Древо скорбных рук - Рут Ренделл

— Еще одну ночку ты поспишь здесь, а завтра уже будешь дома, — уговаривала его Бенет.

— А мне надо скорее возвращаться домой, — заявила Мопса, сверившись с часами. — Я думаю, что твой отец будет звонить. Он станет беспокоиться, не застав меня на месте.

— Я спущусь с тобой и помогу найти такси, — предложила Бенет.

— Я подумала, что смогу поехать на твоей машине.

Уже наступили сумерки. На узких улицах, забитых до отказа, движение было интенсивным. Мопса имела водительские права, выданные тридцать лет назад, но последние пятнадцать не садилась за руль самостоятельно.

— Я бы посоветовала тебе попрактиковаться сперва при дневном свете.

Мопса, решительно надевая пиджак, вступила в спор. Спор продолжался и в лифте, но, на удивление, закончился уступкой с ее стороны и молчаливым кивком, когда Бенет внизу объявила, что оставила ключи от машины в палате Джеймса, а запасные находятся дома.

Ночь была темная и сырая, в воздухе пахло пороховыми газами. Дети запускали фейерверки в преддверии дня Гая Фокса — шуточного празднества в честь неудачной попытки одного чудака взорвать английский парламент в начале XVII века. Мопса махнула Бенет рукой из окошка такси, а потом высунулась сильнее и махала долго, будто расставалась с дочерью навсегда.

Плач Джеймса разбудил Бенет около трех часов ночи. Ей снился Эдвард. Впервые за много месяцев он вторгся в ее сны. Во сне они вели отчаянный спор. Бенет говорила ему, что ждет ребенка, его ребенка, что аборт исключается, что она хочет родить, что их брак не может служить альтернативой ее решению, потому что она не хочет выходить за него замуж и даже не желает больше общаться с ним. Сновидение почти точно воспроизводило реальность, даже еще выпуклее и четче, с деталями и интонациями, которые уже потускнели или вообще стерлись из памяти.

Пробудилась она в шоке от того, что со всей серьезностью приняла сон за явь.

Джеймс сидел под своим паровым шатром и жалобно плакал.

Бенет взяла его на руки. Он перестал всхлипывать, затих, но опять дышал с трудом. Она поняла, что вряд ли может рассчитывать на спокойную ночь. Доктор или медсестра, заглянув в палату, наверняка спросят о самочувствии маленького пациента, и она не осмелится солгать им, как бы ей ни хотелось забрать его утром из больницы.

В комнате было сумрачно. По-прежнему горела единственная слабая лампочка над умывальником. Больничная тишина, в которой не было ничего противоестественного, начала угнетать Бенет. Правда, откуда-то издалека доносилось едва слышное металлическое позвякивание.

Мысли Бенет перекинулись на мать. Наверное, это было неправильно занимать мозг чем-то, не имеющим отношения к болезни сына, но отрешиться полностью от беспокойства за мать Бенет не могла. Не совершила ли она ошибку, отпустив Мопсу одну? Предположим, она не сумела найти ключ от входной двери? Или вдруг в доме перегорели пробки, и она там блуждает в потемках?

Бенет была уверена, что ее отец никогда бы не решился предоставить Мопсе самостоятельность даже на короткое время. А если Мопса все-таки благополучно проникла в дом, ответила на телефонный звонок и поговорила с мужем, то как он чувствует себя после этого разговора? Не мучается ли бессонницей там у себя, на юге Испании, гневаясь на дочь и волнуясь за жену, накручивая в воображении всякие ужасные сцены, которые могли случиться по вине психически больной жены и безответственной дочери?

Джеймс уснул у нее на руках. Бенет осторожно уложила его обратно в кроватку под шатер и просунула руку сквозь чуть приоткрытую застежку на «молнии», чтобы он мог касаться ее пальцев.

Когда в четыре появилась медсестра, малыш еще спал, и Бенет ничего не сказала о приступе удушья, случившемся два часа назад. Сама она прикорнула на соседней койке, и на этот раз обошлось без кошмарных сновидений.

Серый рассвет проступал сквозь щели жалюзи, когда она вновь проснулась. Разбудил ее звук сирены. Бенет выглянула в окно и увидела машину «Скорой помощи» с включенной мигалкой.

Ближе к восьми она подумала, что пора позвонить домой. Мопса не была соней, и в восемь обычно находилась уже на ногах.

Джеймс спал на спине внутри палатки, отодвинувшись от испарителя. Ей наверняка разрешат забрать его из больницы после ланча. Затем неделя-две на окончательное выздоровление, и как только Мопса отправится в свою Испанию, почему бы и им вдвоем с Джеймсом не устроить себе каникулы? Бенет может это позволить себе сейчас. Она в состоянии оплатить хоть кругосветный круиз. Ее банковский счет позволяет путешествовать по всему миру долго-долго, пока ее бухгалтер не напомнит: «А не пора ли вам засесть за новую книгу, мисс Арчдейл?»

