Черный Гетман - Александр Трубников

— Как я уже говорил вашему протеже, — поджав губы произнес лекарь, — рана с гангреной смертельно опасна. Чтобы сохранить пациенту жизнь, требуется срочный ампутасьон, проще говоря, отъятие раненой конечности. Но мещанин Сарабун, зовущийся лекарем но, при этом никакого ученого звания не имеющий, утверждает, что сможет вылечить сего человека при помощи геруд, то есть пиявиц, притираний, да зелий непонятного происхождения…

— Этот самый Сарабун под Берестечком, где татары переметнулись к ляхам да разбили нас начисто, меня, израненного на себе с поля вынес, и выходил безо всяких ножей! — ответил казак. — Так что ему я верю я ему поболе, чем вам, армейским коновалам, хоть у вас лекарскими патентами все стены увешаны. — Лекарь вскинулся в непритворном возмущении, на что казак, сбавив тон, примирительно добавил. — Однако и ты, пан Стрембицкий, взят на кошт ко мне в сотню, не за красивые бумаги, а за то, что славишься твердой рукой да острым глазом. Многим казакам жизнь сумел сохранить. Получается и один прав, и другой. Так что не знаю, что уж тут и решить…

Казак, снова нахмурившись, замолчал, и тут же в разговор вмешалась притихшая поначалу девушка.

— Но ведь не кукла же перед нами бессловесная, дядюшка! Может самого его и спросим?

Голос у нее был звонкий, чистый, взгляд живой, чуть тревожный. Ольгерд тут же догадался, что это и есть тот самый ангел, которого он встретил в лесу.

— И то правда, — кивнул казак. — Ты, десятник, раз в чувство пришел, стало быть, значит сам и решай.

Решать-то Ольгерду особо было и нечего. Из спора двух лекарей он уже понял, что шансы на выздоровление: что с "ампутасьоном", что без, у него примерно равны. Точнее, почти никаких. А куда ему без ноги? В лучшем случае на паперть, где после многолетних кровопролитных войн от калек уже давно не протолкнуться… Он обернулся в сторону Сарабуна ткнул в него пальцем и едва шевелящимся языком вытолкнул в его сторону короткий хрип:

— Лечи!

Букли у сотенного лекаря Стрембицкого недовольно дернулись:

— Ну что же, как знаете, панове! Но помните, что я был против и сделал все, чтобы его спасти!

Ольгерд закрыл глаза. Его несло наваливающейся волнами болью, словно лодку в бурной воде. Кто-то приподнял голову и приставил к губам теплый глиняный край. Он потянул в себя горячее, с натугой глотнул. Отвар был со вкусом меда и терпких духмяных трав. Вскоре боль стала отступать и его окутала мягкая бархатистая дрема.

Полюбовавшись на затейливые морозные узоры, выросшие за ночь на оконном стекле, Ольгерд накинул полушубок и вышел на двор. Выздоравливал он до белых ноябрьских мух. Сперва и впрямь едва богу душу не отдал, однако хлопоты Сарабуна, взявшего на себя добровольную повинность по уходу за израненным десятником и, не в последнюю очередь, крепкое здоровье, помогли ему выкарабкаться из когтистых лап смерти. Пиявки, которых лекарь-самоучка отлавливал в приднепровских болотцах, несмотря на угрозы отстраненного от лечения сотенного лекаря, сделали свое дело. Вытянули из тела черную ядовитую кровь, не дали гангрене-антонову огню умертвить простреленную ногу. Но гораздо больше хлопот, как самозваному врачевателю, так и его нежданному пациенту доставило порванное волком плечо. Зашив рваную рану, Сарабун ежедневно менял повязки, густо умащивая их пахучими мазями и бальзамами, пока наконец, на месте следов от волчьих зубов не осталось лишь несколько бледных шрамов. Рука теперь чуть побаливала на смену погоды, но серьезных неудобств не доставляла.

Волею судьбы и черным помыслом Дмитрия Душегубца умирать его выбросили в Полесье, в дне пути от Лоева, селения бывшего Речинского повета Смоленского воеводства, захваченного у Литвы мятежными запорожцами. После недавней Переяславской рады это пограничное местечко, расположенное у места слияния Днепра и Сожа, приписали к Черниговскому полку, в котором и состоял сотником здешний царь, бог и воинский начальник — сотник Тарас Кочур.

Недели через две после того, как Ольгерд был привезен на хутор, убедившись, что спасенный выжил и поправляется, сотник удостоил его визитом. Зашел в комнату без стука, хмуро кивнул в благодарность за шустро поставленный Сарабуном табурет, после чего зыркнул на доморощенного целителя так, что тот пулей вылетел за порог. Присел, подобрав длинную саблю, чтоб не стукнула об дощатый пол. Спросил коротко, словно продолжая только что прерванный разговор:

— Значит литвин, говоришь?

— Литвин.

— Из шляхты?

— Безземельный.

