Моя жизнь - Константин Циолковский

Результаты перитонита сказались не сразу. После него я постоянно чувствовал тяжесть в пищеварительной области, но грыжа появилась позднее, под влиянием еще и физического труда: паховая, примерно в 1906 г., а пупочная еще лет через 20.

В 98 году мне предложили уроки физики в местном женском епархиальном училище. Я согласился, а через год ушел совсем из уездного училища. Уроков сначала было мало, но потом я получил еще уроки математики. Приходилось заниматься почти со взрослыми девушками, а это было гораздо легче, тем более, что девочки раньше зреют, чем мальчишки. Здесь не преследовали за мои хорошие отметки и не требовали двоек. Однажды одной слабой девице, по ошибке, я поставил пять, но не стал ее огорчать и не зачеркивал балл. Спрашиваю урок в другой раз. Отвечает на пять. Заметил, что дурные баллы уменьшают силы учащихся и вредны во всех отношениях. В этом училище мне, калеке, было очень хорошо, так как во время урока был особый надзор.

По близости моей квартиры был Загородный сад. Я часто ходил туда думать или отдыхать - и зимой, и летом. Встретил там знакомого велосипедиста. Он предложил мне поучиться ездить на велосипеде. Попробовал, но безуспешно - все падаю. Тогда я заявил: "Нет, никогда я не выучусь кататься на двухколеске". На другой год (1902 г.) купил старый велосипед и в два дня научился. Было мне 45 лет. Теперь можно отпраздновать 30-летие моей езды на велосипеде. Выучились и все мои дети, даже девушки.

Велосипед был для моего здоровья чрезвычайно полезен: улучшил легкие и развил мускулы ног, в особенности икры. Я стал менее задыхаться при восхождении на гору, но ослабился интерес к конькам и водяному спорту.

Благодаря этой машине я мог каждый день, летом в хорошую погоду ездить за город в лес. Это облегчило и купание. В училище надо было ходить за три версты и это стало нетрудно. По городу же на велосипеде я редко ездил.

Мои средства производства опытов по сопротивлению воздуха были истощены и я обратился к председателю Физ.-Хим. Общества, профессору Петрушевскому. Он очень любезно ответил. Но средства Общества были израсходованы на издание учебника этого профессора. Помогла Академия Наук, выдав около 470 рублей. Огромный отчет об этих опытах с таблицами и чертежами хранится у меня до сих пор. В трудах Академии он не был напечатан отчасти по моему упрямству. Но извлечения из опытов появлялись во многих журналах. Между тем я продолжал педагогическую деятельность в женском училище. Оно было самым гуманным благодаря общественному надзору и очень многочисленным. В каждом классе (в двух отделениях) было около 100 человек. В первых столько же, сколько и в последних. Не было этого ужаса, что я видел в казенном реальном училище: в первом классе 100, а в пятом 4 ученика. Училище как раз подходило к моему количеству, ибо надзор был превосходный. Сам, по глухоте, я не мог следить за порядком. Больше объяснял, чем спрашивал, а спрашивал стоя. Девица становилась рядом со мной у левого уха. Голоса молодые, звонкие, и я добросовестно мог выслушивать и оценивать знание.

Большого значения школьному просвещению я не придавал, но все же оставался кое-какой след. Ученицы иногда выходили замуж за собственных учителей. Были споры у супругов по физике, и жены побеждали. Однажды у меня ассистенткой на экзамене была женщина-врач. слушая ответы учениц, она заметила потом мне: только теперь я начинаю понимать физику. Преподавал я всегда стоя. Делал попытку ставить балл по согласию с отвечающей, но это мне ввести не удалось. Спрашиваешь: "Сколько вам поставить?". Самолюбие и стыдливость мешали ей прибавить себе балл, а хотелось бы. Поэтому ответ был такой: "Ставьте столько, сколько заслуживаю". Сказывалась явная надежда на снисходительность учителя.

В каждом классе было две-три хорошеньких. Но на меня никогда не жаловались и не говорили: "Он ставит балл за красоту, а не за знание"! Глядеть на девиц было некогда, да и стыдно было бы оказать малейшее предпочтение. Я даже прибавлял дурнушкам, чтобы не вызвать ни малейшего подозрения в пристрастии. Опыты показывались раза два в месяц, ибо на них не хватало времени. Более других нравились опыты с паром, воздухом и электричеством.

Перед роспуском дети волновались и не учили уроков. Вот тут-то часто я их забавлял опытами. Например, предлагали вынуть серебряный рубль из таза с водой. Многие перепробовали, но никому это не удавалось. Иные же страшились, видя корчи и бессилие товарок. Наконец, классная воспитательница захотела отличиться. Однако не отличилась. Разливалась вода, даже били посуду, но вытащить монету никто не мог. Много было смеха и веселья, тем более, что радостно собиралсиь домой.

Физический кабинет был полуразрушен. Мне приходилось, что можно, поправлять. Но я и сам много приборов получил заново. Делал, например, простые и сложные блоки разных сортов, сухие гальванические элементы и батареи и электродвигатели. Химические опыты тоже производились моим иждивением: добывание газов, сжигание железа в кислороде и проч.

Зажженный водород у меня свистал и дудел на разные голоса. В пятом классе всегда показывал монгольфьер. Он летал по классу на ниточке, и я давал держать эту ниточку всем желающим. Большой летающий шар, особенно с легкой куклой, производил всеобщее оживление и радость. Склееный мною бумажный шар, весь в ранах и заплатах, служил более 15 лет.

Комбинировал разные опыты с воздушным насосом.

Давление воздуха испытывалось всем классом: я предлагал оторвать колокол всем желающим и сомневающимся. Класс видел, как несколько человек, несмотря на все усилия, не могли оторвать стеклянный колпак от тарелки насоса. Паровая машина была со свистком. Девицы самолично орудовали свистком, и это доставляло им большое удовольствие. С этим свистком машины вышел анекдот. Прихожу в учительскую. "Что это был за свист?", - спрашивает один из педагогов. Я объясняю. "Нет, это освистали тебя, Сережа, девицы,"- шутит другой учитель.

Был я аккуратен и ходил до звонка. Дело в том, что мне было скучно в учительской, так как я разговоров не разбирали из 10 слов усваивал не более одного. Вот я и спешил в класс, вызывая насмешки: "соскучился по епархиалкам" и проч. Все же товарищи народ был порядочный. Они не злословили и относились к ученицам довольно добросовестно и гуманно.

Работы мои печатались в журналах, но проходили незамеченными. Только в душе моей они оставляли след и я, благодаря им, стремился все выше и дальше.

Дирижабль моей системы, правда, много раз возбуждал внимание правительства, но все суровее и суровее принимался имп. Техническим Обществом. Между тем ряд ученых и инженеров одобрил мой проект и не нашел в нем никаких ошибок и заблуждений.