Древо скорбных рук - Рут Ренделл

На некоторых руках были перчатки, на других — татуировки, кто-то сделал им маникюр, а на пальцы надел кольца. Кто-то соригинальничал и обработал один отросток так, что он стал походить на костлявую руку скелета.

И вот теперь Бенет показалось, что все эти руки тянутся вверх в молчаливом, но бессильном протесте, даже, скорее всего, в мольбе о пощаде. Они высовывались, вырастали из дерева, которое держало их в жестоком плену, подвергая пыткам, в надежде даже не на свободу, а хотя бы на облегчение страданий или на забвение, даруемое смертью.

Это было ужасно — это было воплощением безумия. Изощренный мозг садиста способен был на такое, но как подобное могли поместить в игровой комнате разумные врачи?

Коллаж обладал к тому же гипнотической силой. Бенет потянуло к нему. Она приблизилась почти вплотную и стала рассматривать коллаж детально, против своей воли, подавляя нарастающее отвращение.

К счастью, тревожный сигнал вовремя прозвучал в ее мозгу. Она смогла оторваться от зрелища и поспешить в коридор к уже освободившемуся телефону.

Повторяющиеся бесконечно длинные гудки навели Бенет на мысль, что Мопса просто решила вообще не подходить к телефону. Чем мотивирована такая идея — трудно было сказать, но в том и состояла загадка безумной Мопсы. Но даже сумасшедший не выдержит и возьмет трубку, если звонки будут продолжаться достаточно долго.

Бенет, напрягая нервы, насчитала сорок, потом пятьдесят длинных гудков. Дальше ждать абсурдно.

Лучшее, что могло случиться с Мопсой, — это то, что на нее повлияла смена обстановки, открылись новые возможности распоряжаться собой, а не находиться под жестким контролем. И она вздумала побродяжничать.

Глядя в окно на гонимые по небу холодным ветром облака, Бенет робко понадеялась, что свою эскападу Мопса хотя бы совершает не в ночной рубашке.

Но это был бы самый благополучный вариант. Напрашивались и другие. Перебрав снотворного и запив его остатками бренди, Мопса решила принять ванну или забаррикадировалась в одной из комнат с канистрой керосина и спичками.

Слава богу, в доме не хранилось ни керосина, ни запаса спичек

Если Бенет обратится в полицию, они потребуют, чтобы она явилась в участок и заполнила положенную форму. Конечно, она может попросить их подъехать в больницу, сделать заявление здесь, отдать им ключи от дома. Но что они предпримут? И согласятся ли они ей помочь?

Она терзалась сомнениями и выбрала тактику выжидания.

Как только мистер Дрю, ведущий отоларинголог больницы, осмотрит Джеймса, она тут же снова устремится к телефону и позвонит в полицию.

Мистер Дрю появился в два часа дня, сопровождаемый Иэном Рейборном и еще парой медиков, составляющих его свиту. Мистер Дрю был полноватым коротышкой в очках с золотой оправой, облаченный в коричневый твидовый костюм.

Джеймс тут же расплакался при виде белых халатов на ординаторах, которые, в отличие от врачей, обязаны были носить их постоянно в пределах больницы. Заплакав, он начал задыхаться.

Мистер Дрю принадлежал к той старой школе врачевателей, которые предпочитали не сообщать пациентам и даже их ближайшим родственникам, насколько опасна болезнь. Если доктора сами были бессильны помочь, то забивали головы жаждущих сведений близких словесной псевдонаучной шелухой или обращались к ним, как к каким-то безграмотным крестьянам, явившимся сюда из последней затерявшейся в Британии захолустной дыры.

Он ничего не сказал Бенет, перебросился с Иэном Рейборном несколькими фразами на тарабарском языке, похожим на смесь древнегреческого с латинским, и удалился в сопровождении своей свиты.

Джеймс засуетился, вскинул ручки, чтобы его подняли с кровати, но медсестра приказала ему оставаться внутри палатки.

Горячечный румянец исчез с его щечек, и он снова побледнел. Сестра померила ему пульс, и Бенет поинтересовалась, каков он.

Еще не появилась на свет медсестра, которая согласилась бы ответить прямо на вопрос матери маленького пациента.

Взамен Бенет услышала невнятную фразу, обращенную к Джеймсу.

— Тебе не очень хорошо, малыш. Держись, маленький.

И на том спасибо.

Снова они остались одни — мать и сын. Бенет все-таки решилась просунуть руку под тугой полог и коснуться Джеймса.

Ее жест никак не воздействовал на него. Ей показалось, что он даже страдает от ее прикосновения. Вся его энергия, все жизненные силы тратились на то, чтобы дышать. Как можно покинуть его в эти минуты? Бежать в коридор к телефону набирать номер полиции?

Если Мопса гуляет в полубессознательном состоянии по Лондону, то ее скоро обнаружат; если мертва — значит, мертва, и уже поздно предпринимать какие-то меры.