— Что так? Младший сын?

— Старший и единственный.

— Московиты с вотчины согнали?

— В корень зришь, пан сотник. Я мальчишкой был, когда воры отца убили. Спрашивать никто не стал, прислали стрельца какого-то, отдали ему поместье.

Крякнул при этих словах старый сотник. Подумал о чем-то своем. Кивнул печально. Продолжил допрос:

— В Смоленске ты воевал, знаю. Мог ведь там к московитам пойти на службу. Царь Алексей всех к себе звал. Что не пошел?

— Просили уж больно лихо. С пушками да пищалями. А меня на испуг не уговоришь…

Ольгерд снова, уже подробнее, пересказал свою историю от ссоры с хорунжим и до последних лесных скитаний. Правда о том, что признал в главаре разбойников, Душегубце, кровного своего врага, он промолчал.

Сотник слушал внимательно, что-то молча прикидывал. Наконец, убедившись что его ненарочный гость именно тот, за кого себя выдает, хмуро кивнул:

— Про Душегубца от Белгорода до Риги только глухой не слыхивал. Ходит он с малым отрядом отборных лихоимцев, грабит села, бьет малые отряды, не разбирая где московиты, где литвины, а где казаки. На купцов нападает, полон берет хлеще татар. Живых оставляет редко, оттого и усомнился я сперва в твоем рассказе. Да все выходит по-твоему.

— Он и меня в живых оставить не собирался. Я ведь тогда уж ранен был и еле ноги переставлял, так что ждала меня смерть пострашнее петли и пули…

Сотник Тарас вновь задумался. Помолчал. Спросил, наконец, про то, зачем и пришел.

— Лекарь говорит, на поправку идешь. Что дальше себе думаешь делать?

— Мне бы оклематься немного, а там уж буду глядеть. Добро, что зашел, давно тебя за спасение поблагодарить хотел, — Ольгерд попробовал приподняться. Не смог, застонал от боли, откинулся на припасенную Сарабуном подушку.

— Не мне, племяннице моей спасибо говори. Это она тебя в лесу высмотрела.

О том, каким образом он попал на лоевский хутор, Ольгерд вызнал у словоохотливого Сарабуна. История его спасения оказалась проста и незатейлива. Ольга, племянница сотника Тараса, дочь служивого помещика, чьи земли находились где-то в в пограничных московских землях, похоронив отца, заложила имение и ехала на жительство к дяде. Верстах в двадцати от хутора остроглазая девушка высмотрела в лесу меж деревьев волка который, как ей показалось, терзает полуживого путника. Знакомство было до сей поры у них шапочное. Спасительница заглядывала в выделенную больному светлицу по несколько раз на дню, справлялась о том, как дела и, словно страшась разговора, мигом исчезала.

— Так чем же могу вас обоих отблагодарить за приют и спасение? — снова спросил Ольгерд.

— А что ты можешь? — усмехнулся сотник.

— Воевать. На коне или пешим. В поле и крепости. Стреляю вот хорошо. С недавних пор и минному делу обучен. Мало?

— В самый раз. Вот службой и отблагодаришь. У меня сейчас каждая сабля на счету.

— Рад бы, сотник, только слаб я еще для боя. Опять же, коня и оружие разбойники отобрали.

— Ништо. Ты мне в другом деле сгодишься — рекрутов натаскивать. Саблю тебе выделю из своих запасов. Еще дам пищаль, старую, но прикладистую. Она у меня счастливая, я с ней, когда на Сечи по молодости гулял, ходил в турецкий город Трапезунд, много трофеев привез… А коня для поездок можешь брать из моей конюшни, я холопов озабочу. Ну а дальше — как дело пойдет.

Дело пошло неплохо. Едва встав на ноги, Ольгерд выбрал из новобранцев два десятка парней потолковее, и вот уж пятую неделю вдалбливал в упрямые крестьянские головы непростую воинскую науку.

Ольгерд постоял на крыльце, оглянулся на добротный, выстроенный этим летом двухклетный рубленый дом, крытый отборным камышом — на славу поработали лоевские плотники для нового казацкого пана — и провел взглядом вдоль крепкого частокола, к воротам, у которых нес службу укутанный в тулуп охранник. За воротами, на огороженный жердями выгон, простирающийся вдоль заснеженного днепровского берега, поеживаясь, цепочкой тянулись врученные его попечению новобранцы. Ольгерд усмехнулся в усы. Нескладные парубки, нахватанные новыми панами по окрестным селам, мало напоминали его бывший, вышколенный не хуже шведских пикинеров, смоленский десяток.

Он возвратился в сени, подпоясал полушубок ремнем, повесил на бок саблю, забросил пищаль на плечо. Пройдя мимо охранника, спустился на выгон. На подходе к своему воинству расправил плечи, перешел на командирский шаг. При виде десятника хлопцы споро построились и теперь стояли в ряд, уперев в снег длинные жерди.