Великие судьбы русской поэзии: XIX век - Евгений Глушаков

Похоже, что, прельстившись элитарностью этого учебного заведения, Александра Фёдоровна совершила большую промашку. Несколько позднее Александром Сергеевичем Пушкиным в записке «О народном воспитании» будет замечено, что нравы Корпуса находятся «в самом гнусном запущении». Да и учёба, основанная на тупой долбёжке, знаний, увы, не прибавляла. По словам Боратынского, нередко выпускались пажи, не знавшие даже четырёх арифметических действий. И чему бы могли научиться родовитые недоросли у своих безродных преподавателей, которых и в грош не ставили? Всевозможные шалости да изощрённое издевательство над учителями – вот излюбленное времяпрепровождение будущих пажей, а там, глядишь, и государственных мужей России.

Шалил вместе со всеми и Боратынский, да так восстановил против себя своих педагогов, что и малейшей надежды на примирение не осталось. Дошло до того, что он, упорствуя в дурном поведении и начитавшись про смелых, благородных разбойников, создаёт в классе «Общество мстителей».

Мстили и учителя. Провалившись на переходном экзамене за 3-й класс, Евгений становится второгодником. Мать в горе, и он, конечно же, обещает исправиться, но уже в октябре того же 1814 года новый начальник характеризует его весьма нелестно: «поведения и нрава дурного». Получив заочное прощение от матери, Боратынский опять пытается взять себя в руки, дабы не огорчать её. А ещё просит мать перевести его в Морскую службу, ибо жаждет опасностей, приключений, подвигов. Мол, гвардию, в которую выпускались пажи, «слишком берегут».

Вот его собственные слова в письме к матери из Петербурга в Мару, куда она к этому времени переехала со всем своим семейством: «Я бы даже предпочёл в полном смысле несчастье невозмутимому покою. По крайней мере, живое и глубокое чувство захватило бы мою душу, по крайней мере, сознание моих бедствий удостоверило бы меня в том, что я существую». В этих строках нетрудно разглядеть и самое искреннее проявление обычного юношеского максимализма, и дань входящему в моду романтизму.

Но только ли? Взрослеющая душа Евгения, заласканного в детские годы, не требует ли теперь всего того, чего ей не достаёт для полноты мироощущения: трудного, горького, болезненного, страшного?

Похоже, что родители будущего поэта, «причёсывая» Марский ландшафт, заодно причесали и душу своего необыкновенно одарённого сына, которая позже, в пору обучения в Пажеском корпусе, попыталась было взъерошиться, но посредством сурового наказания снова была призвана к порядку, усмирена и прилизана.

К марту 1815 года Боратынскому удаётся несколько выправить свои отношения с преподавателями, теперь уже характеризующими его «примерным по поведению и нраву». Но осенью новый рецидив непослушания. Отзывы педагогов становятся всё хуже и хуже. А в феврале 1816 – катастрофа.

Один из товарищей Евгения был домашним вором. Имея ключ от бюро, в котором отец хранил казённые деньги, мальчишка таскал оттуда понемногу, и вся компания лакомилась за этот счёт. «Чердачные наши ужины стали гораздо повкуснее прежних: мы ели конфеты фунтами; но блаженная эта жизнь недолго продолжалась», – не без сожаления о кратковременности приключения уже годы спустя припоминал поэт.

Однажды воришка уехал на каникулы, а ключ оставил друзьям. Тогда Боратынский и его товарищ Ханыков, оба из «Общества мстителей», выпив для смелости по рюмке ликёра и под неким, не особенно хитрым предлогом посетив дом своего легкомысленного одноклассника, украли 500 рублей, сумму по тем временам огромную. Прихватили и оправленную в золото черепаховую табакерку. Поймали их в тот же день, уже растративших большую часть денег и ради золотой оправы изломавших дорогостоящую вещицу.

О происшествии было доложено царю. Александр I, очевидно, желая единым духом исправить растленные нравы Пажеского корпуса, повелел всех участников кражи исключить из его списочного состава и возвратить родителям. В силу императорского указа юноши лишались права служить по гражданскому или военному ведомству, разве что пожелают пойти в солдаты и заработать прощение, которое могло быть достигнуто производством в первый же офицерский чин.

Как это нередко случается в переходную пору, когда психическое и нравственное созревание отстаёт от физического, детская шалость обернулась преступлением, расплачиваться за которое приходилось уже по-взрослому. Боратынский, как и Ханыков, его товарищ по несчастью, оказался отверженным и даже почитал себя мертвецом. Но более всего угнетало его то, как ужасно и, по своему неведенью, жестоко он огорчил мать.

Осенью того же злополучного года он заболел нервической горячкой и только неустанным уходом и заботами был возвращён к жизни. Три года юноша приходил в себя. Душевно укреплялся. Многое дала ему неукоризненная материнская любовь. Жил он в эту пору у дяди Богдана Андреевича в Смоленской губернии, в родовом имении Подвойское, где кроме чтения и заняться-то было нечем. Книги Вольтера оставались у Евгения в особенной чести. Холодный насмешливый скептицизм всемирного вождя атеистов и вольнодумцев продолжал влиять на молодую душу, своим неверием будоража мысль и богохульствами волнуя воображение.

В то время, когда Боратынский ждал и томился вынужденным бездельем, родственники и знакомые матери не прекращали хлопотать о его судьбе. Однако тщетно, император был неумолим. Оставался единственный выход – поступить в солдаты и выслужить офицерский чин, возвращающий свободу выбора и гражданские права.

Осенью 1818-го Боратынский отправляется в Петербург для определения в солдатскую службу. 8 февраля 1819 года его зачисляют в лейб-гвардии Егерский полк рядовым. Служба в столице оборачивается множеством литературных знакомств: Жуковский, Гнедич, Бестужев, Рылеев, Одоевский… Особенно близко Боратынский сходится с писателями своего поколения – Пушкиным, Дельвигом, Кюхельбекером. Прежде в Пажеском корпусе лишённый всякого духовного общения, теперь он, в лице своих новых талантливых товарищей, получает огромный побудительный толчок к творческому развитию.

Пользуясь дворянской привилегией жить не в казарме, он поселяется на частной квартире, причём вместе со своим новым знакомым Антоном Дельвигом. Оба – отпрыски небогатых дворянских семей, отсюда и вечное безденежье. А посему и в кредит им нигде не отпускали, кроме одного единственного лавочника, торговавшего вареньем. Вот и жили молодые люди на сладком довольствии – весело и беспечно.

В начале 1819 года в журнале «Благонамеренный» появилось несколько стихотворений Боратынского. Представил их к публикации Дельвиг, однако без ведома автора. Тот был удивлён и поражён до чувства почти болезненного. Требовательный к себе, Евгений считал (очевидно, по аналогии с принесением в жертву первородных овнов и агнцев), что «первые свои произведения должно посвящать богам, предавая их всесожжению». Впрочем, и позднее он относился к своему творчеству весьма критично.