Орел девятого легиона - Розмэри Сатклифф

– Тебе кажется очень странным, что кто-то предпочел пустить корни в варварской стране, хотя был волен вернуться домой?

– В такую ночь, как сегодня, это кажется просто необъяснимым.

– А чего ради мне было возвращаться? – просто сказал старший собеседник. – Большую часть службы я провел тут, хотя когда пришло время расставаться с легионами, оно застало меня в Иудее. Что у меня осталось общего с Римом? Так, чуть-чуть воспоминаний. Я был совсем молодой, когда в первый раз увидел белые утесы Дубриса впереди по носу галеры. С севером у меня связано куда больше… Твой ход.

Марк передвинул шашку на соседний квадрат, а дядя подвинул свою.

– Переселись я на юг, мне не хватало бы этого неба. Ты заметил, как изменчиво небо в Британии? У меня здесь появились друзья – не много, но все-таки. Единственная женщина, которая мне была небезразлична, похоронена в Глеве…

Марк быстро поднял на него глаза:

– Я и не знал…

– Откуда тебе знать? Я ведь не всегда был старым и лысым дядей Аквилой.

– Нет, конечно. А какая… она была?

– Очень миленькая. Дочь коменданта лагеря. Вот у него была морда верблюда, а она была прехорошенькая, с густыми шелковистыми каштановыми волосами. Когда она умерла, ей было восемнадцать, а мне двадцать два.

Марк молчал. Что он мог сказать? Но дядя Аквила, заметив выражение его лица, издал глухой смешок.

– Нет, нет, ты ошибаешься. Я – старый эгоист и вполне доволен своей жизнью. – И, помолчав, он вернулся к началу разговора: – Я убил своего первого кабана на территории силуров. Я побратался с татуированным варваром на севере, где теперь Адрианов вал. Одна моя собака зарыта в Лугуваллии, ее звали Маргарита. Я любил девушку в Глеве. Я прошел походом всю Британию из конца в конец, и погода тогда была похуже нынешней. Все это поневоле заставляет человека пустить корни.

– Пожалуй, я начинаю понимать, – произнес Марк, помолчав.

– Отлично. Твой ход.

Но, сделав несколько ходов в молчании, дядя Аквила снова поднял голову, тонкие морщины собрались у него в уголках глаз.

– Какое у нас с тобой осеннее настроение! Не мешало бы нам встряхнуться.

– Что ты предлагаешь? – Марк улыбнулся.

– Завтра состоятся игры. Нам тут, в Каллеве, конечно, с Колизеем не тягаться, но все же будут дикие звери, показательный бой, и возможно, даже немножко кровопускания. Решено. Идем.

И они отправились на другой день; Марк – в носилках, словно, как он с отвращением заметил, магистрат или знатная дама. Они прибыли в цирк рано, но когда наконец устроились на одной из мягких скамей, предназначенных для должностных лиц и их семейств (а дядя Аквила и в самом деле был магистратом, хотя и пришел на своих ногах), амфитеатр позади Восточных ворот уже наполнялся нетерпеливыми зрителями. Ветер стих, но воздух был морозный, с чистым острым привкусом, и Марк с жадностью втягивал его в себя, поплотнее запахиваясь в военный плащ. После того как он так долго просидел в четырех стенах, посыпанная песком арена показалась ему необъятной – огромное пустое пространство, обнесенное барьером, над которым ряд за рядом громоздились скамьи, битком набитые зрителями.

Если бритты приняли и не все римские обычаи, то играми они возместили другие пробелы с лихвой, подумал Марк, оглядывая заполненные ряды, где горожане и сельские жители, с женами и детьми, толкались, пихались, вступали в перебранки в борьбе за лучшие места. Имелось изрядное число легионеров из походного лагеря; острый глаз Марка сразу выделил скучающего молодого трибуна в сопровождении молодых бриттов, которые делали вид, что они тоже римляне и тоже скучают. Марк вспомнил толпу в Колизее, где болтали, кричали, ссорились, бились об заклад и поедали липкие сласти. Бритты наслаждались жизнью менее шумно, это правда, но почти на каждом лице читалось такое же нетерпеливое, даже жадное выражение, что и на лицах зрителей Колизея.

Какая-то суматоха поблизости привлекла внимание Марка – справа, на местах для магистратов, рассаживалась семья подчеркнуто римского типа: добродушного вида мужчина, располневший, как это бывает с людьми, созданными для жизни в тяжелых условиях, но вошедшими во вкус благополучного существования; женщина с миловидным, но глупым лицом, разнаряженная по римской моде двухлетней давности (и холодно же ей, наверное, в этом тонком плаще, подумал Марк), и девочка лет двенадцати-тринадцати с заостренным к подбородку личиком, на котором из-под темного капюшона виднелись только огромные, золотистого цвета глаза. Дородный мужчина и дядя Аквила обменялись приветствиями через головы сидящих, женщина поклонилась с истинно римской горделивостью, но глаза девочки были прикованы к арене, и в них застыло испуганное ожидание.

