод ликовала: они втроем нарочно мокнут! Она вприпрыжку бежала рядом со Штефаном и раскачивала его руку.

— Мама нас отругает? — спросила она.

Штефан слизнул с губ дождевые капли. Как здорово, когда у воды нет привкуса — ни серного, ни гнилого, ни металлического от разорвавшихся бомб, ни пепельного от спаленных домов и сгоревших заживо людей. Дождь был как раньше в Германии — ничем не испорченная вода с небес.

Рассказать бы об этом Кристине! Если бы не она, не попробовать бы ему чудесный английский дождь. Но девушка смотрела под ноги, а по ее носу текли крупные капли. Кожа у Кристины гладкая и теплая, а прикушенная губа, наверное, очень мягкая. Вот бы Кристина снова взяла его за руку.

Чуть позднее Штефан застал ее в гостиной. Девушка с ногами забралась на диван и читала книгу. Мокрые волосы толстыми темно-рыжими змеями свисали над раскрытой страницей. Кристина подняла голову и поправила очки.

— Ты из того ружья на войне стрелял? — спросила она без всякой преамбулы, точно они это уже обсуждали.

— Нет, ружье охотничье. И конечно же, не заряжено.

Штефан присел на краешек дивана. Кристина тотчас подтянула колени к груди, между пуговицами блузки появились дыры, и Штефан разглядел ложбинку груди. Нормальное, а не болезненно худое тело до сих пор удивляло.

За стеклами очков ее глаза были огромны, текучи, она как будто и не видела его толком.

— Ой, — сказала она, — нам запрещено целиться в людей, даже если ружье не заряжено. Раньше папа, то есть Джордж, брал на охоту Тоби. Тоби вернулся в Америку.

Штефан понятия не имел, кто такой Тоби. Кристинин друг? Брат? Девушка вытянула ноги, и Штефану стало негде сидеть. Он поднялся. Наверное, в комнате, где полно людей, Кристина будет неподвижной осью, вокруг которой устраиваются остальные.

— Какую музыку любишь? — спросила Кристина. Она моргала, словно гигантский птенец на ярком свету. «Шумана», — хотел ответить Штефан, но не успел. Девушка закрыла книгу заложив страницу пальцем. — Тебе нравится «Чу Чу Ч'буги»? Луис Джордан и «Тимпани файв»? Это любимая песня Элис. Раньше она «Пленника любви» обожала, довольно долго. А я у Перри Комо больше люблю «В погоне за радугами».

Имена и названия не говорили Штефану абсолютно ничего. Как будто она и не по-английски говорила.

— Ружье у меня не заряжено, — повторил он. — И оно очень старое.

— Элис охоту ненавидит, — сообщила Кристина. — Мол, несправедливо, люди стреляют в беззащитных зверей и птиц. Мама говорит, что убийство не для девушек, то есть что девушки не должны никого убивать. — Кристина сняла очки и поправила влажные волосы. — А я мечтаю научиться стрелять. — Ее улыбка получилась упрямой и бесхитростной. — Научишь, когда на каникулы приедешь?

Проблема почти решилась, Штефану и стараться не пришлось.

— Научу с удовольствием, — пообещал он, выждав, когда Кристина перестанет улыбаться. — Но пусть ружье останется нашим маленьким секретом. (Девушка посмотрела на него испытующе, словно пытаясь раскусить.) Только найди подходящее место, — тихо добавил Штефан, — где нас никто не услышит.

Кристина залилась румянцем и уставилась в книгу. Штефан понял: про ружье она никому не расскажет.

В последний вечер в гостинице миссис Маккрей разрешила завести свой граммофон. Об этом она объявила за десертом, положив у горшочка с заварным кремом пакетик игл.

— Мистер Мендер, смею предположить, вы умеете и заводить, и иголку чистить, и так далее. — сказала она Джорджу. — Если молодые люди захотят потанцевать, пожалуйста, проследите, чтобы они соблюдали приличия.

— Обязательно прослежу, — пообещал Джордж. — Вы очень любезны, миссис Маккрей. Девочки, скажите спасибо.

Кристина не рассчитывала, что у миссис Маккрей найдутся приличные пластинки, вроде Фрэнки Лейна или Джонни Мерсера[1]. Предчувствие не обмануло: все пластинки были такими старыми, что Элизабет захлопала в ладоши и сказала, что их помнит.

Зато Штефан танцевал куда лучше, чем думала Кристина, хотя очень напоминал пугало на сильном ветру и занимался исключительно Мод. Он позволил малышке встать себе на ноги и танцевал с ней джигу под «Девять миль до Тен-Тен-Теннесси» и «Разметая тучи»[2].