Драгоценность, которая была нашей - Колин Декстер

— Ну, что же, — рассуждал Говард, — у тебя есть настоящее алиби, Ширл. То есть я хочу сказать, что ты и Эдди… У вас всё в порядке! А у меня? — Он добродушно ухмыльнулся. — Я лежу по соседству, всего лишь следующая дверь, так? Значит, если бы я хотел… а?

— И о чём же ты думаешь, дорогой? Убийство? Кража? Или изнасилование?

— Ну, что ты, Ширл, разве я могу изнасиловать!

— Что правда, то правда, куда тебе! — съязвила Ширл.

— И, говоришь, что ты видела Ашендена. Это обеспечивает ему алиби.

— Пол-алиби.

— Он тебя видел? Ты уверена?

— Уверена. Но вот в том, знает ли он, что мы видели его, нет.

— Говоришь, на Холиуелл-стрит?

— Угу. Я заметила надпись.

— А что там находится?

— Эдди посмотрел по карте, и там обозначены Нью-колледж и Магдален-колледж.

Детективы Ходжес и Уотсон пунктуально шли по своим спискам и почти одновременно, не сговариваясь, пригласили: Ходжес — миссис Уильямс и мистера Ашендена в кабинет управляющего, а Уотсон — Говарда и Ширли Браун в опустевшую танцевальную залу, попросив ответить на несколько вопросов.

После того как двое его нечаянных собутыльников покинули бар — леди с явной неохотой, джентльмен, наоборот, с заметным чувством облегчения, — Морс снова обратил взгляд на картины Осберта Ланкастера, украшавшие стены вокруг, и стал размышлять, нравятся ли ему эти иллюстрации. Нужно, наверное, ещё раз перечитать книгу Бирбома, хотя бы для того, чтобы вспомнить, как звали героиню: Зулика или Зулейека…

Кружка опустела, и он вернулся к стойке, но броская брюнетка не взяла деньги за новую порцию.

— Леди, сэр. Та, что была с вами. Она заплатила.

— Как это?

— Подошла и попросила налить вам кружку, когда вы вернётесь за новой.

— Она сказала «когда», вы не ошиблись?

— Наверное, хорошо знает ваши привычки, сэр, — понимающе улыбнулась брюнетка.

Морс перешёл в боковой зал, где практически никого не осталось, и несколько минут думал о Шейле Уильямс. В своё время, когда он учился на последнем курсе, у него была девушка, которую звали Шейла, да, а учился он как раз напротив, в колледже Сент-Джона, в том самом, из которого в своё время тоже выкинули А. Э. Хаусмена, величайшего латиниста и поэта двадцатого века, и тоже без степени. И было это лет сто назад, если говорить о Хаусмене, и тысячу, если говорить о нём, Морсе. Шейла… причина, как говорил Мильтон, всех наших бед.

После четвёртой пинты пива Морс пошёл в вестибюль гостиницы и обратился к портье:

— У меня в гараже машина.

— Сейчас прикажу подогнать её, сэр. Какой номер?

— Э… — Номер улетучился из головы, и Морс передумал: — Ладно! Заберу её утром, если вы не возражаете.

— Вы проживаете в гостинице, сэр?

— Нет! Просто не хочется, чтобы по дороге домой забрала полиция.

— Очень правильное решение, сэр. Посмотрим, что можно сделать. Имя? Можете сказать ваше имя, сэр?

— Морс. Главный инспектор Морс.

— Ну, уж вас-то не заберут, так ведь?

— Нет? От полиции, знаете ли, можно ждать чего угодно.

— Я вызову такси?

— Такси? Пойду пешком. Я живу в начале Бенбери-роуд, такси в это время возьмёт фунта три. А это три кружки пива.

— Здесь только две, сэр! — уточнил Рой Хэлфорд, наблюдая за тем, как главный инспектор, осторожно — даже слишком осторожно! — ступая по невысоким ступенькам, спустился на улицу и двинулся по Бомон-стрит.

Глава тринадцатая

Solvitur ambulando.

(Походи немного, и проблема будет решена.)

Шагая в ту ночь к себе домой на Бенбери-роуд, Морс понимал, что к этому времени Льюис будет знать значительно больше, чем он, о вероятном содержимом сумочки Лауры Стрэттон, возможном местонахождении украденного и предполагаемом круге подозреваемых. И при этом сознавал также и то, что голова у него работает значительно лучше, чем можно было бы ожидать, и что есть факты, над которыми следует пораскинуть мозгами, причём значительно больше фактов, чем Льюис узнал об Альфреде Великом за время учёбы в школе.

