Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Генри Олди

Вакханка обмякла, валясь на камни. «Вставай! – рявкнул Персей, выдергивая из спины убитой меч, кривой и узкий. – Вставай, дурак! Живо!» Тритон привык слушаться. Он встал, подобрав камень из тех, что побольше. Но в нем больше не нуждались. Бой закончился. Кентавров завалил сын Зевса, вспоров им глотки, а с остальными справились Горгоны. Папаша тоже был цел, только ухо оборвали. Тритон не знал, что Персей велел присматривать за новичками, и порадовался за героического папашу.

Позже, когда отряд встал стоянкой у подножия горы, Тритон сбежал. Нет, не из страха. Он хотел подобрать остатки дубины, показать их великому Персею и попросить, чтобы вырезал точно такую же. Дубину он нашел и порадовался, а еще нашел кентаврика – живого, молоденького, вряд ли старше самого Тритона – и не знал, радоваться или бить.

– Ты чего? – на всякий случай спросил парень.

– Ничего, – кентаврик попятился.

В руках он, бледный как смерть, держал увесистый мех. В недрах меха что-то бултыхалось – должно быть, вино. Ничего себе вино, подумал Тритон. Если кентаврик, спрятавшийся от Горгон, рискнул вернуться…

– Тебя как звать?

– Фол.

– А меня – Тритон.

– Ага. Я пойду, да?

Тритон вздохнул, глядя на обломки дубины, и разрешил:

– Иди. Ты это… Ты зачем вернулся?

– За вином, – сказал честный Фол. – Хорошее вино [38]. Жалко.

– Ты, значит, за вином. А я за дубиной.

– Я пойду? – напомнил Фол.

– Ты лучше скачи. Подальше, чтоб не нашли.

Кентаврик кивнул и ускакал.

– Зря, да?

– Что – зря?

– Надо было его прибить?

Тритон, не моргая, смотрел на мальчика. Низкий лоб дурачка собрался морщинами – мертвая зыбь качала одинокую ладью-мысль. Чувствовалось, что мнение Амфитриона для него очень важно. Какие волны ходили в сознании тирренца – загадка, но Амфитриона он возносил на высоту, плохо объяснимую даже для Дельфийского оракула.

– А он был в зените вакханалии? – спросил мальчик.

– Кто?

– Ну, кентавр! В зените? Или на излете?

Вот тут Тритон заморгал, словно заново научился этому делу:

– Н-не знаю…

– Он безумствовал?

– Н-нет…

– Если бы ты причинил ему боль, он бы излечился?

– Надо было, – просиял тирренец, – дать ему по шее?

Амфитрион насупился. Рецепт дедушки Персея не срабатывал. Ну, вакханки-то явно находились в зените, иначе дедушка не кинулся бы их убивать. А глупый кентаврик – он и вовсе обычный, если верить Тритону. За вином вернулся, не побоялся…

– Ты правильно поступил, – кивнул мальчик. – Ты молодец.

И, глядя на Тритона, переполненного благодарностью, испытал стыд. Сам Амфитрион был не уверен, что тирренец поступил правильно. Представив себя на месте Тритона, внук Персея аж зажмурился от неопределенности.

2

Город затих, как дол перед грозой.

Банщик, выдавая посетителю скребницу и мыльную пасту, вдруг останавливался, кусая губы. Ждал и посетитель, не сетуя на пустую трату времени. Торговец в лавке, расхваливая войлочный колпак, умолкал на полуслове. Гончар, пришедший за колпаком, кивал невпопад. Cадовник, онемев, стоял над лилиями и гиацинтами; мебельщик – над ларем для хранения платья; пряха дрожала над растрепанной куделью; дочь пряхи, кормя ребенка грудью, тихо плакала. Сапожник забывал тачать башмаки и крепиды [39], ювелир ронял нити жемчуга, резчик – шпильки из слоновой кости.

«Басилей вернулся из карательного похода, – читалось на лицах. – Что теперь будет?»

Персей не в первый раз, как говорили в Тиринфе, «ходил на вакханок». Но раньше тиринфяне не сталкивались с вакханалией в родных стенах. Безумие жены Спартака нарушило шаткое равновесие. Фракия, знали все – это да. Но Фракия далеко. Фокида и Беотия – да. Но и северные области – не близко. Наксос, Скирос, Хиос – острова пусть сами разбираются. А у нас есть Убийца Горгоны, рыщущий по родной Арголиде, как волк. Мы боимся его пуще гнева богов, но и боги с их гневом не спешат заглянуть в Тиринф. До сих пор Косматый обходил нас десятой дорогой, хвала Персею…

Или не хвала?

Ведь Косматый нас не обошел!

Мужья и жены, сыновья и матери, братья и сестры тряслись, недоумевая. «Мы-то думали, что война идет на чужой территории! Что жестокость басилея – залог нашей безопасности! И вот отрезвление – сын Зевса продолжает войну, но война пришла к нам… Чего ждать завтра? Басилей, конечно, отомстит. Но как же не хочется, чтобы он мстил за меня! Сколько дней продлится этот ужас? Сколько лет?!»