Когда вновь прибывшие расселись, Марк тронул дядю за руку и вопросительно приподнял брови.

– Мой коллега, магистрат по имени Кезон, и его жена Валерия, – ответил дядя Аквила. – Между прочим, наши соседи.

– Вот как? А девочка? Она как будто совсем другой породы.

Но на последний вопрос он не получил ответа, потому что в эту минуту оглушительное бренчанье цимбал и рев труб возвестили, что игры начинаются. На скамьях мгновенно воцарилась тишина, все подались вперед. Снова протрубили трубы. Створки ворот на дальнем конце арены распахнулись, и снизу, из подземных помещений, появилась двойная цепочка гладиаторов. Каждый нес оружие, которое ему предстояло пустить в ход во время представления. При их появлении раздались громкие возгласы. Для небольшой колониальной арены они совсем недурны, подумалось Марку, когда он разглядывал бойцов, маршировавших по арене. Может быть, даже слишком хороши, хотя, вероятно, все они рабы. Марк, когда речь шла об играх, не разделял общепринятой точки зрения. Ему нравилось представление с дикими зверями или хороший показательный бой, но заставлять людей, пусть и рабов, драться насмерть на потеху толпе казалось ему зряшным расточительством.

Гладиаторы приостановились напротив скамей магистратов, и в те несколько минут, пока они так стояли, все внимание Марка захватил один из них, державший меч и щит, – юноша примерно одного возраста с ним. Для бритта он был низкоросл, но сильного сложения. Рыжеватые волосы, отброшенные назад, и вызывающе вскинутая голова позволяли видеть обрезанное ухо, со всей жестокостью указывающее на его положение раба. По всей видимости, он был воином, взятым в плен, – грудь и плечи у него (он был обнажен до пояса) покрывала синяя татуировка. Но не это поразило Марка, а выражение его широко расставленных серых глаз на молодом угрюмом лице.

«Он боится, – мелькнула у Марка догадка, – очень боится».

И у него самого все сжалось внутри.

Клинки сверкнули в холодном свете, когда гладиаторы с криком подбросили их в воздух и снова поймали; гладиаторы развернулись и пустились в обход вокруг арены, вернувшись туда, откуда вышли. Выражение глаз молодого воина Марк забыть уже не мог.

Первым номером программы была схватка волков с медведем. Медведь драться не желал, и его понукали длинными извивающимися бичами. Наконец под громкие крики зрителей медведь был убит. Тушу его утащили вместе с трупами двух убитых им волков. Остальных зверей загнали обратно в клетку на колесах, и служители присыпали пятно крови на арене свежим песком. Марк, сам не зная почему, бросил взгляд на девочку в темном капюшоне. Она сидела напряженная, оцепеневшая, в расширенных глазах ее стоял страх, личико побледнело. Марк, еще не оправившийся от потрясения, которое он испытал, встретившись взглядом с испуганным гладиатором, вдруг разозлился, сам не зная почему, на Кезона и его жену – зачем они привели на такое зрелище это молоденькое создание? – на игры вообще, на всех этих людей, жаждущих кровавых ужасов, и даже на медведя, который дал себя убить.

Следующим в программе был показательный бой, во время которого бойцы отделались не слишком опасными поверхностными ранами. В этом отдаленном уголке мира владельцы цирка как-никак дорожили гладиаторами. Затем последовал кулачный бой – ремни, обмотанные вокруг ладоней, с заложенной в них свинчаткой, выпустили гораздо больше крови, чем мечи. В перерыве арену опять убрали и посыпали песком, и тут по рядам пробежал возбужденный шепот, и даже скучающий молодой трибун сел прямо и начал проявлять интерес к происходящему: под звуки труб опять распахнулись ворота и на абсолютно пустое пространство арены вышли двое. Наконец наступило главное: бой не на жизнь, а на смерть.

Вооружение у бойцов, на первый взгляд, было неравноценным, и преимущества были на стороне того, кто нес меч и щит; второй – худощавый, смуглый человек греческого происхождения, судя по лицу и телосложению, – держал только трезубец, да через плечо у него была переброшена сложенная в несколько раз сеть, утяжеленная свинцовыми грузилами. Но на самом-то деле, и Марк это прекрасно знал, все шансы были на стороне человека с сетью, – «рыбака», как его называли. У Марка упало сердце, когда он увидел, что противник и есть тот молодой воин, который боялся.