Факты: женщина вместе со своей сумочкой поднялась в комнату 310 около 16.35; после этого живой эту женщину не видели — точнее, никто пока что не признался, что видел её в это время живой; в номере 310 наполняли и приняли ванну, это почти наверняка; использовали пакетик кофе и маленькую порцию сливок; в какой-то момент на ручку двери с внешней стороны повесили надпись «Просьба не беспокоить», и, возможно, дверь не была закрыта; муж женщины возвратился в 17.15. и, не обращаясь к портье, поднялся на третий этаж, воспользовавшись гостевым лифтом, с ним была женщина из их группы; за этим последовал стремительный галоп вниз по главной лестнице к портье за дубликатом ключей. Войдя наконец в комнату, муж обнаружил тело жены, лежащее на полу, — по всей видимости, жена была мертва; минут через десять — пятнадцать подоспел гостиничный доктор, тело соответственно перенесли на кровать, и всё это приблизительно до 17.40. В какой-то момент, во время всего этого или сразу по окончании, муж сам обратил внимание, что сумочка жены пропала, и около 18.00 в отдел расследований уголовных преступлений сент-олдейтской полиции поступила просьба помочь расследовать дело, которое теперь выглядело намного серьёзнее, чем какая-нибудь мелкая кража.

Да, таковы факты.

Так что, давай, Морс, двигай, добавь своих выводов, обогати дело о Волверкотском Языке чёткими умозаключениями. Давай, давай, мой сын, где твоя гипотеза? Кто мог украсть его?

Значит, так. Во-первых, если принять, что дверь в комнату 310 была заперта, то это управляющий, сестра-хозяйка, горничные — словом, все, кто имеет дубликат ключа к упомянутой комнате или имеет доступ к нему. Не муж. Во-вторых, если принять, что дверь комнаты 310 была открыта, то набор потенциальных воров становится значительно обширнее: украсть сумочку мог, очевидно, любой, кому довелось проходить мимо и кто мог случайно через приоткрытую дверь увидеть её, но не смог побороть искушения. Такой соблазн мог появиться у горничных, жильцов соседних номеров, случайно проходивших по коридору людей… Но минуточку! Комната 310 не выходит в основной коридор, в районе её мог оказаться человек только с определённым намерением, по какой-то причине: друг, возможно, знакомый, пожелавший справиться, как чувствует себя дама, как её страдальческие ножки; турист из их группы, которому нужно было что-нибудь одолжить или о чём-то узнать… Теперь Ашенден. Он сказал, что найдёт время обойти комнаты и проверить, на месте ли пакетики с кофе и чаем, шампунь, мыло, работают ли выключатели, кнопки на телевизоре. Возможность? Да сколько угодно! Но вряд ли здесь можно искать мотив. А как насчёт троих приглашённых лекторов? Не может быть и речи, разве не так? В это время они ещё даже не прибыли в «Рэндольф». Забыть о них! Да. Но не насовсем, возможно, только после того, как Льюис проверит их показания.

Вот так. Таковы «параметры» (как стало модным говорить в полицейском управлении в последнее время) этого преступления. Других портретов в галерее преступников не просматривается.

Нет, в самом деле?

Нет!

Или всё же есть другие?

Как насчёт мужа? Морс всегда испытывал здоровую подозрительность в отношении всякого, оказавшегося первым на месте преступления, а Эдди Стрэттон оказался первым дважды: первым сообщил о смерти жены и о пропаже драгоценности. Но любой, нашедший жену мёртвой — мёртвой! — никак не может… Его просто невозможно заподозрить.

А Морс мог. Он считал, что такое возможно.

А как насчёт… как насчёт самого невероятного, самого невозможного, невообразимого… Невообразимого? Думай, думай, Морс! Как насчёт самой жены, миссис Лауры Стрэттон? Не её ли рук дело — исчезновение драгоценности? Но с какой стати? Была ли она застрахована? Наверняка! И несомненно на кругленькую сумму. Ладно, эта штуковина не может быть продана, не может быть куплена, она абсолютно бесполезна, если не считать, что для университетского музея это звено в историческом континууме. Или ещё — да! — ценна в качестве предмета для страхования, который в денежном выражении стоит несравненно больше потерянным, чем найденным. И если Стрэттоны сели на мель, то для них больше значило не то, утрачен ли этот предмет, как то, когда он был утрачен. И что — эта мысль неизменно рано или поздно возникала у Морса — и что, если этой штуки никогда и не было там и её просто не могли утратить? Да, от такой возможности отмахиваться нельзя: что, если Волверкотского Языка никогда в сумочке и не было? (Продолжай, продолжай, Морс!) И он и не покидал Америки?

Морс уже добрался до саммертаунского торгового центра, а через пять минут, когда он подходил к своей холостяцкой квартире к югу от кольцевой дороги А40, его осенила самая нелепая идея: что, если Волверкотского Языка вообще не существует в природе? Но уж наверняка должны существовать всякого рода описания, фотографии и прочие свидетельства? И уж такой авторитет, как доктор Теодор Кемп, никогда бы не попался на. такую удочку? Нет! И он определённо слетал туда, чтобы собственными глазами узреть его. Нет! Забудь это! И Морс почти забыл, вошёл в свою квартиру и перед тем, как лечь спать, прослушал две части брюкнеровского Концерта № 7.