Они могут поехать туда, где всегда тепло. В Северную Африку, например, или на Канары. Там Джеймсу не будет грозить круп. Ее американские издатели предлагают посетить Калифорнию для продвижения книги, и она могла бы нанести визит в Голливуд, где начинают съемки по ее роману.

Джеймс открыл глаза. Он повернул голову вправо-влево, потер глаза кулачками. Распластавший все четыре лапы тигренок лежал рядом с ним на подушке. Бенет сыграла палочками гамму по разноцветным клавишам ксилофона: «до-ре-ми-фа-соль-ля-си».

Обычно это сразу привлекало его внимание, как сигнал боевой тревоги. Мальчик тут же тянулся за палочками, желая сыграть гамму сам.

Бенет расстегнула «молнию» на палатке. Джеймс протянул ей ручку, сказал: «Мамочка», но не поднял головы с подушки.

Она подняла сына, взяла на руки. Его лоб пылал, и дышал он так же, как в тот вечер, когда Бенет привезла малыша сюда. Ему, очевидно, было даже хуже, чем днем раньше.

— Как ты, мой бедненький ягненочек? Трудно тебе приходится…

Вошла медсестра с термометром. Бенет оставила ее с Джеймсом и вышла в коридор к платному телефону. Бенет набрала номер, предчувствуя, какая буря разразится, когда она сообщит матери, что Джеймс пробудет в больнице неизвестно сколько времени, и что она будет безотлучно находиться с ним там.

Телефон звонил и звонил. Трубку не брали. Бенет решила, что ошиблась номером и повторила звонок Опять никакого ответа. Возможно, Мопса еще спит.

Принесли завтрак — кукурузные хлопья, вареное яйцо, хлеб, мармелад для нее, молоко, каша, апельсиновый сок для ребенка. Джеймс кушать не стал. Он прижимался к матери, обнимая ее за шею, пока она без особой охоты поглощала кукурузные хлопья.

Сменившаяся дежурная сестра сказала, что мальчику следует быть под паровым шатром, и попросила Бенет постараться удерживать его там. Она добавила, что доктор Рейборн придет осмотреть мальчика примерно через час.

Джеймс оттолкнул от себя стакан с молоком, залив джинсы Бенет. Она заставила его лечь обратно под шатер, только втиснувшись туда вместе с ним верхней половиной тела, и застегнула за собой «молнию» как можно плотнее.

Испаритель работал исправно. Ее саму немного разморило от горячего, насыщенного влагой воздуха.

— У него держится высокая температура, — сказала сестра, заполняя карточку. — Ему хорошо бы опять поспать.

В конце концов Джеймс вновь уснул, и Бенет, выбравшись из палатки, влажная от пара, устремилась в коридор к телефону. Телефон в ее доме по-прежнему безмолвствовал. От нервного напряжения у нее внутри словно затянулся тугой узел. Она выслушала десять длинных гудков… пятнадцать…

Она повесила трубку и не стала набирать снова, потому что рядом стояла девушка в больничном халате с рукой в гипсе и ждала своей очереди позвонить.

Бенет вспомнилось, как, когда ей было тринадцать, Мопса исчезла без предупреждения, и ее нашли через два дня бродящей по Нортхэмптону в коротком платьице без рукавов. Так и не удалось выяснить, каким образом она попала туда и почему на ней было чужое платье.

Мопса вполне могла не добраться до дома Бенет прошлым вечером. Как только она скрылась из поля зрения, то, возможно, продиктовала таксисту какой-то другой адрес, рожденный ее больной фантазией. Идея позвонить немедленно в полицию показалась Бенет слишком экстремальной мерой в данной ситуации. Попозже днем, если, разумеется, Джеймс встанет и его переведут в игровую комнату к другим детям, как было вчера, она выкроит часок, чтобы заскочить домой.

Мопса выглядела столь здравомыслящей и уравновешенной, что это ввело Бенет в заблуждение. Вероятно, она всегда вела себя так или притворялась таковой перед припадками безумия.

Если она не отправилась в Долину Покоя, то куда ее могло потянуть? Она никого не знала в Лондоне, за исключением Фентонов, их старых соседей, но наверняка те тоже давно переехали в другой район.

Девушка с рукой в гипсе закончила разговор, и Бенет опять набрала свой домашний номер. Ответа не было. Вообразить, что мать вышла прогуляться или поймала такси и поехала сюда в больницу, было невозможно. Бенет отмела подобные идеи сразу, как полный абсурд, но настолько ли хорошо она знала свою мать?