Великие судьбы русской поэзии: XIX век - Евгений Глушаков

МАДОННА

сонет

Не множеством картин старинных мастеровУкрасить я всегда желал свою обитель,Чтоб суеверно им дивился посетитель,Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моём, средь медленных трудов,Одной картины я желал быть вечно зритель,Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,Пречистая и наш божественный Спаситель —

Она с величием, Он с разумом в очах —Взирали, кроткие, во славе и в лучах,Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания.Творец Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,Чистейшей прелести чистейший образец.

После свадьбы, прожив около трёх месяцев в Москве на Арбате, молодая чета переехала в Петербург и поселилась в Царском Селе. Вскоре, примерно в середине 1831 года, спасаясь от эпидемии холеры, туда же перебрался и царский двор. Красота Натальи Николаевны, появившейся на одном из придворных балов, не осталась незамеченной. Более того, императрица пожелала впредь видеть её постоянно, чтобы эта редкостная жемчужина украшала все царские увеселения.

И тогда император, повстречавший во время прогулки по царскосельскому парку Пушкина, тоже прогуливавшегося, не преминул предложить ему должность придворного историографа. При этом Николай I, правитель весьма амбициозный и даже некоторым образом отождествлявший себя со своим предком Петром Великим, выказал желание, чтобы поэт написал историю царствования этого монарха. Александра Сергеевича, стеснённого в средствах, привлёк, разумеется, и заработок, но главное – возможность углубиться в государственные архивы для исторических изысканий. Поэт согласился и опять оказался в неволе, привязанный к Петербургу и царскому двору службой.

Что касается истории Петра, Пушкин соприкоснулся с нею, ещё работая над «Полтавой». Теперь в распоряжении поэта были не только общедоступные источники, но и самые уникальные документы, целомудренно оберегаемые лицемерной властью от публичной огласки. Да вот беда – семейные хлопоты и рассеянье придворной жизни почти не оставляли свободного времени для творческих занятий. Более всего докучали Александру Сергеевичу балы, на которых жена его танцевала ночи напролёт, а он, не жаловавший это бездумное кружение и прыганье, стоял где-нибудь, прислонившись к стене или у колонны, и грыз мороженое.

Когда-то в молодости так и льнувший к светским львам, теперь уже зрелый Пушкин скучал среди их праздной, сбивающейся на сплетни болтовни. Великосветское общество тяготило его. Куда приятнее было наведаться к своим петербургским друзьям – Плетнёву, Собалевскому или навестить в Москве Павла Воиновича Нащокина.

В пору своего царскосельского житья-бытья Пушкин знакомится с молодым Гоголем, которого представил ему Жуковский. И надо сказать, что прозаик из Малороссии произвёл на Александра Сергеевича весьма отрадное впечатление «истинной весёлостью» своих «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Порадовался поэт и свежему оригинальному колориту этих бытовых, с чертовщинкой украинских рассказов.

Что касается Николая Васильевича, то он ещё прежде – заочно – преклонялся перед Пушкиным. Теперь же постоянно ищет с ним встречи и с прилежным вниманием ученика впитывает каждое слово гениального поэта. Александру Сергеевичу Гоголь обязан сюжетами «Мёртвых душ» и «Ревизора» – наиболее прославленных своих произведений.

Столь щедро облагодетельствовав Николая Васильевича, Пушкин едва ли не сожалел об упущенном материале. Очевидно, что прежде того он и сам рассчитывал воплотить эти богатые идеями замыслы. Во всяком случае, в одном из писем он сокрушался по поводу своего опрометчивого поступка и впредь полагал быть поосторожнее с этим одарённым и ухватистым писателем.

Памятуя о творческой удаче 1830-го, Пушкин и три года спустя снова уединяется в осеннем Болдино. И снова щедрый урожай. Причём написанное Александром Сергеевичем в эту пору как-то по-особенному личностно – от жизни его, от мыслей и трудов. Взять, к примеру, мудрую, хотя и с горчинкой, «Сказку о рыбаке и рыбке». Разве не узнается в несчастном старике сам её автор, одолеваемый бесконечными заботами о средствах к существованию, жалобами и попреками своей блистательной жены?

А поэмы «Анджело» и «Медный всадник» разве не обращены Пушкиным непосредственно к его царственному цензору? В том-то и дело, что Александр Сергеевич на этот раз весьма расчётливо и мудро использует своё редчайшее право полагать свои произведения перед светлейшими очами самого монарха. И по примеру Гаврилы Романовича Державина, как тот – Екатерину, пытается научить Николая I. Чему? Милосердию! Для чего? В первую очередь – чтобы декабристов помиловал.

Кроме призывов к великодушию, которыми исполнены эти поэмы Пушкина, в «Анджело» содержится ещё и прозрачный намек на распространившийся в ту пору слух, что император Александр I будто бы не умер, но жив и, уступив трон высоко моральному, до фанатизма, брату, скрылся в Сибири и принял монашеский постриг. А если так, то между русским царём, благородно ушедшим в тень, и персонажем поэмы обнаруживается огромное сходство. Тогда и финал «Анджело» можно воспринимать, как призыв к прежнему, человеколюбивому монарху поскорее вернуться и отобрать у злобствующего брата бразды правления.

«История Пугачева», написанная тогда же, явилась плодом специальных изысканий поэта. В сентябре, непосредственно перед поездкой в Болдино, Пушкин изрядно поколесил в окрестностях Оренбурга и Казани, по местам когда-то разыгравшегося здесь кровавого ужаса. Ознакомившись с архивными материалами и рассказами очевидцев пугачёвщины, Александр Сергеевич совсем по-иному взглянул на пути завоевания свободы. Поэт, когда-то написавший: «Восстаньте, падшие рабы!», теперь пришёл к более зрелым и взвешенным представлениям: «Не приведи Господи увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный».

Своей «Историей Пугачева» Пушкин как бы говорит Николаю I – вот что такое настоящий мятеж и мятежники, а благородное выступление декабристов не должно к сему приравнивать. Возможно, тогда же в Болдино были сделаны и первые наброски «Капитанской дочки», в которой опять-таки содержался мотив монаршего милосердия к русскому офицеру. Ощущение такое, что только для царского вразумления и трудился в это время Александр Сергеевич. А писалось ему, как и в пору жениховства, преотлично. И, верно, сумел бы он сотворить не менее, чем в 1830 году, только не было на этот раз карантина, способного столь же долго удерживать Пушкина в деревне. Тянуло к семье. Всего месяц и находился поэт в творческом уединении. Вот если бы Наталью Николаевну и уже родившихся детишек перевезти сюда или в Михайловское. Тогда бы можно было – писать и писать!