Удар, ещё удар! - Александр Юрьевич Моралевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Потому, — с казал прокурор Невска, — что из дела пропал том важнейших документов, изобличающих главврача.
— Где же он пропал?
— В тюрьме, во время допроса Армянина.
Помните, читатель, дело Номадова и сгорание в милиции всех документов? И из документов председателя колхоза Исаева, числящихся за прокуратурой, испарялись во множестве важнейшие документы. И вот опять тог же почерк?
— Каким же образом? — изумился корреспондент. — Подследственный перед допросом обыскивается. После допроса — тоже. В соответствии с этими процедурами при Армянине не обнаружено ничего. Остается гипноз? Сидя в тридцати сантиметрах от следователя прокуратуры. Армянин, до той поры гипнозом не владея, вверг следователя в длительное гипнотическое состояние и, натренировав учащенное жевание на тюремных горбушках, в один присест сжевал том уголовного дела в картонном переплете, со скрепками и тесемками?
Прокурор Невска Всесильев на это ничего не сказал и поднялся. А затем в Невске под председательством судьи Заниной состоялся суд, приговоривший главврача к одиннадцати годам лишения свободы в усиленном режиме, с конфискацией имущества, с запрещением после отбытия срока занимать руководящие должности. Плюс взыскание с главврача в пользу больницы семидесяти тысяч рублей. Плюс взыскание с него же шести тысяч в счет оплаты строительных экспертов, помогавших прокуратуре. Плюс взыскание с него же еще двух тысяч — в счет оплаты труда все тех же экспертов, помогавших суду.
Своим решением не обошел суд и бак на крыше дачной душевой будки, которому следствие уделило столько внимания. Последней строкой приговора суд разрешает оставить бак там, где он и стоит: на крыше душевой будки.
* * *
В жарком июне 1986 года, на пятом году следствия и суда, в Москве состоялся еще один суд, по кассационной жалобе главврача. Это был Верховный суд РСФСР.
В зале суда нельзя аплодировать, но хотелось этого больше, чем в концерте, скажем, с участием всех народных артистов СССР.
Три члена Верховного суда не признали убедительными доводы следствия и Невского горсуда против главного врача. Находя отдельные нарушения в методах хозяйствования главврача при строительстве областной больницы хозспособом, Верховный суд не усмотрел в действиях главврача личных корыстных мотивов. Верховный суд РСФСР отметил некомпетентность и тенденциозность экспертов по строительству, привлеченных прокуратурой. Так, много лет работающее здание приемного покоя, оснащенное главврачом даже видеотелефонами для контактов родителей с больными детьми, по заключению экспертов — чтобы создать видимость приписок у главврача — являет собой и на сегодня только коробку с полом и перекрытиями. Исходя из изложенного, Верховный суд РСФСР постановил: меру пресечения главврачу изменить на освобождение из-под стражи.
И всего только один абзац просится в дополнение к этому. Показательно. что в уголовных делах трех инициативных и предприимчивых руководителей, нужнейших нам людей, законность и ясность наступали только при выходе этих дел на: заместителя Генерального прокурора СССР; на заместителя министра внутренних дел СССР; на Верховный суд РСФСР. Но почему только так высоко и через такой долгий срок наступают законность и ясность?
КОЧЕГАР ВОЛОШИН
Истопное дело — это дело при огне, а потому безотлучное. На столовский обед из трех блюд от топки не уйти. Поэтому кочегар Колотушкин уложил в сумочку с надписью про спидвей два домашних коржа, баночку простокваши и широкогорлую флягу со щами, свой обед.
Был на дворе октябрь, и на выходе из дому кочегар Колотушкин повязал в два оборота шарф, ровно распределил концы его на груди, а телогреечку застегнул под горло. Кочегары — они очень подвержены простудам, калясь возле топок.
И по рассветной осенней темени споро пошел кочегар Колотушкин на службу, менять с ночной смены Толю Волошина. Поскольку Волошин просил Колотушкина прийти пораньше, поскольку с утра хотел Волошин с женой не только купить капусты на зиму, но и нашинковать ее. Им, Волошиным, славно удавалось это — капуста.
На подходе к котельной глянул Колотушкин на дым из трубы и сразу определил, что не держит Волошин в топках огонь под должную тысячу градусов, а, может, едва выдает семьсот. Разнервированный таким непорядком, Колотушкин шугнул куском угля невеликую собаку цвета яичницы, что ковырялась в угольной куче. А затем, толкнув кулаком никогда не запирающуюся дверь, вошел в котельную.
В жарком помещении одушка всегда сильнее, и сразу определил утренний, со свежего воздуха Колотушкин: пили. Тут — пили!
— Анатолий! — строго позвал Колотушкин. — Ты чего, земеля, сдурел? А, земеля? Ты где?
Но больше ничего не сказал дневной кочегар в поисках ночного, потому что увидел у порога фуражку Волошина. И сразу определил, что фуражка эта не в порядке, а потоптана ногами. Тут метнулся Колотушкин по помещению, и вмиг у верстака обнаружил на полу потеки крови, а вон она же и у дверей, обочь фуражки.
Тут ударила мысль, что скорей, конечно, надо в милицию, но задним планом к этой мысли присоседилась и другая: топки ведь затухают! Покуда пробегаешь— совсем сквасится температура, поди выведи потом котельную на режим.
И с лопатой наперевес бросился Колотушкин к топкам, подпитал первую, вторую, дошел до крайней топки — и увидел в топке каблук. Резина-то на нем опеплилась, но жива была сиреневого цвета подковка. Знал Колотушкин эту подковку, не поддающуюся истиранию, а вот теперь и огню. Потом у что была она из металла под названием титан. «Веселые подковки!» — говорил про них Волошин. Засмеется, шаркнет ногой по бетону — и от подковки искры белым снопом. Чистый конь из сказки, когда копы том оповещает, где под землею клад.
И вот теперь обугленное тело кочегара Волошина лежало в топке.
Первым делом Колотушкин схватил брандспойт, чтобы топку залить и спасти товарища. Потом подумал: поздно, не помочь уже тебе, земеля. И нарушишь следы, важные следствию. Вот и собачка та, рыжая с белым — неспроста она в угольной куче рылась. Никогда там прежде интересу собачкам не было.
*