Чужая война из предмета гордости превратилась в копье, занесенное для удара. Чужое копье, чужой удар; моя грудь и наша беда. Еще недавно тиринфяне хвалились неприкосновенностью перед фиванцами и трахинянами. Пыжились, намекали на избранность. Теперь же, представляя злорадство вчерашних завистников, Тиринф сознавал всю низость своего падения.

Если Персей нас защищал – почему не защитил?

Если не защитил – почему не сдается?!

Тиринф кланялся Персею. Тиринф боялся Персея. Но Тиринф вздохнул бы с облегчением, умри Персей – от гнева бога, от старости, от случайной болезни.

Возвращаясь из палестры, мальчик шел через онемевший, испуганный город. Кто знал Амфитриона в лицо – спешил отвернуться. Тень деда лежала на внуке. Однажды Амфитрион спросил деда, правда ли, что тот превратил в камень чудовище, желавшее сожрать бабушку Андромеду. Аэды пели, что Персей воспользовался головой убитой Медузы. Мальчик страстно хотел услышать это из первых уст – ему казалось, так он сам прикоснется к подвигу.

И он услышал.

– Ерунда, – мрачно сказал дедушка. – Бабьи сплетни. Какая голова? Я зарезал его, как мясник режет свинью. Взлетел повыше, дождался, пока глупое животное заинтересуется моей тенью на волнах, свалился ему на загривок… Дальше все было просто. Много крови, и конец. Придумают тоже: Медуза, голова! Наверное, от всей моей жизни со временем больше ничего не останется. Медуза, куча камней, и никакого Персея…

Тень, думал Амфитрион, бредя улочками Тиринфа. Тень дедушки. Она чернеет на мне, как на воде, и чудовище уже заинтересовалось.

3

– …из Афин. Гостеприимство приятно Зевсу, он вознаградит тебя.

«Врет! – Амфитриона обдало жаром. – Рабыня сказала, он из Фокиды. Хотя… Может, рабыня недослышала?»

Мальчик выглянул из-за колонны. В мегарон он пробрался ползком, как настоящий лазутчик. И место для засады выбрал – лучше не придумаешь. Четверка колонн, поддерживающих кровлю, окружала едва теплящийся очаг в центре зала, как бойцы – раненого вождя. Дым змейкой уползал в потолочное отверстие. Никто сюда не подойдет, не прогонит. Риск? – да, но очень уж хотелось знать: что за гость явился во дворец? Довольствоваться сплетнями дворни Амфитрион счел для себя зазорным. Собрание началось, он застал финал речи гостя. Дедушка Персей слушал пришельца, сидя на троносе [40]. Вопреки обыкновению, басилей сегодня облачился в царские одежды. Длинный, ниже колен, хитон из млечно-белого льна; на бритой, блестящей от пота голове – золотой обруч. Рядом сидела бабушка Андромеда. Это она заставила мужа переодеться, чего не удалось бы, пожалуй, и Арею Гневному, богу войны. Чужаки недоумевали: женщина садится первой, не дождавшись мужа? И тронос у нее не ниже, чем у супруга… Подобные разговоры велись шепотом, быстро сходя на нет. Амфитрион вообще не понимал, чему люди удивляются. Достаточно разок увидеть бабушку Андромеду в ее любимом пеплосе, расшитом цветами; да хоть в рубище! – достаточно взглянуть ей в глаза…

– Спокойна ли дорога из Афин в Тиринф?

– Благодарю, – гость поправил хламиду цвета морской волны. По краю плаща бежал пурпурный орнамент, словно вода окрасилась кровью. – Мой путь был благополучен. Меня пугали разбойниками и дикими менадами…

Улыбка тронула его губы.

– …но, хвала Аполлону, покровителю путников, мне встретились лишь добрые люди. Беда не ждала меня в дороге. Беду я оставил за спиной…

– В Афинах?

– Нет, в Орхомене…

Амфитрион вздрогнул. Воображение мигом сплело единую цепь: разбойники на дороге – пираты на море – юнец, захваченный папашей Тритона – юноша, стоящий перед дедушкой… Обмирая от дурного предчувствия, мальчик всмотрелся в гостя. На вид – лет пятнадцати; черты лица тонкие, изящные. Вьются кудри, схваченные на лбу ремешком. Красавчик! Тритон говорил насчет «жирного»… Нет, это он про дитя с рожками. Амфитрион вглядывался и так, и эдак. Забыв об осторожности, он высунулся из-за колонны больше, чем следовало. Свет факела упал на него – и терет Филандр, отец Гия, шутливо погрозил «лазутчику» пальцем. Мальчик быстро подался назад, в спасительную тень. Дядя Филандр его не выдал. Но что, если гость и есть Косматый? Никто не знает, а он уже здесь!

Явился мстить за своих менад…

На расписном фризе, украшавшем стену за гостем, ярился могучий бык. Голубой фон напоминал о море, где так легко утонуть. Бык пучил глаза, вытягивал хвост струной; над быком, держась за кривой рог, летел человек – бычий плясун с Крита. Ликовал он, чуя удачный прыжок, или готовился к смерти – запечатленный миг спрашивал зрителя, но ответа не давал. «Я сейчас тоже, – думал мальчик, – в полете над рогами. И дедушка. И все в мегароне. Если, конечно, юноша – Косматый…»