Бенет сама принялась считать пульс на тоненьком запястье Джеймса, поглядывая на наручные часики. Сто… Сто десять… Сто двадцать… Сто сорок… Сто шестьдесят… Сто восемьдесят!

Такого не может быть! Она, должно быть, в волнении неправильно считала. Его лоб был прохладным и сухим, температура явно нормальной. Раз так, то, значит, он уже на пути к выздоровлению. Первая инфекция была быстро подавлена, а сейчас малыш успешно борется со второй.

Если бы дыхание его не было таким устрашающим! Она не слышала никогда раньше, чтобы человек так боролся за каждый глоточек воздуха. Дверь в палату отворилась. Все та же процессия, возглавляемая мистером Дрю, явилась ее взору.

— Ну, как наш Джеймс? А вы его мать? Я собираюсь сделать Джеймсу маленькую операцию, чтобы он смог вздохнуть свободно.

Бенет встала, и тут же у нее возникло ощущение, будто ей в рот вложили тяжелый камень, и она с трудом проглатывает его.

— Операция?

— Ничего серьезного. Только чтобы облегчить дыхание. В течение нескольких дней он будет дышать через отверстие в горле, а не через рот и нос.

Камень прошил ее тело, оцарапав все внутри, оставив за собой словно выжженную сухую пустыню.

— Вы имеете в виду трахеотомию?

Мистер Дрю посмотрел на нее с изумлением, словно обнаружил у безмозглой птички какие-то знания в медицине, да еще произносимые на почти человеческом языке.

За него ответил Иэн Рейборн.

— Да, это будет трахеотомия. Гортань у ребенка такого возраста очень узкая — около четырех миллиметров диаметром. Если с обеих сторон она сужена опухолями по полтора миллиметра, то остается лишь канал в миллиметр, через который проникает воздух. А сейчас для Джеймса существует угроза утерять и этот единственный канал, и надо срочно обеспечить возможность доступа воздуха в легкие.

К Бенет подошла сестра с бланком, на котором она должна была дать согласие на операцию.

Рука Бенет дрожала, подпись получилась нечеткой.

— Мистер Дрю — опытный хирург, — заверил ее Иэн Рейборн. — Только неделю назад он спас при помощи трахеотомии ребенка, больного дифтеритом. Так что у мистера Дрю имеется достаточно практики.

— Я могу присутствовать при операции?

— Джеймс будет под наркозом. Он не узнает, были вы рядом или нет. А вот ваша реакция… Мистер Дрю не хотел бы получить на руки сразу двух пациентов.

Она мгновенно поняла, что Иэн Рейборн имел в виду.

— Вы думаете, мне станет плохо? Что я упаду в обморок? Возможно… Когда режут горло родному ребенку… — Она попыталась изобразить на лице улыбку. — Вы опасаетесь за меня. Что ж это правильно.

— Вы будете поблизости, — сказал Иэн и пожал ей руку. — Это не займет много времени.

Сестра расстегнула «молнию» палатки и подняла Джеймса с его ложа.

Бенет потянулась было к сыну, собираясь сказать, что она сама отнесет его в операционную, но тут, толкнув дверь ногой, в палату вошла Мопса.

При взгляде на нее Бенет буквально парализовало. Мопса выглядела такой обворожительной и счастливой и словно бы помолодела на десяток лет. Голову ее, наподобие чалмы, обвивал розовый шарф, а на плечи было наброшено пальто вызывающе алого цвета.

— Я пыталась до тебя дозвониться, — произнесла Бенет дрожащими губами. — Я звонила тебе часами…

— Неужели? Я слышала, что телефон дребезжит, когда проснулась в первый раз, потом подумала, что вряд ли это ты. Уж слишком ты занята своим малышом, чтобы еще беспокоиться и обо мне. Тогда я решила поискать твои запасные ключи, подъехать сюда, взять твою машину и попрактиковаться в вождении. Что и сделала. Этим я занималась все утро. Теперь мне никто не посмеет бросить в лицо, что я неопытный водитель. Ко мне вернулись все мои прежние навыки.

Бенет молчала. Это был самый простой и самый лучший вариант поведения с Мопсой. Контролировать себя, не выплескивать свой гнев и даже стараться изобразить на губах нечто вроде улыбки.

Во рту у Бенет была сушь, череп раскалывался от головной боли, в глазах мутилось. Джеймс, бледный до прозрачной голубизны, дышал все чаще и судорожнее. Каждое мгновение ему требовалась новая порция воздуха. На какую-то секунду перед ней возникло страшное видение — крохотный узкий проход, не толще вязальной спицы, через который воздух поступает в легкие Джеймса, питает кислородом его мозг и сердечко, поддерживает в нем жизнь. Она усилием воли отогнала это видение, но издала сдавленный стон, услышанный даже Мопсой.